Страница 128 из 131
— Как не понять, моя госпожа? Только грех всё это. В большой грех ввергаете вы и себя, и меня.
— Грех не твоя забота. Об этом поговорим потом. И не смей называть меня госпожой. Какая я тебе госпожа? Полюбовница. Жена твоя перед Богом, понял? Вечером жду тебя опять. А теперь иди, отсыпайся после трудов ночных.
Повторялись ночи беспокойные, наполненные страстными, неистовыми любовными играми. Уфтюжанинов был малоискушённым в науке любви парнем. Уже здесь, в Вецке, попытался было приударить за молодой вдовой, полногрудой венгеркой. Она потеряла мужа, пожилого и болезненного кузнеца, съеденного чахоткой. Иван пожалел привлекательную вдовушку, приголубил и несколько раз навестил её. Говорят, шила в мешке не утаишь, особенно в. деревне, где все люди друг у друга на виду. Жители Вецке скоро прознали о связи Ивана с вдовушкой-венгеркой. К нему пришёл отец женщины и сказал сурово:
— С огнём играешь, окаянный схизмат. Если хочешь по-хорошему, переходи в нашу веру и покрывай грех законным венчанием. А иначе...
Старик не договорил, но сделал красноречивый жест. И Иван понял, что ему грозят большие неприятности. И он оставил вдовушку в покое.
Другое интимное знакомство состоялось в Париже. Его господин Морис Август частенько посылал Ивана в соседнюю лавочку за табаком и другими мелкими покупками. В лавке служила бойкая продавщица Франсуаза с осиной талией и чёрными кудряшками. Они познакомились и дружески болтали о всяких пустяках. Девушка позволяла Ивану всякие фамильярности, а однажды пригласила его к себе в гости, в тесную каморку позади лавки. Там молодые люди и согрешили на узком диванчике. А вскоре Иван узнал, что Франсуаза благоволила к рассыльному из отеля, где остановились Беньовские. Делить Франсуазу с каким-то рассыльным он никак не хотел и стал обходить лавочку стороной. Вот и весь небогатый любовный опыт Ивана Уфтюжанинова.
Фредерика сразу же распознала неискушённость парня и настойчиво преподавала ему уроки практической любви, обогащая его опыт. Только она пробудила в нём настоящего мужчину, который смог отдать ей сполна все нерастраченные силы и ласки. Оба были довольны.
Бурные ночи с неистовыми, жадными ласками продолжались уже вторую неделю. Иван пытался было говорить о грехе, задавать вопрос, а что же дальше, но Фредерика прерывала его, закрывая его рот жадным поцелуем, и говорила:
— Потом, потом, Иван, поговорим.
Но вот наступила ночь, когда вконец обессиленный Иван расписался в полной несостоятельности, немощи. Он был опустошён, измочален.
— Извини, моя госпожа. Устал я, растерял всю силу. Не доставлю тебе сегодня радости.
— И не надо, мой коханый. Силы придут снова, а с ними и все радости. Поговорим.
— Поговорим, коли тебе угодно.
— Не хотел бы ты стать моим дворецким? Старик совсем одряхлел, стал забывчив. Проводим его на покой с почётом. Дам ему хорошую пенсию. Займёшь его место.
— Что ты, госпожа...
— Не называй меня госпожой! Сколько говорить тебе? У меня есть имя.
— Виноват... госпожа Фредерика. Какой из меня дворецкий! Тут нужен мужик с характером.
— Характер со временем придёт. Отведу тебе одну из лучших комнат в доме. И будем жить с тобой как муж с женой. Согласен?
— Не знаю, что и сказать тебе. Без венчания грех это, блуд.
— Безгрешных людей не бывает, Иван. Безгрешны только святые угодники. От наказания Божьего никуда не денемся. Подумай.
Опять продолжались ночи бешеных любовных игр, прерываемых лишь коротким тревожным сном. Жадная до ласк Фредерика будто опасалась, что потеряет Ивана навсегда, и старалась удержать его всеми силами, взять от него всё.
Она ласково гладила русые кудри Ивана, прижималась щекой к его груди и говорила проникновенно:
— Я вышью тебе красивый платок с цветами и ещё рубаху. С детства люблю вышивать.
Днём Фредерика садилась за вышивание. Бывало, наведывались соседи, прослышавшие о гибели Беньовского, чтобы выразить соболезнование. Хозяйка закрывалась в спальне, а слуги коротко говорили гостям: «Барыня больна и не принимают», — и гости уезжали ни с чем.
Однажды Иван спросил Фредерику:
— Говорят, младенчик был у тебя?
— Был сыночек, да прибрал его Господь. А ведь я стара для тебя, Иван.
— Какая же ты старая? В самом соку баба. Загляденье.
— Говорю, стара для тебя. Знаешь, на сколько я тебя старше?
— Не знаю, моя пани.
— Страшно сказать на сколько. На целых шесть лет. Нет, вру, на пять. Но это ничего, мой Иване. Буду тебе не только полюбовницей, но и матерью. Станешь моим сыночком. Бог взял у меня одного, дал другого. Так согласен, Иване, быть дворецким?
Не раз Фредерика задавала этот вопрос, и всякий раз отвечал Иван на него уклончиво или отмалчивался. И хозяйка поняла, что её полюбовник вовсе не горит желанием управлять имением.
— Остаётся нам с тобой, Иван, одно — стать законными мужем и женой, соединиться перед Богом, — с усилием выдавила из себя эти слова Фредерика.
— Подумай, что ты говоришь, моя пани, — возразил ей Иван. — Какой из меня, холопа, муж? Ты знатная барыня, а я поповский сын, церковный служка.
— Ты научился чему-нибудь у барина?
— Чему я должен был у него научиться?
— Хотя бы умению фантазировать и набивать себе цену. Если Морис называл себя то бароном, то графом, то генералом, почему бы, Иван, не назваться тебе русским дворянином?
— Ты же знаешь, что никакой я не дворянин.
— Ну и что? Ты выдашь себя за дворянина, пострадавшего от императрицы Екатерины и высланного на Камчатку. Там ты и присоединился к Морису.
— Неправда же всё это. Матушка Екатерина ничего не сделала мне плохого. А за муженьком твоим последовал по другой причине. Хотел вырваться от родительской опеки — уж очень суров и деспотичен был батюшка, бывало, и поколачивал. И ещё мир захотелось посмотреть. А назовусь дворянином, первые Андреяновы, кучер наш и жёнка его, камчадалка, засмеют. Скажут мне: враль ты первостатейный, Ивашка, поповский сын.
— Коли это тебя смущает, обойдёмся и без обмана. Сделаем из тебя настоящего дворянина.
— Как же это ты сделаешь?
— А самым простым образом. Купим тебе патент на дворянское звание у какого-нибудь немецкого владетельного принца, хотя бы у того же герцога Гессенского. Если он торгует своими солдатами, почему бы не торговать ему и дворянскими званиями?
— Твоя затея дорого обойдётся.
— Дорого, Иване. Но на это денег не пожалею. У меня сохранились фамильные драгоценности. Продам польское имение. Но в любом случае придётся тебе, Иван, выполнить одно непременное условие.
— Знаю я твоё непременное условие. Хочешь обратить меня в свою веру, сделать из меня схизмата, выкреста.
— А хотя бы и так. Ты, наверное, не изучал, Иван, французской истории. Когда-то во Франции правил король Генрих[69]. Был он сперва гугенотом. Гугенот — это что-то вроде немецких протестантов. Генрих пожертвовал своей верой и перешёл в католичество. И это проложило ему дорогу к трону. Потом этот умный король говорил: «Париж стоит мессы». Неужели я не стою того, чтобы ради меня, ради моей любви пожертвовать своей верой?
— Трудный вопрос задаёшь, Фредерика.
Иван впервые назвал свою госпожу по имени.
— Трудный вопрос задаёшь, — повторил он. — Ты хорошая, красивая, ласковая. Мне с тобой хорошо, как в райском саду. Но ты требуешь от меня невозможного. Я крещён по православной вере. Это вера моих отцов и дедов. Как я могу от неё отказаться?
— У нас с тобой единый Бог. Существенно ли это, что ты крестишься тремя перстами, а я всей ладонью? Я же не предлагаю тебе молиться языческим идолам.
— Бог-то един, да все обряды у нас с тобой разные.
— Не неволю тебя, Иван, с поспешным ответом. Поразмысли.
Иван размышлял и оставался при своём убеждении. Как ни привлекала его к себе Фредерика колдовскими женскими чарами, броской красотой великолепного тела, страстью и изобретательностью в любовных играх, как ни восхищала его, переступить запретную черту религиозной розни он никак не мог. Рождённый в православной вере, вере отцов и дедов, он не мог и допустить нравственной измены, перехода в чужую веру. Фредерика, казалось, читала его мысли и старалась прибегать ко всяким ухищрениям.
69
Генрих IV (1553—1610) — французский король, во время Религиозных войн был главой гугенотов. В 1593 г. перешёл в католичество, и тогда Париж признал его королём. Был убит католиком-фанатиком.