Страница 3 из 5
– Ладно, сестренка, собирайся. Опоздаем к первому уроку, Черный Иосиф потащит к директору. Оно нам надо?
2. Трамвай
От дома до гимназии путь не близкий. Когда началась блокада, самым дорогостоящим и дефицитным товаром стал бензин, поэтому городских муниципальных автобусов не стало вовсе, автобусы частные и маршрутки ходили очень редко. Так что в нашем распоряжении лишь троллейбусы и трамваи, а они без электричества неподвижны.
Не голосовать же на улице, чтобы подвез какой-нибудь навороченный «мерседес» или БМВ покруче. У их владельцев проблем с бензином не бывает, как и с валютой. Они у наших военных горючку покупают или даже у русских.
Но если электричества нет, мы в гимназию все равно отправляемся – пёхом. Это долго, конечно, особенно по морозу. А что поделаешь? И занятия тогда позже начинаются: не одни мы такие, да и светает сейчас поздно, в темноте-то не поучишься! Зато в нашей школе всегда тепло: здание позапрошлого века, со своей, всегда работающей котельной и большими печками в каждом классе. Лет восемьдесят они были закрыты и задекорированы всякими обоями и пластиком, а в этом учебном году, ничего, раздекорировали. Углем и дровами тоже запаслись, директор подсуетился, и это большая удача. В общем, в гимназию есть смысл ходить хотя бы погреться.
Горячий мой брат Александр даже и в мороз ходит в легкой кожаной куртке, черной, с малиновой отделкой, и без шапки. Со спины из-за длинных волнистых волос он похож на девушку. Однажды я сказала ему об этом, он обиделся и обозвал меня дурной и бестактной свистушкой. Интересно, чего это я – свистушка? У меня куртка на пуху и шапка меховая. А он бы еще серьгу в ухо вставил для комплекта! Видел бы его отец.
Мы прошли через наш почти бесснежный, звонкий от мороза дворик. Хуже всего у подвала трехэтажки, откуда таскают воду. Она расплескивается не только из моих ведер, а потом застывает длинными ледяными дорожками. Каток прямо. Я вспомнила, как год назад на Рождество мы всей семьей ходили на главный городской каток, который на самом деле находится за городом, на Взморье. Легкий пушистый снежок, чуть оттепельный, а не злой и колючий, как сегодня, огни иллюминации, музыка в стиле ретро. Коньки взяли напрокат. Мне не повезло: правый все время подворачивался. А вообще-то я хорошо катаюсь. Дин и отец были одинаково неуклюжи, ноги у них смешно разъезжались, и они падали. Семилетнему Дину-то ничего: ну шлепнулся, ну поднялся, чтобы снова приземлиться на пятую точку. А отцу падать с высоты его метра восьмидесяти девяти было, наверно, несладко. Но он все равно хохотал громче всех.
А самой ловкой, легкой и будто бы невесомой была мама. А еще – счастливой. Я ее никогда такой счастливой не видела: ни до, ни, естественно, после. И только Александр, который тогда носил человеческую прическу, а не девичьи кудри, сказал, что зряшная трата времени. Лучше уж в хоккей, чем под музыку по кругу на коньках ковыряться. Но это он так, из чувства противоречия.
Я поняла, что если буду вспоминать дальше, то снова заплачу. Второй раз за утро – это уже чересчур. К тому же слезы на холоде застынут и поморозят щеки. Лучше просто смотреть вокруг и ни о чем не думать. Только вокруг ничего интересного, такие же темные дворы, как наш, сосульки многоэтажек с тускло светящимися, почти нигде не затемненными (хотя и положено!) окнами. Поскрипывали на ветру старинные фонари над дверями каменных частных домов, их в этом районе немало. Как любила я эти фонари, словно со старинной сказочной картинки. Особенно зимой, в сумерки, когда густой оранжевый свет пятнал синие, непроходимые сугробы. Но это было целую жизнь назад. Сейчас даже и снег толком выпасть не может.
Минут через десять мы вышли на улицу Возрождения: по ней ходит нужный нам трамвай. Раньше, до революции, а потом во времена Первой Республики и лет двадцать после оккупации это была улица Казакевича. Так звали купца, когда-то давным-давно владевшего тут доходными домами. После первого полета человека в космос ее переименовали в улицу Юрия Гагарина, а когда во времена Национального Пробуждения начали возвращать исторические названия, именно из-за нее вышел спор.
Утверждали, что Казакевич – фамилия не исконная, русская. А потому у улицы должно быть более старое, а значит, и более истинное название, надо только поискать. Искали-искали, но ничего лучше, чем Навозный проезд, который, кстати, был и не здесь вовсе, а по соседству, найти не смогли. Но тут взбунтовались жители: не хотим, говорят, жить в Навозном проезде – и точка. Оставляйте нам тогда Казакевича или еще лучше – Гагарина. Но это с точки зрения национальных интересов было абсолютно невозможно. Хотя некоторые утверждали, что Казакевич вовсе даже не русский, а крещеный еврей. Но теперь как проверишь, если он умер еще в XIX веке? К тому же кое-кто заявлял, что увековечивать в столице обретшей независимость Республики евреев не следует, а другие шикали на них: мол, все понимают, но говорить такие неполиткорректные вещи во всеуслышанье…
Был еще вариант – назвать улицу именем нашего национального космонавта. Но и с этим не согласились: в космос-то он летал, когда Республика была оккупирована, на оккупационном космическом корабле, в составе экипажа оккупантов. А тут еще Первый Президент Второй Республики заявила, что главное для нашей страны – хорошая экология и туристы, а промышленность, созданная оккупантами, нам без надобности, да и в космос летать незачем. Вот и стала бывшая Казакевича и Гагарина улицей Возрождения.
История с переименованием случилась, когда я еще не появилась на свет, поэтому помнить ее я, естественно, не могла. Все это рассказал мне отец, добавив, что во времена оккупации на улице Гагарина находился Дворец пионеров, где он (отец, конечно, а не Гагарин) занимался в литературном кружке и в секции вольной борьбы. Теперь на Возрождения в бывшем Дворце пионеров – самое крупное в городе казино. Несмотря на блокаду, энергокризис и постоянные артобстрелы казино по вечерам переливается неоновыми огнями и, поговаривают, никогда не пустует. Иногда я ловлю себя на мысли, что если в него как-нибудь ночью, когда посетители будут в сборе, шарахнут с Круглого холма, очень переживать не буду. Хотя это, конечно, нехорошие мысли, неправильные.
Мы вышли к трамвайному кругу на Возрождения в восемь двадцать пять. До гимназии, если повезет, двадцать минут езды. Из-за блокады уроки начинаются полдесятого, так что опоздать вроде бы не должны. И тут нам действительно повезло. У круга притормозила «семерка», высадив на конечной немногочисленных пассажиров. В другую-то сторону, к центру, народу утром едет куда как больше, а потому, не обращая внимания на строгую надпись «Посадка запрещена», мы запрыгнули в еще не закрывшиеся двери.
Кондуктор хмуро глянул на наши гимназические льготные проездные и ничего, к большой нашей радости, не сказал. Кроме нас в неположенном месте в трамвай залезло еще человек восемь. Александр занял места подальше от дверей, чтобы не так дуло, и сразу начал прогревать в заиндевевшем стекле пятачок для обзора. Заскрипев, даже почти застонав, трамвай медленно начал разворачиваться. На первой же остановке в него сразу набились домохозяйки, спешащие к открытию городского рынка, школьники и военные в синей форме армии Второй Республики. От дыхания десятков людей вагон нагрелся, и даже окна стали чуть оттаивать.
Сразу после казино (а это больше половины пути), трамвай резко дернулся и со звоном и скрежетом остановился. Люди, попадавшие друг на друга, начали было пререкаться, но вдруг затихли.
– Черт, облава! – пробормотал Александр и крепко ухватил мое запястье своей теплой ладонью.