Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 17

Еще при первом знакомстве с лекаркой, когда та не раз зверей поминала да все втолковывала, что женская стезя – мужей обуздывать, Арину корежило это настырное Настенино «обуздать и смирить». И в то же время видела, как Андрея его нынешняя вынужденная беспомощность тяготит даже сейчас, когда он едва-едва в себя пришел. А что же будет, если поймет, что это навсегда?

Представить его смирившимся и обузданным она никак не могла, поэтому хоть с Настеной и не спорила, но про себя решила: что касается лечения телесного – лекарку слушать надо безоговорочно, а вот с остальным… Как-нибудь и без ее советов обойдется. В сотне увечных воинов хватало, взять хоть тех же наставников в крепости – что-то она среди них «смиренных и обузданных» не заметила.

Арина и сама не знала, откуда в ней появилась и с каждым днем укреплялась непоколебимая уверенность в том, что все теперь будет хорошо и правильно. Поэтому сейчас хоть и вскинулась в первый миг от Настениных слов, но быстро взяла себя в руки.

«Звери? Морена не отпускает? Обуздать и смирить, говоришь? Посадить, что ли, мне его на завалинку, одеялами обложить да самой вокруг него кудахтать? Точно тогда с тоски удавится! Нет, дело ему нужно! Такое, чтобы он всей душой его принял и с ним сроднился. Как со стезей воинской… Наставником он, конечно, останется, но ему этого мало. Лисовины же должны непременно первыми быть, это я уже поняла – им вперед нужно стремиться, не по течению плыть, а по-своему жизнь поворачивать. Стало быть, Корней с Аристархом ему такое дело и сыскали? Потому-то он и ожил враз? А может, загодя придумали, да ждали подходящего случая? С них станется. Ну, и дай им Бог здоровья тогда!»

Арина и сама не заметила, как изменилась за последнее время. Все страхи, растерянность и неуверенность в своих силах, что навалились после ранения Андрея, отступили в тот самый миг, когда он пришел в себя и впервые взглянул на нее осмысленно. Как будто она вместе с ним после тягостного сна очнулась, и само собой пришло откуда-то спокойствие и понимание, что и как делать. А потому молодая женщина безжалостно придавила в себе вполне естественное бабье желание радостно покудахтать и растроганно похлюпать носом возле него. А ведь раньше не то что в голову бы не пришло сдерживаться – сочла бы это единственно возможным и правильным для любящей женщины.

«Господи, ну зачем мужи каменными истуканами притворяются?! Мы ведь обижаемся, что они нам ничего про себя не рассказывают. То ли слабостью такие рассказы почитают, то ли слов не находят… Да какие тут слова – и без них все ясно… Сочувствие и понимание всем надобны».

Она вспомнила, как однажды Фома вернулся после долгого похода – смурной, лицом черен, ночами вскидывался. Оказалось, на них в дороге тати напали да убили кого-то из работников – это все, что тогда от холопов узнала. А подробности – что и как – она у мужа долго выспрашивала, но он так и не рассказал. И не просто молчал, а впервые за все время семейной жизни прикрикивал на нее за расспросы, да зло так! А потом невзначай обронил: «Дай Бог тебе никогда этого не узнать».

Арина тогда всерьез на него обиделась – не за грубость, а за то, почему с ней поделиться не захотел. Неужели она бы не поняла? Потом уже, когда сама столкнулась с кровью и смертью родителей, когда, защищаясь, убила сама, осознала: есть такое, что не каждый решится рассказать, что постигнешь, только когда сам через это пройдешь. И тяжело это, и больно, и… стыдно, что ли? Будто все сокровенное прилюдно наизнанку выворачиваешь. Она и после одного случая с трудом восстанавливала душевное равновесие, а сколько такого у воинов? Вот мужи от всего этого своих женщин и защищают, привыкли всю тяжесть только на себя принимать.

Но ведь и они уязвимы. И надо помнить это, и лечить не только тело, но душу; противостоять и боли, и страху. И как раз эта война – женская: тут не щитом прикрывать надо, а любовью, терпением и пониманием. Зачастую сами мужи про это не догадываются, не понимают, что в женских глазах такая слабость ничем их не унижает, а только делает роднее и ближе.

Зато их попытки оттолкнуть женщин в такие моменты обижают несказанно; кажется, что не доверяют, опасаются, что не поймут. Но и с этим приходится мириться. И говорить им это нельзя – разозлятся, себе обидой сочтут. Мужи сильны духом, но нельзя такое в себе постоянно держать, душе тоже отдых нужен.





Напрасно Аристарх беспокоился, когда говорил, что Арине теперь Андрея понимать придется: иначе просто и быть не могло. С каждым днем им становилось все легче общаться. Она уже не на одни догадки полагалась, а условилась с ним о знаках; их много набралось, разных. И если она раньше по его глазам легко читала – улыбается он, или сердится, или удивлен чем, то слова Аристарха другим озаботили. Зачем староста это подчеркнул, она пока не очень-то себе представляла; вроде с Корнеем шутил, да только это, ей предназначенное, произнес совсем иначе – не смехом.

«А что тут просто и кто прост? Хоть вот и сами Лисовины – недаром Настена говорила, что с ними предсказать ничего не может!»

Арина уже давно понимала, в какой род ей предстоит войти, но до сих пор удивлялась им. Всем… Может, и правда, с кем-то из богов их предки ряд заключили? Вон Михайла – совсем еще мальчишка, а уже чувствовалось, какая сила в нем просыпалась. Как ветер ураганный, что все на своем пути сметает! И всех, кто рядом окажется, эта сила либо поднимет и понесет, как птиц – только успевай крыльями махать, либо об первое же дерево размочалит! Если слабых тот вихрь затянет – кости переломает или, напротив, возвысит, коли не испугаются полета. Но если кто поперек надумает встать, хоть самый близкий, размолотит в щепы, не раздумывая и не сомневаясь.

Когда пришло понимание, что и ее этот ураган уже подхватил и несет, эта мысль совершенно не испугала. Мало того, сама не смогла бы теперь от этого полета отказаться! Раньше мечтала о семье, о детях, о любви, о том, чтобы Андрей всегда был рядом, а теперь оказалось, что ей мало только этого! К обычным женским мыслям и другие добавились, о делах совсем не бабьих, о том, как сложится жизнь – не только в ее собственной семье, но и та, пока не совсем понятная, что начинала зарождаться в крепости: Академия, наставничество у девчонок и вовсе уж новое и ни на что не похожее – бабий десяток.

Когда жила в Турове, не задумывалась о том, что в городе или, к примеру, в княжьем тереме творилось – так, слухи какие-то доходили, но совершенно не задевали. Не ее это жизнь и с ее жизнью, казалось, никак не связана, а тут до всего, что происходило – не только в крепости, но и в Ратном – ей было дело.

«Что же получается? Ведь не только Андрей – и я сама не смогу уже только при доме и огороде усидеть, без девок, без каждодневной маеты – без службы нашей бабьей, будь она неладна! Сущность женская меня в одну сторону тянет, а служба – в другую… Все-таки не во всем прав Филимон: бабы хоть строем и не воюют, но коли в тот строй встанут, то без него обходиться уже не смогут.

Но если мне, бабе, возвращение к тихим домашним радостям – и только к ним одним, в тягость становится, то как же нестерпима такая жизнь должна быть мужам? Они-то с самого отрочества со своей стезей неразрывно связаны… Вот именно! А то Настена придумала – звери их грызут… Сама-то, коли ее лекарской стези лишить да к печке приставить, и не так взвоет!

Вот и от меня требуется не смирять его, а помочь подняться в новом деле, какое бы он ни выбрал. Наверняка староста мне об этом и говорил. Прежде всего, ему – а рядом с ним и я свою стезю уж как-нибудь не потеряю…»

Арина об этом не задумывалась, но «лечение» Андрея не давало покоя многим и в крепости, и в Ратном. Правда, всем по-разному. Отец Михаил, до которого слухи тоже докатились, вроде бы одобрил, хотя вряд ли понял, что именно делали бабы: Анна с ним говорила и, само собой, ни про какое ведовство и не заикнулась. Но Ульяне и деду Семену, которые по Арининому поручению заказали молебен и поставили свечки за здравие Андрея к иконе Богоматери, поп все-таки попенял, что не его позвали к раненому, и спрашивал, когда сама Арина приедет. Спасибо, и они, и Анна ему объяснили, что Арине пока и в крепость-то сбегать некогда, а про то, чтобы в Ратное поехать и Андрея оставить на целый день, и речи нет.