Страница 8 из 103
Ванька уже изведал от Зуба, что Камчатка некогда был отставным матросом, жил в Хамовниках и «вкалывал» на Хамовном дворе (Московской адмиралтейской парусной фабрике), откуда бежал, угодив в списки беглых матросов. Настоящее имя его Петр Романов Смирной-Закутин, сын солдатский. Прозвище свое получил на Парусной фабрике по выделке государственной парусины, которая обосновалась в селе Преображенском на реке Яузе, где рабочие числились матросами; слово «камчатка» здесь означала: нагайку, плеть, кнут[33].
Жесткая, грозная кликуха понравилась Петру Романову, и, став знаменитым вором, он забыл свою настоящую фамилию. Никто из воров и грабителей не смел называть его Петром.
Зуб кинул на стол котому с Ванькиной добычей. Камчатка мельком глянул на нее, а затем перевел свои острые свинцовые глаза на молодого гопника. Долго смотрел, пока не произнес:
— Садись и положи руки на стол… Хорошие пальчики. На торгах щипачем поработаешь. Вначале в паре с умельцем, а когда руку набьешь, один… А теперь возьми суму и прикинь — не похудела ли.
Ванька прикинул и сразу почувствовал, что сума заметно оскудела. Увидел настороженные глаза Зуба и твердо произнес:
— Ничуть не похудела.
Камчатка нахмурился, поднялся со стула с высокой резной спинкой, а затем ступил к Ваньке и ухватил его своей огромной лапой за ворот рубахи.
— Не гони фуфло[34], Каин. Решай: скажешь правду, будешь жить, соврешь — во дворе в нужнике утоплю. Ну!
Судьба Ваньки висела на волоске, и все же он выдавил:
— Сума не тронута.
Камчатка оттолкнул Ваньку, да так, что тот отлетел к стене, едва не ударившись головой о смолистое бревно.
— Это хорошо, что ты не паскуда. Чую, верен будешь в товариществе, не скурвишься, ибо Зуба ты не предал. Тот наверняка затырил половину казны.
— Побойся Бога, Камчатка! И полушки не взял.
— Закрой рот, пока остатние зубы не выбил. На сей разпрощаю, потому что не мной грабеж заказан, но в другой раз пощады не жди… А ты, Ванька, когда пойдешь на торг щипать людишек? Давай-ка завтра почин сделай.
— Завтра не пойду.
Зуб глянул на Ваньку ошарашенными глазами: Каин не захотел пойти на дело по приказу самого пахана. Такого еще среди братвы не случалось.
— Как это не пойдешь? — повысил голос Камчатка.
— Резону нет. Меня холопы Филатьева сейчас по всей Москве ищут. Первым делом по торгам будут шастать.
— А ты, оказывается, еще и смышленый. Я ведь тебя на понт брал, а ты раскумекал. Далеко пойдешь Иван Каин. Пока же ты на крюке, а посему ляжешь на дно. Зуб хазу[35] укажет.
Глава 8
На хазе
Каину наскучило безделье: хотелось быстрее пойти на дело, но Зуб выполнял приказ Камчатки.
— Не рыпайся. Жри от пуза, отсыпайся, а коль на мохнатку потянет, я тебе шмару приведу.
— Без шмары обойдусь.
— А, может, Дуньку? Ненасытная баба. Она молоденьких страсть любит..
Дунька Верба и в самом деле Ваньку страсть ублажила: из невинного парня он превратился в мужчину, и теперь был горд тем, что не оплошал перед похотливой женкой.
Изба, в которой Ванька коротал дни, была не только старой, но и маленькой, зато русская печь занимала едва ли не половину комнаты.
Такой же маленькой и дряхлой была хозяйка дома, которая большую часть времени отлеживалась на полатях, с коих постоянно раздавались старческие охи да вздохи, и они настолько надоедали Ваньке, что однажды он не выдержал и запустил на полати голик.
— Буде охать, бабка, а не то кляп в буркалы вклиню!
— Злой ты, касатик, — ворчливым скрипучим голосом отозвалась старуха. — Вот доживешь до моих лет — пуще меня от недугов заохаешь.
— Ешь лук да чеснок — и побежишь не чуяв ног, — скороговоркой произнес Ванька.
Скороговорки да прибаутки иногда возникали у него, казалось, сами по себе, даже порой переходя в незамысловатую частушку. А иногда и так бывало: задумается о чем-нибудь Ванька, отрешится от земных тревог и печалей и… заведет песню, но не ту, что знакома в народе, а собственного измышления, и сам не понимая, откуда, из каких таких глубин рождаются слова.
— Вот ты, касатик, голиком на меня запустил, а раньше бы побоялся рта раззявить, ибо я козырной дамой была, и весь воровской мир Москвы ко мне с превеликим почтением относился.
— Васька сказывал, что ты, бабка, маху не давала, даже богатых купчиков к себе заманивала.
— И не токмо купчиков, касатик. Самого стрелецкого голову как-то на прелюбы смустила. А чего? Девица я была видная, ядреная. Прости, Господи, душу грешную.
— А скажи, бабка, куда у тебя денежки утекли?
— Ох, касатик, младость на то и дана, чтоб деньгами сорить. Никогда не копила, поелику большие деньги во зло.
— Почему бабка?
— Когда будешь богачом, сам изведаешь.
Затем старуха смолкла, и вскоре с полатей послышался ее протяжный булькающий храп.
Ванька норовил спросить, почему бабка в молодости заимела кликуха Бобриха, но теперь решил вопрос отложить. Он уже знал от Зуба, что когда-то Бобриха, как и Дунька Верба, была владелицей притона, кой пользовался большим успехом у московской братвы, а затем притон прикрыли, Бобриха превратилась в нищенку, состарилась и потеряла всякий интерес у гулевой вольницы. В конце концов, Бобриха оказалась в старой избенке, которую братва использовала в своих целях, не забывая сунуть бабке денежку на пропитание.
Зуб целыми днями где-то пропадал, иногда и ночевать не приходил. Однажды заявился с окровавленным лицом и с тяжелым рогожным узлом.
— В Красном селе на торговый обоз напали. Крепко сцепились, но без добычи не ушли.
В просторном узле Зуба оказались три серебряных кубка, два десятка золотых рублевиков, древняя икона в серебряной ризе, унизанной драгоценными каменьями, и богатая аксамитная ткань.
Ванька смотрел на грабителя завистливыми глазами. Он настоящий гопник! Смелый, отчаянный. А он? До чертиков надоело сидеть в этой избенке и слушать старую Бобриху.
И Ванька не выдержал. На другой день сказал старухе:
— Пойду на завалинке посижу.
— Недолго, касатик. Мало ли чего.
— Чуток, бабка.
Вышел, глотнул полной грудью июльский воздух и подмигнул старой развесистой березе, что дотянулась своими зелеными ветвями до самой избушки.
— Здорово жили!
Ваньке каркнула с березы ворона. Он погрозил ей кулаком, постоял минуту другую и без всякой цели решил прогуляться по улице.
Не прошел и несколько шагов, как встречу попался рыжеусый солдат в зеленом мундире и треуголке.
— Эва, никак новый сосед. У Бобрихи гостюешь?
Глаза насмешливые.
Ванька норовил выкрутиться:
— Какое гостюешь? В горле пересохло. Кружку воды попросил.
— Да будет пули лить, — рассмеялся служилый. — Я тут не первый год обретаюсь. Избенка-то — хаза блатных. Да ты не бойся, стучать не буду. В Сыскной я не ходок, ибо сам когда-то едва гопником не стал, хотя уже в мазуриках[36] ходил…Винцо пьешь?
— Пока особо не тянет.
— Молодой еще. Придет время, в три горла будешь булькать. А я вот чарочку уважаю, но как запью — дурак дураком. Всех дружков готов раздолбать. Худой я человек. Ради чарочки… Да что там говорить… Дай на шкалик.
Ванька вынул из кармана мелкую монету.
— Держи служивый, только в запой не входи.
— Это со шкалика-то? Не смеши.
— А про меня ты все же обмишулился. Я и в самом деле шел мимо и страсть водицы захотел.
— Не ври, парень. У меня глаз наметанный… Коль чего, заходи. Спросишь вон в том доме (указал на избу) Григория Порфирьева. Бывай!
Служилый неторпко зашагал в сторону питейного погреба, а Ванька чертыхнулся. И надо ж было с этим солдатом встретиться. Но он, кажись, не из доносчиков, на блатном языке вякает. И не мудрено: в мазуриках ходил.
33
Впрочем камчатной называлась также льняная ткань с узорами, похожая на шелковую.
34
Гнать фуфло — лгать, обманывать.
35
Хаза — подпольная квартира, тайный притон.
36
Мазурик — мелкий воришка.