Страница 27 из 30
Она рассказывала, они записывали… Так, понятно, пианистка… Можно взглянуть на ваши руки?.. Великолепно… Жюли Майёль, через «ё».
Жюли увлеклась. После шестидесяти лет молчания наступил час ее славы.
— Давайте отправимся к вам, проведем съемку, запишем звук. Вы еще раз опишете обстоятельства той ужасной аварии. Возможно, вы согласитесь снять перчатки — для крупного плана. Сто лет — чепуха, а вот такая жизнь, как ваша… Это впечатляет.
Он был простодушен, как ребенок-сладкоежка, дорвавшийся до именинного торта, но Жюли не была шокирована. У нее в душе расцветало давно забытое, сладкое, восхитительное чувство: «Я жива!» Президентша согласно кивала и семенила рядом с Жюли.
— Спасибо, дорогая. Стервятники жаждали интервью — они его получили. Пусть ваша сестра и Джина пеняют на себя. Вы так замечательно все им рассказали. Сколько же страданий выпало на вашу долю!.. «Франс 3» получит свою сенсацию, и репутация «Приюта» не пострадает.
Они устроились в гостиной, и Жюли начала скорбное повествование, избавляясь от подавленных воспоминаний и невысказанных упреков и жалоб. Она совсем лишилась сил, но чувствовала себя отомщенной, а Глория и Джина в это время яростно переругивались по телефону, не стесняясь в выражениях.
Когда Монтано перешла на неаполитанское наречие, Глория швырнула трубку и лишилась чувств. В таком состоянии ее и обнаружила Кларисса. Когда мучители-телевизионщики наконец ушли, Жюли впервые ощутила «ту самую боль».
Глава 13
Статья и фотография Жюли появились в местной газете под броским заголовком «Пианистка с мертвыми руками». У берегов острова курсировали лодки с туристами. Люди фотографировали, снимали на камеру. Серфингисты и водные лыжники мчались наперерез катеру, вскидывая руки в приветственном жесте, чем ужасно нервировали Марселя. Обитатели «Приюта» были в ярости.
— Мы поселились здесь, потому что хотели покоя, а теперь…
— Как и обе наши старушки! — огрызалась мадам Жансон. — Все было бы в порядке, не реши кто-то — да-да, кто-то из нас! — позвонить на телевидение.
— Сделайте же что-нибудь! Положите конец этим нетерпимым навязчивым приставаниям. В конце концов, есть другие пансионы и дома престарелых!
— Вы забываете, что они больны.
— Да неужели?! Вчера вечером мадам Монтано сидела в своем садике.
— Не она. Мадам Бернстайн и ее сестра.
— Что-то серьезное?
— В их возрасте все серьезно.
Доктор Приёр был уклончив. Он каждый день навещал Глорию, осматривал ее, не находил никаких признаков недомогания и не мог объяснить, почему пациентка слабеет на глазах. У Глории ничего не болело, но она совершенно потеряла аппетит, и ее мучила бессонница. Куда подевалась полная сил женщина, которая совсем недавно с молодым пылом делилась воспоминаниями о пережитом? Глаза Глории потускнели. Руки высохли и словно бы лишились плоти.
— Она держится на одной злости, — констатировал доктор. — Главное — ни в коем случае не упоминать при ней о мадам Монтано. И о мадемуазель Жюли. По непонятной причине мадам Бернстайн убедила себя, что во всем виновата ее сестра. Та якобы решила оттеснить ее «с первых ролей». А между тем бедняжка…
Жюли сидела у себя в комнате и предавалась размышлениям. Она собиралась посетить доктора Муана, но, поскольку боль неожиданно отступила, ограничилась звонком. Он прочел интервью и высказался очень жестко и определенно.
— Я настаиваю на том, чтобы вы больше ничего подобного не делали, ни с кем не встречались, даже с сестрой, и уж тем более с мадам Монтано. Могу я говорить откровенно? Не обижайтесь, мадемуазель, но я не возьмусь сказать, кто из вас безумней! Будь вы десятилетними девчонками, заслужили бы по паре оплеух. Одна из вас — не знаю которая — в результате лишится жизни.
— Полноте, доктор, вы преувеличиваете…
— Ничуть, моя дорогая. Вы очень умны и чрезвычайно рассудительны, не то что мадам Бернстайн и мадам Монтано, и я не понимаю, зачем вы назвали свою жизнь чередой нескончаемых мучений, о чем окружающие даже не догадывались. Я уверен, ваша ссора с сестрой скоро забудется и вы поможете ей помириться с соперницей. Да-да, именно так, женщины соперничают даже в таком преклонном возрасте. Обещаете последовать моему совету?
— Да, доктор.
— Если боль вернется, мы обсудим, как поступить. Возможно, вам придется лечь в клинику… Но не будем торопить события.
Они простились, и Жюли принялась обдумывать, как превратить мнимое примирение в эффектный финал. Осознание близости конца обострило ее ум, подсказав изощреннейшее решение. Оставалось определиться с деталями, чем она и занялась, покуривая «Кэмел». Кларисса держала Жюли в курсе всех слухов и сплетен. Она сообщила своей хозяйке о письме председательши мадам Глории Бернстайн и мадам Джине Монтано.
— Сможешь его достать?
— Попробую.
На следующий день Кларисса принесла скомканный листок.
— Ваша сестра ужасно рассердилась…
Чтение доставило Жюли удовольствие:
Дорогая Мадам,
Обитатели «Приюта отшельника» крайне огорчены шумным визитом команды репортеров канала «Франс 3» из Марселя, которых вызвала неизвестная нам личность. По внутреннему уставу заведения никто не может без согласования с администрацией приглашать к себе лиц (журналистов или телевизионщиков), могущих потревожить покой совладельцев нашего пансионата. Странно, что нам приходится напоминать содержание пунктов 14 и 15 мадам Бернстайн и мадам Монтано, чье артистическое прошлое безусловно заслуживает особого уважения, но не дает им права тайно поощрять мероприятия рекламного характера. Надеемся быть правильно понятыми и услышанными.
Примите заверения…
— Резковато, — прокомментировала Жюли. — Обвинять нас в… Поверить не могу. Тон просто возмутительный. Как это восприняла Глория?
— О ней-то я и хотела поговорить. Письмо доконало вашу сестру. Председательша перешла границы…
— Ее подбили так называемые подруги Глории, — с презрительной гримасой произнесла Жюли. — Эти милые богачки ничем не лучше охотников за скальпами. Петушиные бои и схватка двух престарелых звезд одинаково азартны. Возможно, Кейт или Симона даже принимают ставки на исход поединка. Ты сказала, письмо «доканало» мою сестру. Что ты имела в виду?
— Ей совсем плохо. Это не мое дело, но вам обеим следовало бы отправиться в настоящий санаторий. Недели через две-три шум утихнет.
— Ты с ней об этом говорила?
— Нет.
— Вот и хорошо, я сама все устрою.
Момент настал… Жюли позвонила сестре.
— Впусти меня. У меня к тебе важный разговор…
— Ладно…
Жюли едва узнала голос Глории. Может, нет нужды форсировать события? «Придется. Не из-за нее — из-за меня самой».
В комнате горело только бра, и лежавшая в кровати под балдахином Глория оставалась в тени. Ее лицо, еще совсем недавно такое свежее, гладкое и счастливое, сморщилось, как чудом задержавшееся на ветке осеннее яблоко, в глазах читались страх и недоверие. Жюли протянула к ней руку, и Глория инстинктивно отпрянула.
— Ну-ну, не волнуйся так, — примирительным тоном произнесла Жюли. — Я узнала об «ультиматуме» мадам Жансон и нахожу его совершенно недопустимым.
— Сядь, — прошептала Глория, — ты выглядишь усталой. Как и я… Это ведь не ты выкинула номер с телевизионщиками?
— Нет.
— Клянешься?
— Перестань ребячиться! Ну хорошо, клянусь.
— А я думала на тебя. Ты выставила себя Золушкой, а меня… С твоей стороны это было не слишком…
От плаксивого тона сестры у Жюли заломило зубы — она ненавидела выяснять отношения.
— Забудем все эти глупости, — властным тоном произнесла она. — Джина…
— Никогда больше не произноси при мне это имя, умоляю тебя! — Глория едва не задохнулась от гнева. — Так что ты хотела сказать?
— Что, если нам… исчезнуть?
— Ты рехнулась? Зачем нам исчезать? Я заболела совсем не из-за телевизионщиков.
— Конечно, нет. Выслушай меня спокойно. Тебе вот-вот исполнится сто лет, мне — девяносто.