Страница 137 из 141
Пробило девять часов; пора было выходить. Джон натянул своё уже не просто старое, а исторически ценное пальто, которое, впрочем, имело вполне приличный вид, если бы не потёртости на локтях и не видные вблизи заплатки. У Чеса появилось похожее чёрного цвета пальто, только с серой каймой по рукавам и с капюшоном. Снаружи было прохладно, а близость океана и нещадного ветра с него превращало тёплую калифорнийскую осень в суровое время года. Дождь бледными слезами разбавлял солёный океан, а небо пыталось выползти из-под ста облаков и отправить их восвояси. Но в северных штатах было неуютно даже дождевым тучам, и те отказывались уходить.
Чес сел за руль, Джон — рядом с ним. Машина была прогрета, даже сиденья подогрелись. По узкой дорожке они съехали со своего холма, и Креймер направил автомобиль кратчайшей трассой до Ирвайна. По пути уже вовсю встречались автомобили, один раз даже, перед въездом в Ирвайн, они встали в небольшую пробку. Волшебная пустота дорог и привкус свежего ветра из открытого окна закончились; теперь все выползли из своих нор, побитые, угнетённые, но выжившие, а в окно мог задувать лишь выхлопной газ. Джон часто заглядывал в салоны других мимо проезжавших машин и видел обыкновенные уставшие лица, замызганные уж точно не осознанием того, какое бедствие произошло с миром, а, скорее, чёртовой работой, на которую надо было спешить из далёкой области. Удивительно, как быстро сменились приоритеты. А может, это в порядке вещей?
Когда подъехали к Ирвайну, дождя уже не было, зато остались известково-грязные облака и тяжёлый туман во всём воздухе. Городок был почти в прежнем состоянии: полуразрушенный, полусчастливый. От бетонных многоэтажек убирать раздробленный хлам было тяжелее, именно поэтому рядом с каждым таким бывшим зданием стояло ограждение и жёлтое выцветшее предупреждение о периоде работы, давно просроченном. Они поехали дальше, в центр. Однако из-за того, что там велись работы по ремонту дорог, им пришлось оставить машину на широкой переполненной парковке и дальше отправиться пешком. В прошлый раз, когда их возили по достопримечательным местам города, то есть по установкам, они, видимо, в центр города не заезжали, а двигались строго по окраинам.
Лёгкие слишком привычно приняли в себя простуженный, горький воздух маленького мегаполиса; глаза вновь научились отличать сотни оттенков дымчатого и бурового цветов, а уши всё-таки немного оглохли от постоянной возни, от криков, от шуршания чьих-то курток, от скрежетания сверла, от сигнализации уборочных машин. Джону казалось, что таким наполненным и живым Ирвайн не был никогда; будто людей стало куда больше, хотя на деле должно было быть наоборот… Но все суетно спешили по офисам, едва удерживая пластмассовый стаканчик с кофе в руках или нервно поправляя вечно слетающий шарф, и ругались, когда нерадивый прохожий неловко толкал их. Будто ничего и не было. Джон, безусловно, понимал, что прошло прилично времени и забыть катастрофу в какой-то мере полезней, чем вспоминать о ней. Но чем-то его расстроил этот будничный, даже ничем не подёрнутый ритм жизни. Откуда ему знать, конечно, сколько слёз выплакал любой прохожий, потеряв в один момент всё, даже родных и близких… Но Константин уже зарёкся: приезжать сюда только раз в год и только по той причине, по которой они сегодня приехали.
Ноги вели сами и как-то легко, хоть воспоминания ещё казались мутным страшным сном, будто они сейчас придут к месту, где раньше стоял и горел автобус, а там ровно ничего из того сна и разбита, например, красивая клумба. Лучше уж клумба. Но вот уже впереди — знакомый проспект; не узнать, конечно: домов стало меньше, широких пустырей — больше. И вот на том месте, где умирала маленькая Дженни, теперь не стояло никакого покосившегося здания, а находилось… маленькое, зажатое с двух сторон уцелевшими домами кладбище. Джон изумился, подумал, что ошибся, прошёлся туда-сюда, осмотрел ближайшие дома и вновь вернулся: нет, это было точно здесь. Чес это тоже подтвердил, ведь чётко запомнил номер дома, где насмешливо разыгрывалась драма, а это кладбище как раз поглотило этот самый номер, оставив проплешину между 11 и 15.
В голову закралась острая мысль-ледышка; Джон похолодел, но делать было нечего: надо проверить. Да и на что он надеялся, решив приехать сюда через год? Всё поменялось стремительно, будет меняться в будущем, и это даже более чем нормально. Заборчик у кладбища был низкий, нарошнишный, яркого синего цвета; они прошли вдвоём, отодвинув скрипучую дверцу. Само кладбище было, по сути, небольшим, но аккуратно разлинованным на зоны, разделённые высокой чёрной решёткой, между которыми пролегали узкие, наспех выложенные булыжником дорожки. Здесь было намного влажно, уныло, одиноко, и казалось, что своим приходом Джон с Чесом спугнули духов, шёпотом переговаривающихся здесь. А может, это шумели низкие, молодые деревца. Будка охраны мрачно пустовала, зарастая ржавеющим плющом. Джон стал осматривать надгробия с правой стороны, Чес — с левой. Почти однотипные чёрные плиты с лицами, такими пустыми и уже никому ненужными, когда-то весёлыми, но от какой шутки — уже навсегда забытая история. Сначала виднелись лица взрослых, какие-то подписи к ним, несметное количество ярких, бравурных для такого тихого места цветов и свечей. Затем дорожка разделялась на две; памятники стали попадаться разномастные: то серая плита, то огромная мраморная, то и вообще «безличный» крест из камня. Джон и Чес повернули почему-то направо. Здесь сплошь было кладбище маленьких детишек, ещё совсем детсадовцев… плиты усыпаны промокшими, озябшими игрушками, преданно ждущих своих хозяев, цветы ещё более яркие, ещё более наивные, а промежутки между датами меньше и меньше…
Джон просматривал поверхностно, не вдаваясь в подробности, но резко замер перед одной маленькой могилкой; одна незначительная мелочь, и у Джона всё ещё чётче прояснилось в голове. Типичная серая плита, на ней — едва различимые черты четырёхлетнего мальчишки, а вокруг, как обычно, пёстрые букеты и игрушки. Но вот среди игрушек он взглядом уткнулся именно в одну: чудесный пушистый кролик (когда-то белый, теперь поседевший) с большими голубыми глазами и пластмассовой морковкой в лапке. Константин зашёл за ограждение и присел рядом с игрушкой; на шее у кролика должна быть круглая пластина с выточенными буквами. Так и есть; «от Дженни». Джон резко встал и отпрянул. Он не думал, что так будет, но здесь были похоронены почти все группы из детсада, уехавшие вместе с Дженни. Джон и Чес покинули их, а вскоре, видимо, произошло нечто ужасное, но вместе с тем и ожидаемое: упавшая ли бомба или обстрел. Здание рухнуло и бережно укрыло под собой людей.
А что насчёт игрушки… Дженни очень хотела подружиться с мальчиком из старшей группы, и на день рождения того ей захотелось сделать ему подарок. Джон собственноручно вырезал эти буковки на пластине, а дочка была счастлива, когда вернулась в тот день, ведь тот мальчик просто сиял от радости — как-то очень по душе ему пришлась эта игрушка. А теперь от всей этой детской, невинной истории остался лишь сам кролик — всех пережил, зараза! Мокрый, местами порванный кролик с потрескавшейся морковкой и тусклыми глазами; видимо, так и должны заканчиваться все светлые истории.
Джон быстро выбежал из этой могилы и быстро пошёл дальше, по пути, едва ворочая языком, рассказывая Чесу, что всё это значило. Парнишка едва поспевал за ним и вдруг решил, что надо внимательнее поглядывать на левую сторону. И вот, в конце кладбища знакомый до сухого сжатия сердца в комочек деревянный крест. Простой деревянный крест, на том же самом месте; Чес вспомнил, резко побледнев, и именно поэтому сказал обратить внимание налево. Они подошли ближе; Джон ощущал, как внутри прорывалась старая рана; каждый шаг — аккуратный надрез. Рядом росло всё то же чахлое деревце, вокруг тщательно выстрижена трава, а рядом с крестом кто-то из жалости бросил скромную охапку цветов и парочку игрушек — почему-то грязных кукол, как будто знали, что девочка. И да, таковы правила: нет лица — нет роскошного убранства. Глупое, безбожное правило. К чему этим погибшим детям всё это? Где оно было во время их жизни?.. Странные, уходящие в звонкую пустоту вопросы.