Страница 111 из 141
— Это ужасная трагедия, жаль, что её замнут, а наружу выставят в пафосном свете… — Джон посмотрел на Чеса: лицо того помрачнело, будто он собрался говорить о чём-то тяжком. Аккуратно, чтобы не нарушить хрупкую грань между их безумствами в головах, Джон тронул его за руку, как бы сказав, что тот может поведать о том, что так дерёт его душу.
— Знаешь, глупо… — начал парень, потупив голову и отчаянно усмехнувшись, — но я почему-то вспомнил своих родителей. Пусть они и составили лишь малую часть моего детства, но всё же… Это… знаешь, то глупое и непреодолимое желание, почти похожее на то, с каким дети-сироты ищут своих настоящих родителей. Мы тогда смеёмся над ними и спрашиваем: «Зачем? У вас есть приёмные, они вас по-настоящему воспитали». Вот и я также, зачем-то думаю «А живы ли они? Что с ними стало? А братья и сестра?». Раз на дню такая мысль точно проносится по моей голове громким эхом и, не найдя ответа, уносится обратно.
— Просто потому, что ты — слишком добрый. Тебе жаль многих; будь ты ещё поглупее, ты бы начал жалеть весь мир. Думаю, это постоянная тишина и чёрные стены вокруг так на тебя влияют. Ничего, осталось совсем немного, закончится месяц, и мы, скорее, выйдем. Я вылечу тебя, и мы заживём так, как ты говоришь… — на этом моменте Креймер немного рассмеялся, едва сдержав себя, чтобы не разбудить Тайлера.
— Больше всего твои слова напоминают сейчас сцену из фильма: когда герой говорит, что всё будет хорошо, вот как мы заживём в будущем, а потом что-то падает с потолка и убивает обоих. Кстати, с нашего потолка так неприятно сыпется штукатурка… — теперь смешно стало Джону, он потряс головой, удивляясь ситуации.
— Ладно, думаю, пора уже ложиться. Слышишь, внизу конвоир орёт? — Джон встал и отправился на свою лежанку. — Спокойной ночи.
— Спокойной… — они легли, как обычно, чтобы их головы находились рядом. На самом деле то, что они пожелали друг другу доброй ночи, не значило, что они прекратят свои разговоры шёпотом ещё час или два. Это уже стало их типичной вечерней традицией. Нет, Джону уже точно не хотелось сопротивляться слову «их»; теперь он точно знал, что этот парень был предопределён ему с самого начала. А может, это такие полушутливые мысли всё-таки повернувшегося наизнанку разума? Джон был рад обосновать это хоть так. Однако то, что чем лучше, ближе и безумнее становились их отношения, тем сильнее становилось чувство теперь-то уж точно безвозвратного падения, говорило о том, скорее всего, что всё безупречно правильно: чем слаще желание, тем больнее падение после него. Даже анестезия от сладостного трепета предотвратит лишь часть болевого шока; а потом, словно грешник, пресытившийся в жизни всех её страстей и вожделений, он должен вариться в большом котле на адском огне и вспоминать со сладострастным трепетом о прежних деяниях, но при этом орать от боли. Джон понимал, что он уже входит в этот Ад, осталось совсем немножко до котла…
Сознание вытолкнуло его из беспокойной полудрёмы; Джон глянул на часы: ещё совсем рано, почти четыре часа утра. Из больших окон в начале и в конце коридора лился сероватый холодный свет; удивительно оказалось услышать в этой предутренней тишине чей-то пронзительный, холодный шёпот, очень напомнивший Джону своё прошлое. Он повернул голову в ту сторону, где находилась лежанка Тайлера, и удивлённо вскинул брови. Тайлер, стоя на коленях и сложив руки, отвернулся к стене и отчаянно молился. Вот почему это напомнило Джону прошлое: сколько раз он видел молящихся людей в непроницаемой тишине тёмных комнат или психбольниц… Теперь — тюрьма. Но тем не менее он настолько разленился, что не хотел, чтобы это вновь оказалось отголоском прошлого: от мистики он устал, ровно как и от всего остального.
Пока он думал об этом, Тайлер резко дёрнулся и поднял себя с пола, при этом развернувшись в сторону Джона. Тот не успел прикрыть глаза, и теперь они почти пристально смотрели друг на друга. Взгляд Тайлера был лишён всякой эмоции: одно большое равнодушие. Поэтому и сейчас трудно было сказать, заметил ли он вообще Джона. Через пару секунд Тайлер сделал несколько шагов и бесшумно приблизился к его лежанке; Джон с напряжением его оглядывал, не зная, честно говоря, чего ожидать. Наконец Тайлер присел на корточки и тихо проговорил:
— Слушай, тебя же всё-таки зовут Джон Константин, так? — его глаза беспокойно блестели в темноте. Джон усмехнулся: дело принимало странный оборот — проговориться в разговорах с Чесом он не мог, ведь они общались очень тихо и не называли друг друга по имени. Он мог до этого знать Тайлера? Навряд ли, у Джона была отличнейшая память на людей, их лица и имена. Оставался разве что последний вариант, очень странный: они могли знать друг друга через кого-то. Но это предположение выглядело куда безумнее. Кто мог их связывать? Пока Джон молчал, Тайлер, легко усмехнувшись, шёпотом продолжил:
— Я точно знаю теперь, что ты Джон. Не удивляйся. Имя Анджелы Додсон может сказать тебе что-нибудь?
— Может, — для Джона встало всё на свои места, однако доверия к этому парню не прибавилось. Он теперь присел на матрасе и пристально смотрел прямо в глаза Тайлеру. Тот взгляда опускать не собирался.
— Стало быть, всё верно, — парень пригладил свои встопорщенные волосы и выдохнул. — Анджела кратко описала мне тебя. И прибавила, чтобы я помог тебе, чем смогу. Она почему-то предсказывала тебе несладкую жизнь. Впрочем, как и всем, оказавшимся в центре этой драмы.
— И чем же ты можешь мне помочь сейчас? Распилишь прутья, поможешь пройти через охрану и приведёшь к нормальным людям? — Джон понимал, что это звучало издевательски и как-то невежливо по отношению к человеку, что предлагал помощь, однако ж он всё ещё не доверял Тайлеру. И, на самом деле, навряд ли мог узнать, справедливо или нет было это недоверие.
— Этот план, конечно, слишком прямолинеен. Но я действительно предлагаю тебе сбежать. Если честно, я слышал краем уха, что люди на этом этаже остаются здесь и на шесть месяцев и даже дольше… Я не верю местным управленцам. А ты?
— Я вообще почти никому не верю. К тому же, откуда мне знать: вдруг тебя подослали те же самые местные управленцы, чтобы выяснить наши планы и сейчас напасть из-за угла? И оставить здесь уже действительно на полгода?
— Твоё дело, — Тайлер опустил голову. — Я просто предложил. К тому же, план почти идеальный, если хоть что-то нынче можно назвать идеальным. Это не банальное — отогнуть тот шатающийся прут и выбежать или своровать ключи, или сбежать во время прогулки. Всё это ведь бесполезно, ты и сам знаешь. Я и несколько человек готовились несколько дней, некоторые из них, кто сидел здесь дольше — вообще месяц. Всё хорошо подстроено. Если надумаешь, присоединяйся.
Конечно, соблазн бежать, ощутить хлёсткий ветер на лице, увидеть безграничное небо над головой, невообразимое, почти бесконечное пространство вокруг был велик. И разум под этим соблазном безусловно начинал отступать. Тайлер встал и вернулся в свою кровать. Его тёмный силуэт в предрассветных лучах мелко подрагивал во сне; да, желание вырваться из оков, не только тюремных, но и внеземных, возросло, особенно в этом месте, в этой чёрной квадратной коробке. Хотелось уже вдохнуть полной грудью, уехать подальше от этого города, где он и не только хлебнул довольно горя, зажить новой жизнью, похожей на тихий сон, и знать, что по крайней мере не так далеко, а вот тут, совсем под боком, живёт человек, которому на него не наплевать. Сейчас это звучало как далёкое, неисполнимое желание. Но достигли ли они предела страданий, после которого начинается нормальная жизнь?
Джон, понимая абсурдность и во много раз превышающее количество минусов сего деяния, чем плюсов, чувствовал, что нескольких часов подобных мыслей уже могли склонить его к побегу. Да, это очень липкое и тошнотворное чувство, возникающее даже у самого умного и сообразительного каторжника, который понимает, что бежать ему некуда и бежать ему никак. Но заронившееся зерно этой мысли, сдабриваемое людской злостью, равнодушием, давлением четырёх чёрных стен, однообразием и чувством куда-то уходящей впустую жизни, очень быстро взращивается до огромного растения с мощным корнем. И топор здравого рассудка, могущий разрубить это растение, превращается в маленькую пилочку. В общем, Джон ощущал то самое нездоровое качание маятника своей души из одной стороны, шепчущей ему не бежать, до другой, орущей скорее покинуть это гадючник. Интересно, где он остановится?