Страница 56 из 84
— А вы что хотите? Чтобы ради вашего скучающего правнука людей посадили в зверинец или предоставили им возможность вырождаться и вымирать?
— Вы слишком серьезная, Нина-сан, для девушки в двадцать два года. Я приглашаю вас к себе. Не откажите. Любезные мои родственники прислали мне из Америки новые пластинки.
Вечером к Нине постучал Судзуки. В руке у него было письмо. Нина расхохоталась:
— Извините меня, Судзуки-сан, у вас вид почтальона.
Нина быстро распечатала письмо. Так и есть. Писал тот, из Охи, инженер Петров. А она думала, что после ее ответа он больше не будет ей писать писем.
Догадливый Петров в этот раз писал сначала об Охе, потом о себе.
О себе он писал, что он любит. Вот и все.
Об Охе он писал много. Но как смел он писать так об Охе? Не было у него любви ни к Охе, ни к людям, ни к делу.
Она подняла глаза. Судзуки все еще стоял у дверей. Он улыбался. Он видел, как она рвала письмо.
Она посмотрела на Судзуки и словно угадала его, она его поняла.
— Вы знаете. Да, да, мне это кажется. Может, вы случайно прочли это письмо? Я вижу, что вы его читали.
— Да, — сказал он спокойно. — На этот раз я тоже ошибся. Простите меня. Я подумал, что это мне письмо. Наши имена начинаются с одной буквы. Очень досадно. Я должен признаться, по ошибке я прочел это письмо.
Судзуки замолчал. Нина, казалось, ждала.
— Да, — продолжал Судзуки, — это письмо труса. Это Оха, увиденная глазами труса. Извините меня, но я действительно читал это письмо. Я читал его с презрением.
В эту ночь Нина долго не могла уснуть. Она встала и, накинув макинтош, вышла под звезды.
Мир был прекрасен. Где-то в ночи дышала река. Деревья были здесь. Они были живые. От них пахло солнцем, хвоей. Ома обхватила их большие теплые тела. Она стояла между двух деревьев, обняв их как друзей.
Ночь шла. Луна, закрытая облаком, показалась. Даже зеленоватая, холодная луна — и та была живая, как зверек.
— Оболгал людей, — сказала она. — Но оклеветать эти деревья, это небо, эти звезды!.. Оклеветать Oxyl.. Нет, он видел не только глазами труса, но и глазами подлеца.
Нина долго ходила между деревьями. Потом она вернулась, разделась и потушила свечу.
И вдруг она вспомнила заметку. Того раненого юношу, гиляка Ланжеро. Ведь он же шел в Оху, он шел пешком через непроходимые места, шел без дороги, чтобы увидеть Оху, чтобы помочь строить Оху.
Его хотелось представить себе. Гиляк, какой он? Как он выглядит?
Глава десятая
В Нань-во спали старики.
Спал Чевгун-старший, прижимаясь к внучке своего приятеля, к молодой своей жене.
Спал Низюн посреди двух женщин. Место третьей жены было не занято. Питансита жила в Ногликах. Вероломный Вакон увез жену у хозяина, украл собак. Как теперь докажешь, что это не Вакона, а Низюна собаки. Ведь сам Низюн еще в позапрошлом году подошел к Вакону и сказал:
«На, Вакон, корми. Это теперь твои собаки, я тебе подарил. Видишь, какой я справедливый».
И подмигнул.
Он думал, что Вакон поймет без слов. Низюн отдал на время собак. Он боялся, что собак у него отберет власть. Пройдет время, надеялся он, возвратит ему собак Вакон. Где ему прокормить столько собак? Но теперь на это не было никакой надежды.
Плохо спал Низюн между двух женщин. Этим женам было далеко до Питанситы. От одной жены рыбой пахло, сгнившей кетой. От другой — еще хуже, другая жена была старуха.
Плохой сон снился Низюну. Снилось ему, что увез кто-то и этих жен. Проснулся Низюн и положил руки на своих жен, левую руку положил на левую жену, на правую жену положил правую свою руку с откушенным пальцем.
Рукам неодинаково было — правой руке мягко было, удобно, левой руке было жестко, неловко. Это были разные женщины.
С левой стороны лежала худенькая, маленькая женщина, у нее даже дыхание было неслышное, птичье. С правой стороны лежала большая, толстая жена, и дыхание у нее было громкое, будто рядом спал медведь, длинное дыхание.
Низюн любил шутить над своими женами.
— Тощая жена, — говорил он, — у меня для лета жена. Толстая у меня зимняя женка. Греюсь возле нее. Тощая жена у меня хозяйка.
— Это для удобства жёны, — сказал как-то ему Чевгун-старший, смеясь своим единственным глазом. — А где же жена для души?
Понял Низюн, куда метил старик. Понял Низюн, смолчал.
Жена для души, Питансита, где ты?
Эх, Питансита, Питансита, ну что ты нашла в Ваконе? Так себе малый, вредный человек. Ланжеро — и тот был лучше.
В Нань-во сопели старики. Спал и Водка, отец Ланжеро.
Кто-то постучал в дверь.
Водка вскочил. Стук был знакомый, свой, будто Ланжеро стучал.
Подошел Водка к дверям и впустил незнакомого парня. Уж очень был похож на Ланжеро этот парень.
— А я думал, что это мой сын, — сказал Водка. — Думал, что это Ланжеро. Ну, садись.
Парень сел. Водка бросил в огонь полено. Огонь осветил пришельца. Ну прямо Ланжеро и Ланжеро. И сидит даже так, чуть склонив голову набок, — Ланжеро и Ланжеро.
Водка, словно не веря глазам, подошел ближе, потрогал парня. Он сам себе не верил.
— Ты что, пришел по делу или так, навестить?
— Нет, я жить к тебе пришел. Можно?
— Кто же ты такой? Родственник? Почему пришел ко мне жить? Ты что, из рода Лесгран?
— Нет, я нездешний, амурский гиляк. Я колхоз буду у вас создавать. Буду работать.
— Так, так. Сиди. Возьми огня из моего очага для своей трубки. А я услышал стук, встал, тебя увидел. Ну, думаю, парень мой вернулся, Ланжеро. Весной ушел мой парень. Говорил, надо посмотреть, велика ли земля, людей много ли. Ну, думаю, вернется. Землю всю не пройти. Море не пустит.
— Ланжеро? — спросил парень, но потом, как будто спохватившись, сказал тихо, про себя: — Ну да, этот, про которого я читал.
— Ланжеро, говоришь? Может, ты его встречал. Не знаешь моего парня?
— Да нет. Я из Ленинграда. ИНС окончил. Ланжеро? Нет, там у нас не было такого.
Водка показал гостю на пустое место на нарах, где спал раньше Ланжеро.
— Ну что ж, — сказал он, — ложись. Близко к сердцу будешь. На тебя глядеть буду. Пока будешь мне вместо Ланжеро. Ладно?
Утром к Низюну кто-то постучал.
Низюн лежал между двух жен. Ближе к толстой лежал. В юрте было холодно.
— Кто там? Черт тебя возьми. Зачем?
— Можно?
— Кто такой? Зачем занятого человека беспокоишь?
Вошел парень. Низюн тоже вначале принял его за Ланжеро.
— Чем же ты занят?
— Дел много. Председатель я.
— А сейчас чем занят? В постели председательствуешь?
— Да, — сказал Низюн. — Между двух жен мне тепло. А ты кто такой, что председателя беспокоишь?
— Да нет, — сказал парень. — Ты уже не председатель.
— А кто же я? Я знаю законы.
— Да нет, — сказал парень. — Законы ты знаешь. Да законы тебя тоже знают.
— Что ты такое говоришь? Бредишь или как? Кто ты такой? Откуда?
— Я Псягин. Прислан сюда. А к тебе пришел — на тебя посмотреть. Ты можешь пока спать. А потом видно будет.
Глава одиннадцатая
Как всегда, и на этот раз Воробей пришел раньше всех. Зал был пуст. На столе стоял колокольчик. Воробей взял колокольчик и позвонил. Смешно это получилось. Никого в зале не было, а он звонил.
Постепенно комсомольцы начали собираться. Первым пришел Чижов. Он стоял в порядке дня. Чижова принимали в комсомол.
Вопросов было много. Во второй половине дня Воробей встал и сказал:
— Переходим теперь к Чижову. Разрешите зачитать заявление. Чижов пишет: «Прошу принять меня в вашу организацию. Долгое время я жил, как камень стоит в поле или как дерево растет на скале, — один. Корнями своими я чувствовал землю, свою страну, но человек не дерево, которое стремится ветвями к небу, потому что другие деревья заслоняют друг от друга солнце, отбирают корнями влагу и тепло, человек тянется к человеку. Три года я жил среди вас, как среди друзей, ел от того же хлеба, мерз от того же холода, смеялся тем же шуткам. И вот пришло время, когда я постучался в вашу организацию, потому что связь хлебом, связь общей крышей, даже связь общей кровью ниже той связи, которой вы связаны друг с другом, связь, которую я бы назвал — связь одного сердца и одной борьбы. Приходя в организацию, я еще должен переломить в себе многое, остатки…»