Страница 49 из 84
— Вставай! Вставай! Скорее! — будит он Ланжеро.
— Что такое?
— Вставай! Я немножко тебя не убил. Мне убить тебя захотелось. Думаю, подойду к сонному, ударю и толкну в костер. Пусть задохнется. Вставай, вставай!
— Ну, я не сплю, — Ланжеро вскочил. — За что ты меня убить хочешь?
— Долго об этом говорить. Бери ружье. Иди в эту сторону, я в ту пойду. Пойдешь, оглядывайся, — я в тебя стрелять буду, я все равно тебя убью. Жалко, в костер головой не пихнул сонного.
Ланжеро взял ружье, зарядил. Рассмеялся.
— Ум у тебя болит. За что ты в меня стрелять хочешь? Что я тебе сделал?
— Долго объяснять. Уходи скорее, а то я тут в тебя выстрелю.
Ланжеро пошел. Он даже не оглянулся.
«Смеется, бредит. Вот человек так человек, я даже не слышал про такого».
Не успел Ланжеро пройти шагов двести, как хлопнул выстрел, пуля просвистела возле щеки, обожгла щеку страхом и воздухом.
Ланжеро присел. В этом месте стоял камень. Из-за камня было видно тунгуса, как он стоял и целился.
«Это он в меня целится», — подумал Ланжеро.
Ланжеро стало страшно и смешно.
«Точно в утку, — подумал он. — Надо будет его убить: не меня убьет, так другого. Как бешеная собака».
Ланжеро выстрелил. Тунгус перебежал к другому дереву. Выстрелил тунгус. Ланжеро вскочил и перебежал. Старик закурил трубку и стоял выпрямившись.
«Даже не прячется, — подумал Ланжеро, — может, не так меня хочет убить, как хочет, чтобы я его уложил. Нет для него у меня пули. Пусть под деревом ложится».
— Эй! — крикнул Ланжеро. — Нет у меня для тебя пули, ложись под деревом, жди зверя. Медведь скоро придет.
Тунгус не расслышал.
— Эй! — крикнул он. — Повтори. Ветер слова твои относит.
— Эй! — крикнул Ланжеро. — В реку падай. Пусть река тебе даст смерть. Я твоей смерти не помощник.
— Пулю жалеешь! — крикнул старик. — Я в тебя два раза не попал. Подстрелю, носом обязательно тебя в болото суну.
Старик закашлялся. Не то кашлял, не то смеялся. Голос у него был простуженный.
«Чистый Чевгун», — подумал Ланжеро.
— Эй! — крикнул тунгус. — Пропадай!
И выстрелил. Пуля пробила котомку, ударилась в котелок.
— Нет, — сказал Ланжеро, — ты в самом деле меня убить хочешь.
Ланжеро прыгнул, согнулся и, промелькнув возле пней, выбежал на поляну и пополз. В траве его не было видно. Он полз, чтобы добраться до ручья, оврагом забежать старику в тыл, а там будет видно. Может, ему удастся подползти к старику, взять его живым, может, придется убить, — там будет видно.
Глава четвертая
Князь Гантимуров был первый тунгус, попавший на Сахалин.
Сахалин ему понравился. Тайга была настоящая, горы были, река. В тайге соболя можно было встретить. Жил дикий олень, кабарга, выдра, летала летяга.
Гиляки были не столько охотники, сколько рыбаки. Правда, на Сахалине жили орочоны, но их было мало.
Вернулся Гантимуров на материк.
— Вот что, тунгусы, — сказал он. — Был я на Сахалине. Очень хороший остров. Зверя достаточно, есть соболь, белка есть. Выдру надо — выдры сколько угодно. Начальства там нет. Японцы — люди хорошие. Я их знаю. С оленями молодых ребят пошлите. А я, так и быть, куплю вам билет на пароход, там сочтемся.
Был Гантимуров купец ловкий. Якуты — и те, богатые якуты, — перед ним пасовали.
— С Гантимуровым не пропадем, — сказали тунгусы. — Не понравится, обратно приедем. Правда, Гантимуров?
Поехали тунгусы: Тихонов с семьей, Соловьев с сыном, Семенов, Степанов, Прокофьев и другие. Море им не понравилось. К морю тунгусы народ непривычный.
— Если рек тысячу вместе слить, — сказал Христофор Тихонов, — пожалуй, такое озеро будет.
— Тысячи мало, — сказал Степанов, — тысячи две надо.
— Вода вроде другая, — сказал Соловьев, — ровно и не вода. Вроде и не живая, темная очень.
Пароход подошел к Москаль-во. Тунгусы увидели остров песчаный, мертвенный, низкий. Небо и то не такое, как будто и не небо, а что-то другое.
— Это, — спрашивают, — и есть тот Сахалин?
— Сахалин это, — отвечает тунгусский князь Гантимуров.
— Так мы и думали. Обманул ты нас, Гантимуров. Надо бы обратно вернуться, а тебя следовало бы убить — плохой ты человек, Гантимуров.
— Хороший человек, — сказал Гантимуров. — Двадцать верст пройти — начнется тайга. Сто верст пройдем, вы скажете: «Спасибо, Гантимуров».
Тунгусы добрались с Гантимуровым до реки Паркаты. Тайга добрая встретилась, поила и кормила. Возле Паркаты еще гуще тайга.
— Вот, — сказал Гантимуров, — живите здесь, зверя бейте, никого не бойтесь.
— Ладно, — сказали тунгусы, — место хорошее, только хозяева здешние с нас бы не спросили.
— Хозяин здешний я, — сказал князь Гантимуров. — Я это место купил. Мне японцы его подарили. Сказали? «Возьми тайгу, Гантимуров, князь ты. Соболя нам сдавать будешь».
— А над нами кто будет?
— Над вами небо будет. Больше никто. Вы над всеми будете. Тут есть народ дикий: гиляки и орочоны. Вы над ними за дворян будете.
— Объясни, Гантимуров.
— Вы будете вроде чиновников. Они вам будут кланяться. Вы мне будете кланяться.
— А ты кому будешь кланяться?
— Может, японцам. А может, и никому.
— Ладно, Гантимуров, — сказали тунгусы, — не хотим мы никому кланяться и с других не требуем, — мы люди простые.
Прокофьев отдельно стоял, отставив левую ногу.
— Нет, — сказал он, — вы это зря. Пусть гиляки кланяются. Я люблю, чтобы мне кланялись.
— Молодец, Прокофьев. На тебе оленя, — сказал Гантимуров. — Ты за старшину останешься. Соболя и белку мне сдавать, кабаргу тоже. Я вас не оставлю. Учителя вам выпишу, буду вас учить. Хочу, чтобы вы ученые были.
Выстроил себе Гантимуров большой дом. В доме чей-то большой портрет повесил.
— Пусть висит, — сказал он, — я его у японцев взял. Ученый это, Мамио-ринзо. Он остров этот, Сахалин, открыл. Спасибо ему, для нас, для тунгусов, открыл остров.
Съездил Гантимуров на японскую часть острова, привез оттуда себе жену. Жена по-тунгусски говорить не умела, а по-русски знала только одно слово:
— Дай!
Тунгусам она говорила:
— Дай!
И показывала пальцем на ту вещь, которую хотела, чтобы ей дали.
Только и говорила:
— Дай! Дай!
— Дайкает, — сказали тунгусы.
Подумали и решили: наш язык она не хочет знать, надо нам ее язык скорей узнать. Может, как-нибудь договоримся.
Спросили они как-то у Гантимурова, из какого народа он себе жену выбрал.
— Айнского бородатого народа у меня жена, — ответил Гантимуров. — Их совсем немного осталось. Она на Курильских островах воспитывалась. Японцам родственница, смотрите, не обижайте ее.
— Ладно, — сказали тунгусы. — Где видано, чтобы мы женщин обижали. Только жить с ней трудно. Все «дай!», да «дай!». Ты бы хоть другими словами ее вооружил.
— Можно, — согласился Гантимуров.
Гантимуров жил на широкую японскую ногу. За море ездил, у тунгусов забирал соболей.
— Это, — говорит, — за дорогу, за пароход, за мои хлопоты.
— Ладно, — сказали тунгусы.
— Трудно? — спросил Гантимуров.
— Где же легко, — сказали тунгусы.
— Жалко мне вас, друзья мои, — сказал Гантимуров. — Вы почему с гиляков не берете? С гиляками торговать нужно.
— Люди мы не торговые.
— Трудные вы. Я из вас купцов хочу сделать. Даже дворян. Трудно с вами.
Плохого про Гантимурова сказать нельзя. Скупым он не был. Можно было прийти и сесть к нему за стол, — он был бы рад. Ешьте, пейте.
На охоту он ходил вместе с тунгусами. Был ловкий охотник.
Бывало, зимой утром садится на оленя, снег глубокий. Олень бежит, раскидывая снег.
На ручном олене Гантимуров преследует дикого оленя, он несется в лесу, пригибается, мечет аркан, и вот дикий олень бьется в снегу.
— Оленину будем есть, — говорит Гантимуров и смеется.
Гордый это был человек. И тунгусам тоже советовал быть гордыми.