Страница 83 из 133
Вслед за этим последовала целая череда статей, заявлений, писем, обращений, в которых Троцкий разоблачал судебные фальсификации обоих «открытых» процессов и чисток, развязанных Сталиным против партии. Кроме того, 30 января Троцкий записал на пленку речь для американского киножурнала, в которой приводились конкретные факты лжи и фальшивок на двух московских и новосибирском процессе, состоявшемся в ноябре 1936 г. Особое значение Троцкий придавал своему обращению к массовому митингу на нью-йоркском ипподроме, созванному американским Комитетом защиты Троцкого, развернувшим в те дни весьма энергичную работу. К участникам митинга, назначенного на 9 февраля, Троцкий должен был обращаться по телефону из Мехико. На митинге присутствовало около 6,5 тысячи человек — цифра для такого рода мероприятия весьма внушительная. Однако телефонная связь в самом начале прервалась. Не исключено, что она была нарушена по заданию советской разведки; установить точную причину обрыва не представлялось возможным. На случай сбоя или саботажа Троцкий заранее подготовил, записал и передал в Нью-Йорк короткую двухминутную с небольшим речь на английском языке. Именно эта запись и была пушена в эфир собравшейся аудитории[783]. Показав в самых общих чертах истинный смысл и характер той кровавой вакханалии, которая происходила в Москве, Троцкий особое внимание уделил своему предложению о создании международной следственной комиссии, причем снова повторил высказанное ранее предложение отдаться в руки НКВД, если комиссией будет установлена его вина: «Я заявляю: если эта комиссия признает, что я виновен хотя бы в небольшой части тех преступлений, которые взваливает на меня Сталин, я заранее обязуюсь добровольно отдаться в руки палачей из ГПУ. Надеюсь, это ясно. Я делаю это заявление перед лицом всего мира. Прошу печать разнести мои слова до самых глухих уголков нашей планеты. Но если комиссия установит, что московские процессы — сознательный и преднамеренный подлог, построенный из человеческих нервов и костей, я не потребую от своих обвинителей, чтоб они добровольно становились под пулю. Нет, достаточно будет для них вечного позора в памяти человеческих поколений! Слышат ли меня обвинители в Кремле? Я им бросаю свой вызов в лицо. И я жду от них ответа!»
Обвинители в Кремле, безусловно, если не услышали, то прочитали эту страстную речь, но готовились они не к дискуссии по существу выдвинутых Троцким обвинений, а к ответу, в более привычной и естественной для них форме: к физической расправе с Троцким. Между тем на митинге в Нью-Йорке была принята резолюция с требованием создать международную комиссию для расследования обвинений, выдвинутых на московских процессах. И в то время как американский Комитет в защиту Троцкого энергично готовил контрпроцесс, сам главный обвиняемый, ставший теперь главным обвинителем, публиковал все новые и новые материалы, разоблачавшие Сталина.
Сдвоенный мартовский номер «Бюллетеня оппозиции» за 1937 г. был почти полностью посвящен московским фарсам и процессам в некоторых других городах, в частности получившему широкий отклик суду в Новосибирске (19–22 ноября 1936 г.), на котором в качестве обвиняемого предстал вместе с советскими жертвами немецкий инженер Стиклинг, работавший по контракту в СССР. При помощи выбитых у него «чистосердечных признаний» власти стремились доказать связь Троцкого с нацистской Германией в деле проведения диверсионной и подрывной работы, пытались представить Троцкого в виде прямого агента гестапо. В материалах «Бюллетеня», подготовленных в основном самим Троцким, рассказывалось о смысле новых процессов, причем связывались они не со стремлением Сталина укрепить личную диктатуру и повергнуть страну в перманентный хаос (вместо перманентной революции), а с боязнью правившей касты потерять власть: «Увековечить господство бюрократов под прикрытием демократических фраз — такова задача новой конституции, смысл которой речи прокурора Вышинского, меньшевика-карьериста, вскрывают гораздо лучше, чем бесцветная риторика Сталина на последнем съезде Советов[784]. Такова политическая основа новых процессов»[785].
Особое внимание обращалось на совершенно очевидные несостыковки. Наиболее показательны были две. Связь Радека с Троцким обосновывалась на процессе тем, что парижский корреспондент газеты «Известия» В. Ромм, представлявший Радека как одного из руководителей внутреннего «троцкистского центра», встречался с Троцким в Булонском лесу под Парижем в конце июля 1933 г. Но с Роммом Троцкий в эти дни никак не мог встретиться, ибо находился далеко от Парижа, в Ройане (примерно в 500 километрах от столицы). Здесь в день его прибытия в доме, где он поселился, произошел пожар. С этого дня (и на протяжении всей следующей недели) его видели многочисленные полицейские, расследовавшие инцидент. Второй эпизод был связан с Пятаковым, который показал, что в первой половине декабря 1935 г. он летал из Берлина, где, как заместитель наркома, находился в командировке по линии Наркомата тяжелой промышленности, на тайное свидание к Троцкому в Норвегию. Пятаков действительно был в это время в Берлине[786]. Но его полет в Норвегию опровергался многочисленными документами. В частности, в аэропорт Хеллер — единственное место в Норвегии, где мог совершить посадку самолет из Германии — в промежутке между сентябрем 1935 и маем 1936 г. не прилетал ни один иностранный аэроплан[787]. От дома Троцкого в Вексале до аэропорта ехать было часа два, а Пятаков показал, что дорога из аэропорта к дому Троцкого заняла около 30 минут.
«Подобно ворону, который может обрушить лавину, история с самолетом Пятакова может стать началом падения Сталина». Эта ошибка «будет дорого стоить Сталину»[788], утверждал Троцкий, очевидным образом переоценивая значение своих выступлений по этому поводу. Подобно утопающему, хватавшемуся за соломинку, Троцкий уходил все дальше и дальше в дебри утопии о возможности свержения диктатора революционным путем. Тем временем американский Комитет в защиту Троцкого имел в своем составе уже 120 членов из самых разных слоев общества. Среди них были люди, широко известные в политических, академических и литературных кругах, например социалист Норман Томас, кандидатура которого несколько раз выдвигалась на пост президента США, писатель-романист Джеймс Фаррел, философ профессор Сидней Хук, журналист и писатель Джон Дос Пассос, журналист, поэт-символист и историк Эдмунд Уилсон, социолог Рейнхолд Нибур, литературовед профессор Колумбийского университета (Нью-Йорк) Лайонел Триллинг и многие другие. Секретарем комитета был опытный адвокат Джордж Новак, стяжавший себе известность, в частности в популярной прессе, выступлениями и победами на многих шумных судебных процессах.
Комитет в течение нескольких месяцев издавал малоформатную газету «Труд» («Правда»), в которой была опубликована масса материалов, разоблачавших московские процессы. Газета информировала и о деятельности комитетов в защиту Троцкого в европейских странах (Франции, Чехословакии, Голландии), где они были не столь активными, как американский[789]. Влияние комитета распространилось и на другие города. В Чикаго был даже организован сбор вещей для Троцкого, которые отвез в Мексику один из местных левых либералов Леон Депре[790].
К концу марта 1937 г. в сотрудничестве с аналогичными европейскими комитетами американский комитет сформировал Комиссию по расследованию обвинений, предъявленных Льву Троцкому на московских процессах. Председателем Комиссии стал Джон Дьюи, почтенный американский ученый, получивший всемирную известность. Выдающийся американец, который приближался к своему 80-летию, согласившись стать во главе такого утомительного, нервного и даже опасного предприятия, проявил незаурядное мужество. Глоцер, который присутствовал на контрпроцессе в качестве судебного репортера и освещал его, писал, что Дьюи дал безоговорочное согласие на руководство Комиссией, несмотря на резкие возражения со стороны его семьи, друзей и коллег по работе[791]. Сухощавый и подтянутый, несмотря на свой пожилой возраст, известный повсеместно как человек объективный, неподкупный и мудрый, Дьюи был, можно сказать, идеальной фигурой для руководства контрпроцессом. Этот выбор еще более усиливало то обстоятельство, что Дьюи изначально не был противником Сталина, тем более ненавистником СССР. В 1928 г. он посетил Советский Союз и по возвращении в Соединенные Штаты заявил, что считает происходящее в России самым интересным в мире экспериментом, хотя ему и не нравится политика Коминтерна[792].
783
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1937. № 54–55. С. 128.
784
Имелся в виду VIII съезд Советов СССР, принявший 5 декабря 1936 г. псевдодемократическую конституцию, названную «сталинской».
785
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1937. № 54–55. С. 13.
786
Об этом сообщала германская пресса (см., например: Berliner Tageblatt. 1935, 21. Dezember).
787
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1937. № 54–55. С. 27.
788
Heijenoort J. With Trotsky in Exile: From Prinkipo to Coyoacdn. P. 105.
789
GlotzerA. Trotsky. Memoirs & Critique. P. 238–239.
790
The Chicago Tribune. 2009. May 7.
791
Профессор Дьюи в свое время окончил Университет имени Джонса Гопкинса в Балтиморе, затем преподавал в ряде американских университетов, а с 1904 г. — в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Он получил заслуженную популярность в академических и общественных кругах своей философскопедагогической теорией прагматизма и инструментализма (она исходила из того, что о различных идеях следует судить на основании степени их практической полезности и что эти идеи способны стать инструментами социальных изменений), разработкой теории функциональной психологии и прогрессивных методов обучения. Он настаивал, что средняя школа должна сконцентрировать свое основное внимание не столько на преподавании предметов (хотя и ими никак не следовало пренебрегать), сколько на формировании личности ученика. Согласно его прогрессивным педагогическим взглядам, школьникам надо было не просто преподавать основы демократии, а школа сама по себе должна была стать демократически ориентированным учреждением. Дьюи стремился распространить свои экспериментальные методы в области педагогики на исследование социальных и этических проблем. Он был автором многочисленных монографий, среди которых выделялась изданная в 1925 г. фундаментальная книга «Эксперимент и природа».
792
Вполне возможно, что Дьюи согласился возглавить Комитет под влиянием своего бывшего ученика Макса Истмена, преподававшего на кафедре философии и психологии Колумбийского университета, которую в свое время возглавлял Дьюи. Он неоднократно встречался со своим шефом в неформальной обстановке (O’Neil W.L. The Last Romantic. A Life of Max Eastman. P. 16–18).