Страница 35 из 133
На следующий день после приезда в Париж путешественников отвезли в Дюнкирхен (нынешний Дюнкерк), скрытно погрузили на корабль, идущий в Данию, не разрешив побеседовать с Троцким даже любопытствующему секретарю профсоюза портовых рабочих. Некоторые наиболее ретивые французские коммунисты хотели устроить «антитроцкистскую» демонстрацию, но член Политбюро компартии Жюль Ракамон высказался против[313]. Правда, о предстоявшем визите Троцкого в Копенгаген узнали датские коммунисты, и Троцкий был встречен там демонстрантами, выкрикивавшими проклятия.
Троцкий выступал 27 ноября на столичном стадионе в присутствии примерно 2500 человек. Значительная часть их пришла из любопытства: взглянуть на знаменитую и скандальную личность и послушать речь человека, осмеливавшегося открыто выступить против советского правительства и Сталина. Но немало было среди присутствовавших страстных друзей и врагов. Сторонники, которых было значительно меньше, неоднократно прерывали его аплодисментами и возгласами одобрения. Со стороны противников слышались обвинения и негодующий свист. Однако ораторское искусство Троцкого, не угасшее за годы, когда он был лишен возможности выступать на публике, постепенно привлекло к нему симпатии почти всей аудитории. Так что вскоре противники вынуждены были замолчать, а наиболее удачные места выступления все чаше прерывались аплодисментами и криками одобрения.
Буквально на одном дыхании была произнесена большая речь, содержавшая попытку доказать закономерность и неизбежность Октябрьской революции и перспективы развития всего человечества по ее образцу. Организаторы попросили власти разрешить трансляцию выступления по национальному радио, но получили отказ со ссылкой на решение короля[314]. Троцкий говорил по-немецки, которым владел в достаточной степени, чтобы произносить на нем политические речи. Он начал свое выступление с извинений по поводу того, что не владеет датским языком и лишен «возможности следить непосредственно, по первоисточникам и в оригинале, за скандинавской жизнью и скандинавской литературой. А это большая потеря!». Лектор не ограничился только этим в выражении теплых чувств к Дании и ее столице и от высказанных симпатий смог плавно перейти к истории и политике: «В первый раз я был в Копенгагене на международном социалистическом конгрессе[315] и увез с собою лучшие воспоминания о вашем городе. Это было почти четверть века тому назад. В Бельте и фиордах с того времени много раз сменялась вода. Не только вода. Война перебила позвоночник старому Европейскому континенту. Реки и моря Европы унесли с собой немало людской крови. Все человечество, особенно европейское, прошло через тяжкие испытания, стало суровее и угрюмее. Все виды борьбы стали ожесточеннее. Мир вступил в эпоху великого поворота. Его крайними выражениями являются войны и революции. Прежде чем перейти к теме доклада — революции, я считаю своим долгом выразить благодарность устроителям этого собрания, копенгагенской организации социал-демократического студенчества. Я выражаю эту благодарность как политический противник. Мой доклад преследует, правда, научно-исторические задачи, а не политические. Но невозможно говорить о революции, из которой вышла советская республика, не занимая политической позиции. В качестве докладчика я остаюсь под тем самым знаменем, под которым стоял как участник революционных событий».
Далее следовал рассказ, который Троцкий пытался представить как беспристрастный анатомический срез социальной действительности, но который был апологией того дела, за которое главную политическую ответственность несли Ленин и он сам. При этом он продемонстрировал хорошее знание современной художественной и политической литературы, вплоть до книги Курцио Малапарте[316], которого он именовал итальянским фашистским теоретиком. Последний в своей книге-памфлете «Техника государственного переворота» буквально восхищался Троцким, возвращаясь к его имени по самым различным поводам и без таковых на многих страницах, ибо считал Троцкого «одним из основных создателей современной техники государственного переворота», добавляя, что в 1927 г. Троцкий на собственном опыте убедился, «насколько рискованна попытка государственного переворота, если ее осуществление доверено в основном евреям»[317].
Свой доклад Троцкий построил на базе ответов на три главных вопроса: почему и как произошла Октябрьская революция; что она дала России; оправдала ли она себя? Ответы на все три вопроса давались с точки зрения концепции перманентной революции.
Прежде всего, Россия, будучи отсталой страной, рассматривалась в качестве элемента мировой капиталистической системы: «В развитии наций и государств, особенно капиталистических, нет ни однородности, ни равномерности. Разные этапы культуры, даже полюсы ее, сближаются и сочетаются нередко в жизни одной и той же страны. Будем помнить, уважаемые слушатели, что историческая отсталость есть понятие относительное. Раз есть отсталые страны и страны передовые, значит, есть и взаимодействие между ними, есть давление передовых стран на отсталые, есть необходимость для отсталой страны подражать передовым, заимствовать у них — технику, науку и пр. Так создается комбинированный тип развития; черты отсталости сочетаются с последним словом мировой техники и мировой мысли. Наконец, чтобы вырваться из отсталости, исторически запоздалые страны вынуждены иногда забегать вперед. В этом смысле можно сказать, что Октябрьская революция явилась для народов России героическим средством преодолеть свое экономическое и культурное варварство».
Значительно короче Троцкий останавливался на непосредственных предпосылках революции 1917 г., на Октябрьском перевороте, который, по его словам, был проведен «с холодным расчетом и пламенной решимостью». Еще более кратко упоминались события, относившиеся к 15-летнему периоду правления большевистской власти, причем докладчик подчеркивал, что в СССР господствует еще переходный строй, полный противоречий, отягощенный наследием прошлых столетий, к тому же испытывающий враждебное давление со стороны капиталистических государств. «Под ошибками и промахами первого социалистического строительства надо уметь различать будущее!» — заявил оратор, соблюдая определенную осторожность. Он ни словом не упомянул ни Сталина, ни советское правительство, как будто страна жила и развивалась в пространстве, где действовали объективные законы, но не было руководителей. Причины такой безликости были понятны: критика сталинизма, Сталина, советских руководителей неизбежно вызвала бы недовольство датских властей и негодование советского полпредства, внимательно и взволнованно следившего за в целом теплым приемом, который был оказан заклятому врагу Сталина в Дании. Полпреду Кобецкому можно было бы посочувствовать: в результате недовольства Сталина его голова могла скатиться с плеч за несколько лет до того, как это произошло в действительности.
Троцкий пытался покрыть в своем выступлении все возможные аспекты. Вопрос о «жертвах революции» он назвал риторическим и отнес его к «бухгалтерскому балансу». «Меланхолические размышления не мешали до сих пор людям ни рожать, ни рождаться», — почему-то добавил он и в ответ услышал аплодисменты. В познании естественных наук он продемонстрировал безграмотность, граничившую с мракобесием: «Недалек уже час, — сказал Троцкий, — когда наука, играя, разрешит задачу алхимии и станет превращать навоз в золото, а золото в навоз. Там, где неистовствовали демоны и фурии природы, ныне все смелее повелевает индустриальная воля человека». Разумеется, по задумке лектора произойти это могло только при коммунизме. Зато, касаясь мракобесия в религии, Троцкий сорвал аплодисменты студентов-теологов, когда заявил, что «реформация явилась первым успехом критического разума в той области, где царила мертвая тишина». Студенты теологического факультета, не зная о преследовании религии в СССР и об активном участии в этих преследованиях Троцкого, восприняли его высказывание как похвалу протестантской религии.
313
Serge V., Sedova-Trotsky N. The Life and Death of Leon Trotsky. P. 188; Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1932. № 32. С. 37.
314
Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-3469—3472.
315
Имелся в виду конгресс 2-го Интернационала 1910 г.
316
Малапарте Курцио (настоящие фамилия и имя Зуккерт Курт Эрих) (1898–1957) — итальянский писатель, журналист, кинорежиссер немецкого происхождения. С 1920 г. член Итальянской фашистской партии. В 1922 г. участвовал в организованном Б. Муссолини «походе на Рим». С 1925 г. печатался под псевдонимом Малапарте (точный перевод: «плохая доля»), противопоставляя этот псевдоним фамилии Бонапарте (точный перевод: «хорошая доля»). После опубликования в 1931 г. памфлета «Техника государственного переворота» (русское издание: М.: Аграф, 1988) был исключен из фашистской партии и сослан. Находился в ссылке до 1938 г., затем несколько раз подвергался арестам. В 1943 г. перешел на сторону американских войск, высадившихся в Италии, и сотрудничал в антифашистской печати. После окончания войны вступил в итальянскую компартию. С 1947 г. жил в Париже. Перед смертью от злокачественной опухоли принял католичество.
317
Малапарте К. Техника государственного переворота. С. 18, 31.