Страница 114 из 133
В экономическом плане коммунистическая система не была конкурентоспособной. Она могла существовать лишь вопреки всем правилам рыночной экономики и только благодаря тому, что насильственно подчинялась искусственным законам. Эти законы, как показал военный коммунизм, отметали рынок и конкуренцию. Коммунистическая революция никогда не ставила своей целью увеличение благосостояния народа или хотя бы рабочих. Она лишь обещала ликвидировать «капиталистическую эксплуатацию» и «перераспределить собственность» (то есть провести всеобщую национализацию). Почему-то подразумевалось, что от этого рабочий станет жить лучше. Но прямой цели улучшить экономическое положение рабочего перед коммунистами не стояло.
Вставшие перед большевиками проблемы замыкались в круг. Из-за поражения революции в Европе приходилось строить социализм в одной стране, плацдарм для мировой революции. Это значило, что с капиталистическим миром сосуществовать придется долго. Но сосуществовать в экономическом смысле означало конкурировать. А конкурировать с капиталистическим Западом трудно было с помощью неконкурентоспособной коммунистической системы. Поскольку речь шла лишь о передышке, во время которой предстояло создать собственную военную промышленность для ведения революционной войны, необходимо было поддерживать НЭП и получать помощь от капиталистических стран — в виде концессий, займов, специалистов… Это, в свою очередь, предусматривало отход от военного коммунизма, отказ от риторики времен мировой революции, замену открытой подрывной деятельности тайной (по линии Коминтерна). До тех пор пока не позволят обстоятельства, предстояло строить социализм в отдельной стране. Десять лет? Двадцать? Семьдесят? И все это время продолжать конкурировать с капиталистическим миром (который тоже ведь, как оказалось — и что исключала коммунистическая догма, — не стоял на месте). Но тогда передышка и тактическое отступление, вызванные антикоммунистическими восстаниями недовольного народа и приведшие к НЭПу, становились осознанной долгосрочной политикой; и социализм в отдельной стране мог оказаться не констатацией передышки, а конечной целью. Вот этого-то и боялся Троцкий.
Стоявший перед советским руководством ввібор был достаточно неприятен. Можно было либо оставаться слабой коммунистической державой и при схлынувшей революционной волне в Европе надеяться на милость капиталистических соседей (на что конечно же, по мнению советского руководства, в долгосрочном плане рассчитывать не приходилось); либо стать сильной страной, опираясь на капиталистические реформы внутри СССР, на рыночную экономику, на капиталистическую же помощь из-за границы. Но это значило перестать быть страной коммунистической, по крайней мере в экономическом отношении. Получалось, что ни в том ни в другом случае нельзя было построить социализм в отдельной стране, в Советском Союзе. И именно поэтому Троцкий выступил против этой теории и продолжал настаивать на мировой революции, которая, разумеется, не означала немедленного развязывания революционной войны, но подразумевала ставку в первую очередь на экспорт революции, а во вторую — на строительство собственной сильной военно-промышленной базы, способной на военную интервенцию против стран «капиталистического окружения» (но ни в коем случае не наоборот).
Однако, в то время как Троцкого интересовали теоретические выкладки, сторонников теории социализма в одной стране интересовал сам Троцкий. Наследниками Ленина с ним давно уже велась борьба, целью которой было отстранение Троцкого от власти. Сам Троцкий, по крайней мере до конца 1925 г., не понимал, что с ним борются не из-за реальных идеологических или политических расхождений. Кажется, в этом смысле он был удивительно наивен и не подозревал, что в большевистской партии существует такое примитивное явление, как борьба за власть. В 1925 г., затравленный своими коллегами, он покинул военный комиссариат, последнюю свою крепость, и по существу сдался на милость победителей — Сталина, Зиновьева, Каменева и Бухарина, выступавших тогда против Троцкого единым блоком.
В этой борьбе Троцкий не мог победить хотя бы уже потому, что не вел ее «по-большевистски». Понадобился разрыв Сталина с Зиновьевым и Каменевым и блок Зиновьева с Троцким, чтобы последний начал бороться хотя бы с помощью своего достаточно бойкого пера. Однако никакой левой оппозиции Троцкого в то время еще не существовало, и все попытки, в том числе и самого Троцкого, представить дело так, будто левая оппозиция оформилась еще в 1923 г., при жизни Ленина, следует считать фальсификацией. В 1923 г. в партии действительно возникла оппозиционная группа, только Троцкий к ней не имел никакого отношения. Левая оппозиция Троцкого в действительном смысле этого слова появилась в декабре 1925 года, после блока Зиновьева с Троцким.
Однако наступивший 1926 г. был не лучшим годом оппозиционеров. Признаваться партии в том, что речь идет о борьбе за власть между Сталиным — Бухариным, с одной стороны, и Троцким-Зиновьевым — с другой, было достаточно невыгодно: оппозиционеров это привело бы к непременному поражению, так как партийный аппарат в этом случае конечно же поддержал бы руководство уже стоящее у власти, а не свергнугых конкурентов. Для серьезной политической борьбы необходима была платформа; для платформы — очевидные разногласия. Разногласия эти нужно было сформулировать как в вопросах внутренней политики, так и в вопросах политики внешней. Во внутренней политике разногласия было сформулировать просто: критика НЭПа слева и призыв, по существу, к возврату военного коммунизма.
Сложнее было с разногласиями внешнеполитическими. Первоначально оппозиция пыталась формулировать их по вопросу о генеральной стачке в Англии. Однако эта тема откровенно не интересовала партийные низы. А распространенный оппозицией в июле 1926 г. документ о генеральной стачке в Англии, написанный ужасным языком и подписанный Зиновьевым, Троцким, Каменевым, Пятаковым и Крупской, в целом следует считать крайне неудачным. Неясно, к чему бы привели поиски расхождений во внешнеполитической программе, если бы не начавшаяся революция в Китае.
Для формирования левой оппозиции этого было больше чем достаточно. Подвергая правительство критике слева, оппозиция утверждала, что Сталин с Бухариным ведут в Китае оппортунистическую политику, обрекая китайскую революцию на поражение. В тактическом отношении оппозиция заняла, по существу, беспроигрышную позицию: в случае поражения революции в Китае она могла утверждать, что в этом виновата оппортунистическая политика Сталина — Бухарина; в случае победы — что победа одержана благодаря бдительной критике со стороны оппозиции и тому, что правительство последовало указаниям оппозиционеров.
Левая оппозиция по вопросу о китайской революции несколько походила на левую оппозицию против Брестского мира. Очевидно и то, что сталинско-бухаринская политика в отношении китайской революции во многом повторяла ленинскую политику «брестской передышки». Но если Ленин боялся как таковой победы коммунистической революции в Германии и уготовленной для него в этом случае второстепенной роли, Сталин, судя по всему, опасался совсем другого. Он понимал, что коммунистическая революция в Китае приведет к гражданской войне и распаду слабого китайского государства. В эту гражданскую войну неизбежно вмешается Япония и без труда одержит в Китае победу. Советская же интервенция в Китай приведет лишь к советско-японскому конфликту. А к столкновению с Японией Советский Союз в 1927 г. готов не был. По этим причинам до тех пор, пока между Чан Кайши и китайской компартией существовал блок, Сталин не считал нужным организовывать коммунистический переворот в Китае, на чем настаивала оппозиция.
Япония всегда занимала особое место во внешней политике Советского государства. Достаточно указать на то, что японская интервенция на Дальнем Востоке времен Гражданской войны, в отличие от американской, английской и французской, была реальной и длительной. Дальневосточная республика, просуществовавшая до 1922 г., была создана как буфер против неизбежной японской оккупации Дальнего Востока. И именно Япония, а не Европа была основным внешнеполитическим противником СССР в 20-х и 30-х гг. Ради противостояния Японии были восстановлены в начале 30-х гг. советско-американские отношения. Для скорейшего отражения вероятной японской агрессии (а не на случай войны в Европе) в 1937 г. началось создание мощной промышленной базы на Урале, Дальнем Востоке, в Сибири, Казахстане и Средней Азии. В том же году Япония приступила к оккупации Китая (сталинская политика в Китае обеспечила СССР передышку в десять лет) и к октябрю 1938 г. заняла значительную его часть, выйдя к границам Монголии, оккупированной, в свою очередь, Советским Союзом. Началось противостояние двух армий, которое, по крайней мере дважды, приводило к локальным войнам: в июне — августе 1938 г. в районе озера Хасан и в мае — сентябре 1939 г. на реке Халхин-Гол, где конфликт был урегулирован только благодаря посредничеству Германии, предусмотренному, по настоянию Сталина, одним из пунктов пакта Молотова — Риббентропа, подписанного в августе 1939 г.