Миллионы в пещере

Посреди комнаты стоял некрашеный обшарпанный стол с неубранными остатками пищи, стоял на нем еще кофейник, до такой степени закопченный, что невозможно было догадаться, из чего он сделан. В комнате были два стула и в углу старинный умывальник с заключенным в медную рамку разбитым зеркалом, рядом с умывальником висела яркая цирковая афиша, на которой полуголая девица, ослепительно улыбаясь, стояла па протянутом под куполом канате.

Когда мы вошли, с кровати поднялся высокий, неряшливо одетый человек средних лет, щеки его заросли густой черной щетиной.

- Новый постоялец? - крикнул он мне. - Милости просим. Ральф Бенц, - представился он.

- Гиль Тук.

- Гиль Тук? - рассмеялся Бенц. - Миллионер?

- Вы знаете? - почему-то обрадовался я.

- Как же не знать Гиля Тука, все газеты трещат о нем. Вы его однофамилец?

- Однофамилец, - упавшим голосом подтвердил я.

- Подумать только, что у меня постоялец Гиль Тук, который завещал своей собачке столько, что я бы с ней, ей-богу, поменялся. Имея такие деньги, можно согласиться быть собакой, уж во всяком случае это лучше, чем быть человеком и жить по-собачьи, - обвел он взглядом комнату. - С квартирантов я беру дьюрик в неделю и ни крошки меньше. Если согласны, располагайтесь.

Так началась моя новая жизнь.

Через неделю я уже ничем не отличался от Ральфа Бенца. Так же был измят и небрит и так же предпочитал, напившись мутного кофе, забраться прямо в одежде на кровать, чтоб хоть во сне забывать о своей полуголодной мучительной жизни. Теперь никто не узнал бы во мне былого Гиля Тука, отличавшегося, как вы могли за-метить, тонким вкусом и большими требованиями к жизни.

Я облюбовал себе перекресток неподалеку от моего жилья.

Рано утром выходил со своим ящиком и бродил дотемна. Вскоре я наловчился, и в моих руках щетки мелькали уже почти с такой же быстротой, как у Нола.

Думал ли я о своих миллионах? Думал. И все изыскивал способ заставить мир признать меня. Отправил письма едва ли не всем, кто меня когда-либо знал. Написал в Айландию Гарри Генту, Перси, Гиппорту, Брефу, Дорну… Написал я и Уоджеру-младшему. Вечером, когда я возвращался в мою нору, я сразу же садился за письма, а потом отправлялся на почту в тайной надежде, что сегодня меня ждет письмо. Но писем мне не было. Ни одного письма.

Я знал, что Цезарь живет в роскошном особняке неподалеку от Уоджера. Однажды я отправился туда и расположился со своим ящиком у решетки сквера.

В полдень Цезарь, сопровождаемый целой свитой, вышел из дома, пересек мостовую и направился к скверу. Когда он со мной поравнялся, я крикнул:

- Цезарь!

Пес навострил уши, в это время чья-то железная рука схватила меня за шиворот и отбросила на середину мостовой…

Шел мелкий косой дождь, я мок на своем углу, поджидая клиентов, которых, как известно, в такую погоду не бывает. Вдруг передо мной возник большой, забрызганный грязью ботинок. Обычно я получал свою монету, даже не глядя на клиента, но, как видно, бог имел основания хранить меня. На этот раз я поднял голову. Передо мной стоял Олен, тот самый, который с младшим Уоджером приезжал в Вэлтаун.

- Господин Олен! - крикнул я.-Господин Олен! - я всхлипнул.

По бесстрастному лицу Олена от ух:а к уху пробежало выражение жалости. Пробежало и скрылось.

- Видите, в каком я бедственном состоянии, все из-за того, что мошенник Уоджер не хочет признать, что я это я. Он ограбил меня, - говорил я сквозь еле сдерживаемые рыдания.

- Тише, тише, Тук, - заговорил Олен. - Уоджер не мошенник, он деловой человек и был бы последним дураком, если бы выпустил так неожиданно приплывшие к нему миллионы…

- Но я ведь жив!

- Ну и что же? Ваше завещание совсем не поддельное, а что вы умерли, это установлено, и здесь, согласитесь, также не было никакого мошенничества. И Цезарь введен в наследство с соблюдением всех требуемых законом формальностей. Так чем же вы возмущаетесь?

- Но я жив, - повторил я без прежней уверенности.

- Какое это имеет значение, Тук! - пожал плечами Олен. - Ведь еще надо, чтоб этому поверили? А кто поверит? Кому нужно в это поверить?

Я молчал. Мое молчание растопило его сердце, он вынул из кармана десять дьюриков и протянул их мне. Я так же безмолвно опустил их в карман.

- Удивляюсь только, что ваши друзья не могут устроить вам более приличное существование, чем то, что вы ведете, - все еще не уходил Олен. - Вы не пробовали к ним обращаться? Например, к Генту, я слышал, он был вашим другом?

- Я писал ему в Вэлтаун, но он не ответил.

- Но он же здесь, в Нинезий.

Я посмотрел на Олена в недоумении.

- Я только вчера встретился с ним на скачках. Разыщите его.

- Нет, - сказал я. - Я к нему не пойду. Больше ни к кому не пойду. - Вскинув на плечо свой ящик, я ушел, не оглянувшись.

Вечером я, как всегда, перед тем как лечь спать, пил свой кофе. Нол примостился в углу и что-то мастерил при тусклом свете подвешенной у самого потолка засиженной мухами лампочки, а Бенц, напевая какую-то навевающую тоску однообразную песенку, к которой он питал странное пристрастие, собирался в свой бар. Он усердно его посещал и возвращался оттуда в разной степени опьянения: то громко пел, когда у него не хватало денег, чтоб напиться по-настоящему, то глухо стонал или вычурно ругался, если ему удавалось оглушить себя достаточным количеством виски. Бенц иногда приглашал меня с собой, но я отклонял его приглашения, к вину меня не тянуло.

В этот вечер уже в дверях Бенц оглянулся и, бросив беглый взгляд на зеркало и поправив на себе помятую шляпу, неожиданно сказал:

- Когда у человека такое паршивое настроение, как сегодня у вас, Тук, ему непременно надо выпить. Я готов прозакладывать голову, что вам сегодня важнее всего на свете - выпить.

И вдруг я понял, что Бенц прав. Перед моими глазами все еще торчала отвратительная физиономия Олена, а в ушах скрипел его мерзкий голос: «Что вы умерли, Тук, это установлено, и, согласитесь, здесь не было никакого мошенничества…»

В баре, куда привел меня Бенц, было тесно и шумно, в воздухе плавали густые волны табачного дыма.

Уверенно лавируя между столиками и поминутно отвечая на громкие приветствия, Бенц пересек первую комнату и ввел меня в скрытое портьерой заднее помещение. Там стоял большой стол, за ним пили и играли в карты.

- Бенцу место! Садись, Бенц! Кто это с тобой? - слышалось со всех сторон.

- Знакомьтесь, Гиль Тук, мой приятель, - сказал Бенц и, усевшись, протянул руку за картами.

- Тот самый? - блеснул цыганскими глазами сдававший карты грузный мужчина с буйной шапкой вьющихся иссиня-черных волос. Они падали ему на лоб и глаза, отчего он часто дергал головой

- Миллионер? - блеснул он в улыбке двумя рядами крупных белых зубов и протянул мне карты.

- Я не играю. Не умею.

- Держите карты! - властно сказал он. - Уметь тут нечего. Деньги с вами? В кредит не играем.

За мной с любопытством наблюдали все, кто был за столом, и я, стараясь не обнаружить охватившую меня робость, взял карты.

К моему удивлению, мне сразу же стало необыкновенно везти. Не прошло и часа, как передо мной возвышался ворох помятых денег. Я поставил крупную сумму - и проиграл. Я стал осторожнее и снова стал выигрывать. Но недолго. Теперь я как будто катился с крутой горы. Я опомнился, когда у меня ничего не осталось.

Во что бы то ни стало надо было отыграться. Только что в моих руках была куча денег. Еще один- единственный раз поставлю, и деньги вернутся ко мне. Или это моя судьба - всегда терять?

- В кредит не играем, - мотал головой Питер Друльк, так звали кудлатого.

- Еще один раз! - удерживал я уже поднимавшихся игроков. - Играю на что хотите…

- На твои щетки, давай! - насмешливо выкрикнул кто-то.