Страница 28 из 29
— Что? Ты убил меня?
— Я изъял искусственную жизнь из пустой оболочки, созданной специально для твоего последнего часа.
— Да нет же, убил, что уж тут говорить. И плюс ко всему, умер я в доме у собственного сына?
— Разве у меня был выбор?
— Не было… Не думал я, что мои последние мгновенья будут вот такими. Я представлял, что буду сидеть или лежать, спокойно, безмятежно, закрою глаза, вздохну в последний раз полной грудью…
— Да ладно, не расстраивайся. И потом, ты ведь останешься героем! Безымянным, странным, но все равно героем…
Уход
— Ну, ладно, даже если все прошло не совсем гладко, думаю, дело все же сделано, я исполнил здесь все, что был должен.
— Да, мой друг.
— У меня даже получилось лучше, чем я думал! Неизвестно еще, что этот тип сделал бы с Эммой и Ивуар, если бы меня не оказалось там в нужное время! Кто знает, что бы с ними случилось, если бы я не умер…
— Да, правда.
— Надо же… Мне раньше это не приходило в голову, но, если бы я на тот момент был еще жив, возможно, умереть пришлось бы моей Ивуар! А что, если…
— Что же?
— Что, если все это на самом деле было не случайно? И я умер для того, чтобы все произошло именно так, как произошло? Чтобы я спас свою внучку?
— Кто знает…
— Ты, естественно! Я уверен, что как раз ты с твоими альтернативными будущими и приятелем Альбертиком все знаешь!
— Может быть. Но даже если и так, я все равно ничего тебе не скажу.
— Так я и думал. Самое главное, что моя внучка жива и невредима. А остальное, в сущности, неважно.
— Ну и ну! И тебе ни капельки не любопытно? Не хочешь узнать?
— Нет.
— Ну, ты меня удивляешь…
— Я и сам удивляюсь, честное слово. Но я думаю, что все это потому, что я уже готов. Теперь я могу уйти.
— Может быть…
— Ну, так что дальше будем делать?
— В каком смысле?
— В смысле, чтобы мне уйти?
— Ты хочешь сказать, прямо сейчас?
— Ну да… Я же говорил раньше, что уйду сразу после Третьей Власти…
— Знаю, но, говоря «сразу после», ты действительно имеешь в виду ближайшие минуты?
— Скажем, что так было задумано! Я тут так скучаю, мне не хотелось терять время…
— Ладно, как хочешь.
— Ладно…
— Хорошо.
— Хорошо.
— Эээ, я просто так говорю, но, знаешь, ты же можешь еще остаться!
— Зачем?
— Не знаю, можно было бы еще прогуляться вместе внизу, например! Я мог бы показать тебе пару-тройку довольно необычных мест и явлений!
— Да? Правда?
— Да! Но мне не хотелось бы тебя удерживать силой, понимаешь? Моя цель, чтобы тебе было ясно, не принуждать тебя поступать против первоначального решения!
— Знаю, но ты только что, прямо скажем, заинтриговал меня всеми этими твоими необычными явлениями!
— Поверь, там есть что посмотреть!
— И потом, днем раньше, днем позже…
— Именно! Кроме того, одну из вещей, которые я хочу тебе показать, можно увидеть только на рассвете, так что надо будет переждать ночь…
— Ну, давай, до завтрашнего утра я дотерплю!
— Ну да, конечно, днем раньше, днем позже! Пойдем, пройдемся немного, я тебе кое-что объясню…
— Идем… И я слушаю тебя!
Трава по-прежнему прохладна под моими ногами. Тишина вокруг по-прежнему вездесуща, как и окружающие нас призраки; но надо признать — с этим великолепным солнцем и вечно голубым небом место все же красивое. Даже очень.
Мы идем рядом среди всей этой красоты и беседуем. Даже спустя тридцать один год нам с ним все так же хорошо вместе.
Уйду завтра.
— Я вот подумал: на следующей неделе у твоей внучки новогодний праздник!
— Уже?
— Да! Ты видел ее в костюме зайчика? Она такая миленькая!
— Миленькая? Ты хочешь сказать — прелестная! А еще — я молчу, потому что я ее дедушка, — но признайся, что она поет лучше всех у себя в группе!
— Конечно! В этом нет ни тени сомнения!
— На следующей неделе, говоришь? Все же обидно было бы пропустить такое…
— Мне тоже так кажется, но тебе решать…
Я уйду.
Скоро.
Эпилог
Лео
Когда Лео вернулся из больницы, уже рассвело. Было уже очень поздно, когда он вышел из комиссариата после бесконечных заявлений и подписания документов по поводу смерти человека, наступившей в его доме, но, несмотря на усталость, он все же не решился вернуться домой, не удостоверившись в том, что с Эммой все в порядке.
Врачи успокоили его: раны не глубокие, от пощечин не осталось и следа, и психически она, похоже, не слишком травмирована. На юную няню больше впечатления произвело не само нападение, а скоропостижная смерть ее спасителя.
Стараясь не шуметь, Лео открывает дверь, но он все еще волнуется, а потому, не снимая куртки, бежит разыскивать главных женщин своей жизни.
Он находит обеих в большой кровати. Марион и Ивуар лежат, прижавшись друг к другу. Им удалось общими усилиями прогнать, по крайней мере, на несколько часов сна страх, охвативший их в эту слишком длинную ночь.
Лео целует обеих в лоб. Что бы он делал без них?
Потому что он тоже перепугался. Слишком сильно, чтобы уснуть.
Он прикрывает за собой дверь спальни, испытывая редкое желание — выпить рюмку коньяку. Просто, чтобы согреться — изнутри. Марион пьет не больше него, и в доме не бывает алкоголя; только старый сундучок — подарок отца в честь рождения Ивуар. Коньяк без возраста, безумно дорогой, вне всякого сомнения, с хрустальным бокалом тончайшей гравировки в придачу.
Он идет в маленькую комнату, в самом конце коридора на втором этаже, где устроил себе кабинет: бутылка с бокалом заботливо выставлены, как драгоценные реликвии, на серебряном подносе посредине маленького столика белого дерева.
Дверь кабинета тихо скрипит, когда он закрывает ее; Лео открывает ставни, чтобы впустить в комнату оранжевый утренний свет. Обернувшись, он тут же замечает на письменном столе свою авторучку со снятым колпачком. Он уверен, что не оставлял ее здесь, да он ею никогда и не пользуется — это память. Наверняка, полицейский рылся и не положил на место, но…
Рядом с ручкой лежит чистый лист бумаги.
Вернее, не совсем чистый: на нем чернилами написано несколько строчек. Он сразу узнал почерк. Когда он начинает читать, руки у него дрожат.
Мой Лео, сынок,
Скоро мне исполнится шестьдесят лет, вот я и решил написать тебе это письмо, потому что никогда не знаешь, что с нами может произойти. Мне хотелось поговорить с тобой немного, сказать две-три важные вещи в надежде, что когда-нибудь, после моей смерти, ты найдешь это письмо.
И первое, что я хочу тебе сказать, это, конечно же, что я тебя люблю.
Я люблю тебя, сынок.
Ты и твоя мама — главное счастье мо
Лео кажется, что у него остановилось сердце; эти слова знакомы ему не меньше, чем почерк отца. В детстве, находясь в летнем лагере, он не мог дождаться почты, и особенно — отцовских писем, которые всегда начинались этими словами: «Мой Лео, сынок…»
Это он. Он их написал.
Письмо обрывается на полуслове, как будто кто-то грубо помешал его дописать.
Лео переворачивает листок, но на обороте ничего нет.
Письмо написано отцом, в этом нет сомнений, но как оно попало сюда? И почему именно сейчас, сегодня, после того, что произошло?
Он хмурится, потом закрывает глаза, думает: нет, но этого не может быть.
Лео садится, снова сквозь подступившие слезы читает эти несколько строчек.
Потом поднимает голову и смотрит в небо.