Маленькая ложь Бога

— Тебе судить.

Взглянув на парня еще раз, я вдруг понимаю, почему он вызывает у меня чувство, которое я все-таки назвал бы неуместным: он плачет, плачет, как ребенок. Слезы ручьями текут у него по щекам, и я узнаю в них слезы Ивуар — одинокого перепуганного существа. Я думаю, конечно, и о той бедной старушке, но тем не менее в глубине души…

— Ладно, так и быть, отдам ему эту твою штуковину… Уверен, что он никого не убивал, а получить немного Любви ему явно не повредит…

Бог улыбается мне самой своей прекрасной улыбкой, которую я так люблю, — отеческой. Он протягивает ко мне руку, на которой снова появляется сфера.

— Повторяй за мной: я желаю использовать данную мне Вторую Власть, подарив Любовь Избраннику Сферы.

— Я желаю использовать данную мне Вторую Власть, подарив Любовь Избраннику Сферы. И надеюсь, что не пожалею об этом…

Услышав мою последнюю фразу, Бог возводит глаза к небу, но, похоже, особых проблем не возникает, потому что шарик уже парит в воздухе. Однако движется он не к молодому человеку, а в противоположном направлении, к пруду с утками.

— Что происходит?

— Сейчас увидим…

Шарик останавливается над группой из пяти малышей, которые, смеясь, бросают уткам кусочки черствого хлеба; затем приближается к одному из них и тихо проникает в его тело на уровне сердца. Это совсем маленький мальчик, лет трех, максимум — четырех. Красный свет разливается по всему его телу, все его существо лучится. Мальчик поворачивается к скамейке, на которой сидят мамы, и видит, что они, как обычно, поглощены беседой. Он пользуется этим, чтобы ускользнуть из-под их присмотра и спокойно прогуляться вокруг пруда. Поравнявшись со все еще плачущим парнем, он без тени страха подходит к нему и встает прямо перед скамейкой в каком-то метре от него. Парень сидит, сжав голову руками, и не замечает малыша. Он несколько раз громко всхлипывает, икает и вдруг начинает кашлять, будто задыхаясь.

— Дядя, ты заболел?

Парень медленно поднимает голову и, увидев перед собой мальчугана, отшатывается, словно намереваясь сбежать.

— Нет, ничего, я просто закашлялся. Иди играть с ребятами, давай.

— А почему ты плачешь?

Парень с любопытством оглядывает ребенка, не зная, как реагировать. Потом вытирает рукавом свитера слезы и с усилием выпрямляется — для вида.

— Я плачу, потому что я один, малыш.

— У тебя нет друзей?

— Нет. Больше нет. Поэтому мне грустно.

— А когда мне грустно, мама всегда обнимает меня и гладит по головке. Она говорит, что так прогоняется грустность.

— Твоя мама права.

— Тогда ты тоже иди к своей маме, и она тебя погладит и поцелует, и тогда все будет хорошо!

— У меня мамы тоже больше нет. Видишь, малыш, все действительно плохо. Ну иди играть, оставь меня.

Мальчик какое-то время стоит озадаченный, словно размышляя над этой немыслимой ситуацией, когда у человека нет ни друзей, ни мамы. Потом, после нескольких секунд молчания, говорит:

— А хочешь, я тебя обниму, дядя?

Парень от удивления не отвечает, но мальчик и не ждет ответа. Он осторожно вскарабкивается на скамейку, встает на нее своими маленькими ножками, чтобы оказаться на одном уровне с парнем, и обвивает его ручонками.

На какое-то мгновение парень застывает, но потом сам обнимает мальчика. Детская ручка гладит его давно не мытые волосы, и парень снова заливается слезами, поднимающимися, кажется, из самых недр его тела, из отравленных героином вен.

Парень не знает, сколько проходит времени, но ему хотелось бы, чтобы этот миг длился вечно; прижимая к себе малыша, он будто снова вдохнул чистого воздуха. Но тут издали доносится женский голос и рассеивает это давно забытое ощущение:

— Алекс, Алекс, где ты?

Мальчик отстраняется и оглядывается на другой берег пруда:

— Ой, мне надо идти, а то мама заругается. До свидания, дядя!

Он слезает со скамейки и бегом мчится навстречу маме. Мальчик уже слишком далеко, чтобы слышать, как парень отвечает ему:

— До свидания, малыш.

И, смахивая последнюю слезу, добавляет:

— Спасибо…

Когда мальчик хватается за руку своей мамы, которая тем временем выговаривает ему за неблагоразумное поведение, Сфера покидает его тело. На какой-то миг она зависает у него над головой, а затем исчезает в последней яркой вспышке.

— И это все? Конец?

— Да.

— И ты думаешь, что этого достаточно, чтобы изменить жизнь наркомана? Что благодаря любви, которую дал ему этот мальчуган в тот самый момент, когда он в ней нуждался, мир станет пусть на самую чуточку, но лучше?

— Мы узнаем это однажды.

— То есть?

— Чтобы узнать, надо дождаться возвращения Сферы. Тогда мы увидим, изменилось ли что-то.

— Хорошо, а когда это будет?

— Довольно скоро, обещаю тебе.

— Идет!

— Ну что, возвращаемся?

— Поехали!

Я встаю на ноги, и мы отходим от реки. И опять у меня возникает странное чувство, как всегда, когда я возвращаюсь в сад — в этот покой, в эту абсолютную тишину. Все же мне нравится возбуждение нижнего мира. Шум жизни.

— Я очень рад твоему решению, правда.

— Меня оно самого удивило… В сущности, ты, наверно, прав: когда в тебе есть сострадание, ты уже не борец!

— Сейчас и ты порадуешься: у меня для тебя хорошая новость.

— Да?

— Теперь, когда ты воспользовался Второй Властью, я смогу рассказать тебе все о Третьей!

— Наконец-то! Последняя тайна! Чувствую, что это будет что-то грандиозное…

— Думаю, тебе понравится, да… Так что до завтра! Завтра — день откровений.

— Почему завтра?

— Если я скажу «потому что», тебя устроит такой ответ?

— Нет, конечно!

— Вот я и говорю: «До завтра»!

Он щелкает пальцами и исчезает. Но я едва успеваю недовольно покачать головой, как он снова появляется прямо передо мной:

— Кстати, я сказал тебе, что был ужасно рад с тобой увидеться?

— Думаю, да. И я тоже, это для меня всегда такая радость, ты и представить не можешь! Ну, ладно, иди занимайся своими божьими штучками… И до завтра — до откровений!

Ох уж мне этот Бог… Какое счастье, что он есть у меня! Я могу сколько угодно кипятиться, выходить из себя, все равно я ужасно люблю быть с ним. Впрочем, ему не только нравится злить меня — а я и рад злиться, — я еще подозреваю, что он специально провоцирует наши нечастые настоящие размолвки, чтобы я мог побыть наедине с собой, не обращаясь постоянно к нему. Еще на земле мы как-то не виделись несколько месяцев, это было после смерти Алисы, и мне понадобилось пройти длинный внутренний путь, прежде чем я понял и он вернулся ко мне… И тут он целый месяц дурил мне голову, хотя мы не так уж сильно и поругались; без всякого сомнения, он знал, что, останься он по-прежнему рядом со мной, я бы точно уперся с этой второй властью, вот он и предпочел оставить меня одного…

В любом случае я страшно счастлив, что он — мой лучший друг! Даже здесь он старается быть рядом, выказывает свою любовь, с ним я не рискую помереть со скуки — что ввиду моего нынешнего состояния было бы двойным наказанием.

Нет, но… Не может быть!

Это ведь он там, Бог! Стоит и разговаривает с какой-то молодой женщиной! Вот почему он так спешил со мной распрощаться! А я-то думал, что, кроме меня, у него нет друзей! Ну, я ему еще покажу! Если он думает, что…

Однако это странно.

Женщина протягивает ему руку. Кажется, она плачет. Да, плачет, и сильно. Бог говорит ей что-то, но его слов мне не слышно. Думаю, он задает ей какой-то вопрос, потому что она кивает: «Да». Бог делает движение в ее сторону, приближает свою широкую ладонь к хрупкой руке женщины. Они касаются друг друга. Странно: я-то думал, что один прикасался к нему, да и то раз за тридцать лет, — в тот день, когда он плакал у меня на плече, изнемогая от людских страданий. Не могу сказать, что я ревную, что он берет эту женщину за руку, но все же.