Сюжеты Ельцинской эпохи

Пик «беременности» пришелся на время перед первой встречей с избирателями. Идти в народ очень страшно. Очень не хотелось туда идти.

Первая встреча состоялась сразу после майских праздников в районе эмпилсовского бассейна. Собралось человек тридцать (как потом оказалось, это очень много). Завалили меня вопросами, жалобами, пришлось отдуваться за Ельцина, Чуба, Чернышева, Шахрая и Хавьера Солану, хотя с последним я даже не знаком. Но все ж таки народ отнесся хорошо: поругав, признали, что я пока ни в чем не виноват, а что молодой и образованный — так это хорошо. Спасибо этим людям, расстались мы друзьями, они вселили в меня уверенность, помогли найти ключевые фразы.

До этого я много общался с властями предержащими и не общался с народом. И вот когда походил по избирателям, то на себе ощутил, насколько велика пропасть между народом и властью. Пропасть, до краев наполненная ненавистью.

Как может власть жить в стране, где ее так ненавидят? Большие боссы общаются только с подчиненными или с «организованным» народом и абсолютно не знают, как к ним относятся люди из самой народной гущи. В первые дни хождения в народ столько дурной энергии вылилось на меня, что я, несмотря на журналистский цинизм, стал плохо засыпать.

Но в конце концов я понял, что ненависть социальных низов — такой же плохой политический ориентир, как высокомерие и социальная слепота наших князьков.

В народе очень много людей, озлобленных по причинам скорее психопатического, чем социального характера. Почти на каждую встречу приходила какая-нибудь особо озлобленная избирательница, как правило женщина в возрасте, как правило опаздывала. Я стал таких узнавать. Она подойдет, громко спросит, что происходит, послушает меня пару минут с недоверием, потом (характерный симптом) в глазах ее появляется красная пелена, и она начинает кричать, что все мафия, и я мафия и сволочь и т. д. Если кто-то из умеренных старушек пытается ее образумить, она посылает товарку на три буквы (буквально).

Нет, это нельзя считать голосом народа. Хотя таких очень много. У многих «аффект бедности». Да, жизнь тяжела, но психоз и неврастения распространились несоизмеримо с масштабами социально-экономических проблем. Я немного зачерствел и понял, что в неврастенических припадках социальных низов столько же правды, сколько в псевдоноворусском чванстве социальных верхов.

Избирательницам с пеленой в глазах я в конце концов научился отвечать. Я тихо говорил: «Не голосуйте за меня, если не верите. Пожалуйста, очень прошу, вы — не голосуйте». Такая избирательница на мгновение изумленно замолкала, потом переключалась на подруг и продолжала кричать им, что все — мафия. Но искомого скандала — живительного источника энергии — ей уже не доставалось.

В целом же народ подвержен суггестии чрезвычайно. Меликьян прислал из Москвы пенсии, и старушки, за два дня до того исходившие злобой, оттаяли буквально на глазах (хотя пенсионный долг все равно оставался). Получив пенсию за март, они готовы были слушать предвыборную агитацию гораздо более благосклонно.

Еще очень важно просто давать людям информацию. Они очень мало знают о пенсионной системе, о коммунальной реформе, о своих гражданских правах. Журналистских знаний хватало, чтобы проводить подробные и интересные политинформации, а порой и ликбезы. В ответ на это я получал благодарность, было приятно.

К концу кампании стало ясно, что запланированные встречи с электоратом (извините) не очень эффективны. Избиратели не всегда выходят на встречу, а если выходят, то выходят и те, кто не упускает случая поскандалить, такая получается неудачная выборка.

Гораздо лучше самому кандидату ходить по дворам, подходить к мирным группкам по 2–5 человек, представляться, рассказывать. Люди очень хорошо реагируют, когда кандидат обращается к ним лично, рассказывает о себе, дарит буклетики. Люди ценят диалог, потому что диалога с властью нет абсолютно никакого.

Михаил Емельянов учил меня: «20 % успеха — буклеты, газеты и листовки, 80 % — руки в ноги, и пошел по дворам». Он оказался прав. Я стоптал пару обуви, но обошел округ несколько раз, побеседовал с сотнями избирателей, узнал проблемы округа, получил много действительно дельных советов и предложений. В конце концов меня стали узнавать, здороваться. Апофеоз: какая-то девчонка-пигалица крикнула мне вдогонку: «Мирошниченко!» Я обернулся: «Что?» Она взвизгнула и убежала.

Обычно к доминошникам я не подходил, но иногда мужчины, завидев, как я разговаривал с их соседками, сами останавливали меня: «Что? Агитируешь? Ставь бутылку — проголосуем». Молодые и старые, одетые хорошо и плохо, все мужские группки избирателей говорили: «Наливай». Это кошмар какой-то!

Я никому не наливал, но я разговаривал, и им тоже было интересно.

Общаться с соперниками пришлось в основном заочно, посредством листовочной войны. Их агитаторы заклеивали меня, под конец начали «хамить» и мои агитаторы.

Один конкурент сделал массовую расклейку за день до конца агитации. Мои вышли за несколько часов до конца агитации и сделали еще более массовую расклейку. В день выборов мои плакаты оказались заклеены цветными самоклейками Zuko. Либо свои плакаты у врагов кончились, либо они знали, что накануне выборов вести агитацию запрещено, а Zuko — вроде бы не агитация (однако это все равно порча агитационных материалов — деяние наказуемое). Вычислить конкурента — торговца зукой — несложно, ну да бог ему судья. Он проиграл.

С другим соперником пришлось столкнуться на встрече в районном совете ветеранов. Получились своего рода дебаты. Мы обменивались такими вычурными шпильками, что они были понятны лишь нам самим. Но я предъявил ветеранам убийственный аргумент в свою пользу — достал из портфеля таскаемую до того без дела фотографию, где я сфотографирован с Зюгановым. «Вот, — говорю, — встречался я в своей журналистской практике и с Геннадием Андреевичем. Я ему подарил свою книжку, он мне — свою»… Конкурент был повержен.

В ростовском «Яблоке» живет кот, которого зовут Григорий Алексеевич (а как же еще?). Ну, кот — громко сказано. Котенок. Соответственно, Гришка. Гришка спит на факсе, его (Гришку) все любят.

Во время пресс-конференции Явлинского Гришка стал орать дурным голосом: на столах лежала колбаса. Привык получать, что просит, а тут не дают. Я его выловил за шкирку, снабдил куском колбасы и отправил в коридор. Пока я нырял под стол, Явлинский как раз отвечал на мой вопрос про коммунальную реформу. Удивился, наверное, отчего я под столом прячусь.

Потом я остановил вождя в коридоре и говорю: «Григорий Алексеевич, извините за фамильярность, но надо сфотографироваться с вами, сегодня верстаюсь». Его такие просьбы провинциальных соратников, по-видимому, не напрягают: белый путешественник должен одаривать папуасов цветными наклейками. Он согласился, я крикнул фотографу: «Миша, давай». И тут Явлинский стал язвить: «Давай, Миша, давай-давай». От этих подначек лицо Явлинского на фотографии получилось перекошенным. Хорошо, Миша успел второй кадр щелкнуть. Фотографию потом опубликовали в «Домашке», мне это здорово помогло. Визит Явлинского вообще всем яблочникам здорово помог, лидер партии хорошо выступил в парке Горького и по «Дон-ТР».

За несколько дней до выборов задождило. Те, кто ходил по округу, и те, кто не ходил, — все оказались в равных условиях.

Пошли последние инструктажи наблюдателей. Я и не думал, что столько людей занимается политикой, «профессионально» следит за выборами. У «Яблока» очень мощная сеть агитаторов и наблюдателей.