Избранное

Первые двое не придумали ничего нового и погибли. Один еще подергивал ногой в предсмертных судорогах. Третий, казалось, сошел с ума. Став во весь рост, он сбежал со склона и, не останавливаясь в кустах, огромными прыжками перепрыгнул убитых. Скрытый пулеметчик от неожиданности не успел дать очередь. Он, видно, ждал, что немец остановится в кустах. Вслед за тем удалось перебежать прогалину и четвертому солдату. Пятого пулеметчик скосил в кустах.

— Господин обер-лейтенант, я боюсь, — сказал, подползая к НП, пепельно-бледный унтер-офицер без каски.

Канонада удалялась в глубокий тыл. Ее звуки слабо доносились откуда-то издалека. В немецких окопах стояла подозрительная тишина.

— Господин унтер-офицер, я не слышал, что вы мне сказали. Мои часы показывают пять минут восьмого. — Виттнер старался сохранять самообладание, но не смотрел на унтер-офицера. Пока здесь находится хоть один-единственный солдат, он не собирается думать о своей собственной судьбе.

«Как люди трусливы! Они худые, тонкие, у них легкое, ловкое тело, как у ласточек, и все же они трусят. Он сам через прогалину не перебежит… У русского пулемета сидит отчаянный нахал и развлекается. Нахалу радости он не доставит, это решено! Обдумать, как быть, времени хватит. Здесь еще находится струсивший унтер-офицер и словаки. Их офицер разговаривает, как изменник. В немецкой армии за такие разговоры полагается пуля. Надо с ним рассчитаться. Он скрытый большевик. А что удивительного? Ничего: словаки — славяне и большевики. Господин майор! Чего же стоят ваши теории относительно союзников? Жаль, что я не могу объяснить вам этого лично…»

— Боже мой!.. — И за вскриком раздался пистолетный выстрел.

На высотке остались трое. Не успело смолкнуть эхо, и на НП остались уже только двое. Лукан, вскочив, крикнул:

— Прощайте, пан поручик!

— Сумасшедший!..

Но Лукан уже перепрыгнул через тело застрелившегося унтер-офицера. Вот он добежал до кустов и залег там, ожидая, когда замолчит пулемет. Пулемет умолк, а Лукан все лежал. Сколько это могло длиться в конце концов — минуту или пять минут? Лукан вскочил, и тотчас же в знакомом углу затрещал пулемет. Лукан мгновенно упал. Но убитые так не падают. Он даже прикрыл голову руками. Это было на середине прогалины, между трупов. И когда уже давно смолкло эхо выстрелов, Лукан взвился, словно стальная пружина, и исчез среди израненных деревьев в долине, прежде чем спохватился пулеметчик.

— Мы остались одни, господин обер-лейтенант.

— Теперь ваша очередь!

Это прозвучало как приказ.

— Я уступаю ее вам. Все преимущества чистой расе, — с притворной вежливостью произнес Кляко.

Он заметил, что у обер-лейтенанта расстегнута кобура. Незаметно он сделал то же самое. Следовало бы позаботиться об этом раньше. Его план был прост: ему и Лукану не уходить с НП и сдаться в плен. До приказа об отступлении у Кляко не было определенных планов, только все сильнее крепло желание во что бы то ни стало распрощаться с немцами. Виттнер же исходил из того, что не перебежит поляну. Он умрет по собственной воле, мягко выражаясь, как тот струсивший унтер-офицер… Но неожиданно судьба поставила на его пути словацкого офицера Глако, который ведет себя, как замаскированный большевик. Он предполагал, что Глако оставит высоту предпоследним. И он, Виттнер, изрешетит его своими пулями. Это был бы патриотический поступок. Жаль, что никто об этом не узнает. Хотя бы фон Маллов. Там, в батальоне, тишина. Они отступили. Они отступили, ведь уже четверть восьмого, семь часов пятнадцать минут.

— Вы мне не доверяете! — Теперь было все равно, шептаться или кричать.

— Предположим, что так.

— Я немецкий офицер. — Виттнер хотел любой ценой осуществить свой план.

— Именно потому.

Виттнер словно не слышал. И не мог слышать. Он не приготовился к такому обороту дела.

— Как-то, помнится, вы говорили о новом порядке в Европе. Русских, поляков, французов — перестрелять. И, если не ошибаюсь, чехов тоже.

— Вы не ошибаетесь, — ответил Виттнер, только что принявший новое решение. Теперь его не интересовало, уйдет отсюда Кляко или нет.

— Бельгийцы и голландцы смогут остаться там, где они живут. Весьма великодушно с вашей стороны. Но в третьем классе гимназии я собирал марки и с тех пор знаю, что Лихтенштейн — самостоятельное княжество. Главный город Вадуц. Что же будет с ним? Что же с ним? Всех перестрелять или переселить?

— Но ведь это все-таки немцы! «Не следует вызывать подозрения у Глако. Еще некоторое время нужно прикидываться дурачком».

— Видите ли, я этого не знал. Дорогой обер-лейтенант, а что же будет со словаками — этим мирным «голубиным» народом?

— Фюрер ведь гарантировал вам самостоятельность.

— А у меня не выходит из головы другое. Дело ли Гитлера решать вопрос о нашей самостоятельности? Ведь он педераст и слабоумный идиот. — И так как Виттнер открыл было рот и потянулся за пистолетом, Кляко взревел: — Молчать! — пнул немца в живот и приставил револьвер к его груди. — Вы будете говорить только то, что я вам позволю. Повторяйте за мной: Гитлер…

— Гитлер…

— …идиот…

— …иди…

— Не шути со мной. Я жду. Времени мне хватит. Даю тебе последнюю возможность на минуту продлить жизнь.

Кляко тыкал пистолетом в грудь Виттнера.

— Вы хотите меня убить? — писклявым голосом спросил Виттнер, с его подбородка струился пот.

— Не знаю. Я очень хотел это сделать еще минуту назад. — Кляко отнял пистолет от груди Виттнера и, помолчав, сказал: — Но мне противно.

Не успел Кляко произнести эти слова, как Виттнер прыгнул и всем телом навалился на него. Поручик выстрелил. Обер-лейтенант зарычал и мясистыми пальцами вцепился ему в горло.

Когда Кляко всадил в немца всю обойму, смертельная хватка на шее ослабела, и бездыханное тело Виттнера сползло и ничком распростерлось рядом.

Кляко долго сидел не двигаясь.

Потом неуверенно нащупал в кармане сигареты, закурил и сказал:

— Скотина! Лукан старая скотина! — Затем крикнул, обращаясь к солнцу в ясном небе: — Скотина!

Он почувствовал смертельную усталость. Мертвый Виттнер вызывал отвращение. Кляко курил. Он жалел, что сигарета не так длинна, чтобы курить ее многие часы, не думая ни о чем. Думать он будет после, когда докурит.

— Лукан все равно скотина…

Оставалось еще несколько затяжек, но Кляко уже знал, что он сделает. Он понял это еще раньше, тогда, когда Лукану удалось перебежать полянку. Он отбросил сигарету и, не думая, как-то равнодушно сунул пистолет в кобуру, взял фляжку Виттнера и отполз к застрелившемуся унтер-офицеру. Там он выскочил из окопа и через несколько секунд был в зарослях.

Никто не стрелял, все было мертво впереди и вокруг Кляко. В тихом воздухе слышались лишь его шаги… хруст веточек, ломающихся под сапогами, шорох прошлогодних листьев. Немецкие окопы были брошены. Кляко злобно пнул ржавую банку. Тишина действовала на нервы. Он ничему не удивился, все было понятно само собой. И отступление немцев, и путь в полном одиночестве. Но Лукан — старая скотина! При первом же удобном случае он даст земляку в морду. Они могли бы навсегда распрощаться с этим подлым предприятием и поставить точку. «Вы слышали? Поручик Кляко перебежал к русским! Вместе с Луканом». «Ха-ха-ха! Оставьте меня в покое! Но совершенно ясно, что Лукан получит по морде, это уж точно, черт возьми! «Мы старые пражане, пражская кровь», будь я проклят! «Я шагал через границу, помахал рукой девице!» Какие глупости! Не в этом дело. Русские надавали немцам по шеям. Всех изрубят на форшмак! …твою мать, а ведь это похоже на конец войны. Аминь, говорю я вам. Аминь и литр рому. За литр рому я воскрешу и покойного Виттнера. Вот мое последнее слово! У нас есть коньяк. Краденый, французский — все зависит от точки зрения и от вкуса. Выпьем же за здоровье своих ног. При отступлении всего важнее ноги. Да здравствуют мои ноги!»

От наблюдательного пункта до огневых позиций батареи было около трех километров. Полчаса ходьбы. Но поручик Кляко, несмотря на свою беззаботность, шел не по открытому полю, а извилистыми тропинками через лес, и путь его занял значительно больше времени. Дорогу он знал — по ней он прошел трижды, когда просьбы и угрозы по телефону не действовали на каптенармуса. Он говорил тогда: «Ребята, я иду на батарею, очень интересно послушать, как закудахчет эта гадина каптер. Хочу пересчитать ему зубы». И сейчас он охотно пофантазировал бы на эту тему, но боялся, что не найдет батареи на прежнем месте. Провались она в преисподнюю, вот если бы его ждала бутылка рому, он, Кляко, простил бы все и каптеру, и всему миру. Лукан уже с ними и рассказал, что произошло. Батарея поставила на нем крест. Пускай! Он будет долго жить.