Канатоходец: Воспоминания

Две черты наиболее ярко были проявлены в ней. Сердечность, известная нам всегда. И стоицизм, с очевидностью раскрывшийся на допросах после ее ареста в 1936 г. Читая протоколы допросов, поражаешься не просто мужеству человека перед лицом беспощадного монстра системы, но парению духа и достоинству. В каждом дознании рефреном звучит отказ участвовать в работе репрессивных органов, неустанно произносимый почти слово в слово: «Являясь убежденной анархисткой, я отказываюсь отвечать на этот вопрос по морально-этическим соображениям». Она ни разу не признала ни одного из предъявленных ей обвинений — ни на допросах, ни в суде, ни тогда, когда подписывала специальную форму, извещавшую о предъявленном обвинении: «Не виновна. Агния Солонович» — неровными, но твердыми буквами, объявляя свою позицию.

Я хочу здесь привести целиком одно из ее писем, дошедшее до нас из архивов КГБ, адресованное А. А. Солоновичу в тюрьму в 1925 году. Пусть она сама поговорит и с ним и с нами хотя бы теперь:

Милый и дорогой Алексей! Целуем тебя крепко-прекрепко и бесконечное число раз все мы — я, Алька, Таня, Сережа, Катя, Надя, мама, Тоня, Ия. 26-го июля получила твою телеграмму. Неужели Вы так долго ехали? Как ты себя чувствуешь? Как твое здоровье? Какой режим в Суздале? Жду с большим нетерпением твоего письма со всеми подробностями жития твоего, а также и описания того, как происходят свидания. Мне хотелось бы заранее знать, чтобы приготовиться. Надеюсь, ты уже написал мне обо всем этом. Следи особенно тщательно за своим здоровьем.

Все это время я бегаю по твоему делу и до сего момента не знаю, будут ли они пересматривать его. Везде такая волокита, что просто тяжело. Пришли мне доверенность на право хлопот по твоему делу, а то в канцелярии Катаньяна мне отказались дать какие-либо справки. Ты, мой дорогой, там не волнуйся и не трать понапрасну силы. Ты пишешь, что чувствуешь себя передо мной виноватым. Это совершенно неправильно — ведь твой арест от тебя не зависел. Ты не сделал ничего такого, за что бы тебя могли арестовать, а раз так — то нет и вины. Ведь так же могу быть и я арестована… И после нас с тобой могут остаться дети. Разве мы будем виноваты перед ними? У нас все здоровы. Алька, Таня и Ия играют вместе, иногда дерутся. Сейчас они вынесли ковер и куклы и играют в тени около сараев против крыльца.

С мамой мне очень удобно. Она довольно крепкая, хотя и хилая. Она ходит и все делает сама. С ней мы оставляем дом и расходимся каждый по своим делам. Сергей спешит на футбол, Тоня с Катей на службы (Катя устроилась, кажется, пока временно в детский дом), я куда-нибудь по твоему делу. Надя с Моссельпромом. И к вечеру все собираемся. Места я пока не ищу, т. к. служба отняла бы у меня время и я не смогла бы хлопотать так, как хочу. Это сейчас я ставлю своей ближайшей целью. Я только и думаю о том, как бы тебя извлечь на свободу. Свидания я пока не просила, так как пока уехать из Москвы я не могу. Мне необходимо повидаться кое с кем, а когда повидаюсь, тогда и приеду к тебе. С бумагой, книгами, вареньем и прочими вещами, Ты напиши мне только, что тебе необходимее всего. Посылаю тебе на твои расходы 10 руб. и для писем 6 марок почтовых. От тебя я получила всего два письма от 9 и 15 июля. Из Америки до сего момента писем не получено. Денег в Кресте нет. Нужда в них невероятная. Как поживает Иван Васильевич? Громадный ему поклон и сердечный привет. Вместе ли вы опять? Аполлон Андреевич еще в санатории, и они с Евгенией Фортунатовной шлют тебе привет. Теперь их комната на противоположной стороне, около парадного входа, первая налево, как входишь. В воскресенье, когда я у них была, Евгения Фортунатовна лежала в постели. Сейчас все наши друзья заняты вопросом, что со мной делать. Это мне на руку, т. к. благодаря этому у меня является возможность самой об этом не думать. Да и на самом деле это для меня такая мелочь… Сейчас для меня существенным являешься ты один, и только о тебе я могу думать… Да вот тебе новость — была у нас на днях дочь тетки и сообщила, что ваш с ней общий знакомый скоро приедет в Москву и остановится там же, откуда уехал. Это меня удивляет. На этих днях будет у нас производиться ремонт кухни. Заходила твоя племянница Ирина. Этот год они уже не живут на той квартире над Москвой-рекой, где жили раньше и где мы у них бывали. Жаль… Очень приятно было посидеть у них на балконе… Она все так же бегает и хлопочет обо всем. Что же ты делаешь и над чем работаешь сейчас? Как твоя математика? В крайнем случае будем для тебя выписывать даже из-за границы все, что тебе нужно будет… но без книг тебя не оставим. Может, имеешь какие мысли по анархизму или по др. интересующим тебя вопросам. Пиши… Особенно меня интересовали бы твои письма на ранние анархические темы. Помни, что в письмо с семикопеечной маркой ты можешь написать целый лист обыкновенной белой бумаги, и если бы мне получать такие письма хотя еженедельно, было бы чудесно. Мне так хочется быть с тобой духовно. Мне очень тяжело, что я не могу с тобой пережить всего того, что ты переживаешь сейчас. Хотя мне нечего жалеть, т. к. если не прекратятся гонения на легальный анархизм… то моя участь такова же. До ремонта, сейчас, Тоня помещается у тебя. После же перейду я — так как мое место займет Сережа. Татьяниха каждый день повторяет: «Папуся, милый, приходи скорее» — все это скороговоркой. Алька очень редко тебя вспоминает, но если вспоминает, то как-то особенно серьезно. Когда слышит наш разговор о тебе, то вдруг, неожиданно, что-нибудь переспросит. Сергей же тебе сам напишет о себе. Деньги я получила. За это время расквиталась почти со всеми долгами. Заплатила хозяйке за два месяца сразу (июнь и июль), и у меня, не считая того, что я посылаю тебе, осталось еще 20 руб. Дней на десять хватит, а там уже скоро и опять получка.

Как ты устраиваться со стиркой? Сколько часов в день вы гуляете? И собственно, что это — лагерь или тюрьма? Очень хотела бы с тобой повидаться, дорогой Алешечка, и поговорить. Пиши мне почаще и побольше. Ведь у тебя все-таки досуга больше. Я же кручусь как белка в колесе. На этих днях стану изучать для декламации новую вещь[225]. Ты советуешь мне не потратить даром этого времени… Но должна сознаться, за это время я, кроме романа, ничего не могла читать. Теперь, кажется, смогу уже заняться и более серьезно, хотя не сейчас сразу, а когда кончится моя беготня. Каждый раз, когда приезжает в Москву, бывает у меня Софья Григорьевна Кропоткина. Она шлет тебе привет. Хотела вчера отправить тебе письмо, но опоздала. Итак, до скорого свидания. Целую тебя крепко-прекрепко и бесконечно долго.

Любящая тебя, твоя Агния.

Михаил Алексеевич Назаров

Но люди подлинно проявляются лишь в трагических ситуациях.

Для него ситуация ареста и допросов оказалась действительно трагической и в личностном плане, так как он не только признал себя виновным в подготовке террористических актов против руководителей партии и страны, но и дал вынужденные показания, послужившие основанием для обвинения и приговора к высшей мере наказания А. О. Солонович и Иосифа Шаревского, расстрелянного в один день с Агнией Онисимовной в возрасте 25 лет[226]. Он, так же как и она, не признал себя виновным, на допросах отвечать отказался, чтобы лишить репрессивные органы возможности использовать что-либо из его ответов в качестве показаний. Их судила Военная Коллегия Верховного Суда СССР во главе с Ульрихом. Вся процедура суда, предварительно документально заготовленная, занимала 20 минут и проходила без свидетелей, без защиты, без права на апелляцию, так как приговор подлежал немедленному исполнению. А родственники по официальным каналам получали из ЗАГСа документы о смерти в местах заключения с указанием произвольной даты. Под грифом «Секретно» поступал запрос из КГБ, и надлежащий документ, не имеющий ничего общего с правдой, изготовлялся государственным учреждением. Они лгали, когда хотели, сколько хотели и кому хотели. Во имя чего?! Не мешало бы узнать и об этом.

225

Думаю, что речь здесь идет о заучивании наизусть текстов легенд.

226

Назаров был не единственным, конечно, давшим показания «под диктовку». Среди остальных, напомним, был еще и двоюродный брат Шаревского — Иосиф Исаевич Иоффе, сотрудничавший с НКВД и регулярно доносивший с 1934 г. Он, разумеется, избежал ареста. Назаров долго сопротивлялся и свои удручающие показания стал давать в конце следствия.