Песок под ногами

Шура забралась обратно в постель, а пёс улегся подле, поднял к ней морду и смотрел на неё блестевшим в лунном свете глазом. И она успокоилась. Случилось недоразумение, Глеб вернётся к ней. Даша ни при чём, ей Глеб не нужен. Шура повернулась на бок, подложила обе руки под щёку и совсем уже было задремала, как тот же толчок, что разбудил её давеча, снова отогнал сон.

Даша равнодушна к мальчишкам. Тысячу раз говорила, что хочет сказать своё слово в этой жизни. Так и говорила: или семья с пелёнками, соплями и кашами, или судьба в профессии! Даша хочет строить новые города, не нужна ей любовь! «Чёрт сделал меня девчонкой», — часто сетовала она. Да, у Даши типично мужской характер, она не разнюнится из-за парня. Чем больше Шура думала, тем больше успокаивалась: зачем Даше Глеб? Да она и не глядит в его сторону…

Глядит. Ещё как глядит! Шура вдруг вспомнила: была генеральная уборка, мыли, заклеивали окна, порошком оттирали стены и столы. Даша любила возиться с окнами, ей нравилось вылезать из окна и разглядывать сверху дома. Из их класса был виден Ленинский проспект. Даша тёрла стекло, и физиономия у неё была счастливая. К ней тогда подошёл Глеб, окончивший мыть свою стену.

— Давай я тебе помогу, — сказал хрипло.

Даша покраснела.

Это было так неожиданно и непонятно, что Шура ещё тогда удивилась: что с ней? Шура, наоборот, обрадовалась: вот же какой внимательный этот Глеб — решил помочь её близкой подруге.

Даша долго не отвечала, потом тихо сказала:

— Спасибо, я сама.

Глеб отошёл, а Даша закусила губу и всё терла одно и то же место, и лицо у неё стало незнакомое.

Случай вроде пустяковый, а вот припомнился. Даша явно была тогда не в своей тарелке. Что же теперь? Произошло что-то в Ленинграде, что-то, чего она, Шура, не заметила.

Даша любит Глеба! Теперь она точно знает, она уверена: Даша любит Глеба.

«А как же я без него? — испугалась она. — У Даши архитектура, у меня только он… Любую математику заброшу куда подальше».

Едва дождалась утра. Не умывшись, не позавтракав, вышла с Бумом на улицу.

Бум носился по скверу, она стояла около телефонной будки и смотрела, как Бум летит от куста к кусту, от дерева к дереву, как внимательно, подолгу обнюхивает каждый куст и каждую лавку. Раньше так просто было набрать номер, обязательно на ночь она звонила Глебу и утром в воскресенье звонила. И он ей звонил. Так просто!

Всё-таки решилась, зашла в будку, набрала номер, Долгие гудки. Неужели ещё спят? Сейчас уже девять часов.

— Алло!

Хотела заговорить, а голоса нет.

— Алло! — повторил он. — Алло.

— Это я, — едва выдавила из себя. — Мне нужно с тобой увидеться.

Он молчал на другом конце провода.

— Мне нужно с тобой поговорить, — добавила она. И замолчала, а потом сказала: — Я люблю тебя.

Он молчал. А она не знала, что ещё сказать ему; чтобы он понял: она без него не может.

— Я люблю тебя, — повторила она.

— Хорошо, — сказал он, спросил: — Когда ты можешь? В шесть, хорошо? Там, где всегда, хорошо?

Он сказал «хорошо». Нет, он не подлец. Он не бросит её. Он звал её замуж. Они будут вместе. А Даша… Даша — просто увлечение, больше ничего, в Дашу почему-то все влюбляются, Даша — магнит. А потом все уходят от Даши: Фёдор ушёл, даже Костя, он едва здоровается с Дашей… Да, да, увлечение, пройдёт. Всё в жизни проходит. Глеб целовал её, а не Дашу, был так нежен…

Они встретились в сквере и пошли по улице, как всегда. Шура дрожала, хотя холодно не было — тихо кончался январь: в мягком снеге, в безветренности, в длинных узких тенях фонарей.

— Я прочитала очень интересную книжку, — начала небрежно Шура, пытаясь победить дрожь, — могу дать, объясняет разные состояния человека. Мы часто не можем понять самых простых явлений, например забывания имён. А ещё бывают странные описки, оговорки. Так вот, всё, оказывается, неслучайно. Научно можно объяснить любую словесную ошибку, оговорку. — Чем дольше говорила Шура, тем больше успокаивалась: Глеб такой, как всегда, так же внимательно, как всегда, слушает, чуть склонив голову набок, и, как всегда, у него разливается румянец по щеке.

— Я тоже тут кое-что почитал…

Они говорили привычно, и Глеб был привычный, чуть холодноватый. Ну что ж, не всем гореть ярким огнём, бывают же и сухие люди. Всё-таки он идёт с ней рядом, с ней разговаривает, смотрит на неё, и у него виноватые, несчастные глаза.

О чём она говорила, Шура не помнила, только вдруг почувствовала, что всё пустое, всё кончено, Глеб никогда больше не поцелует её. Из последних сил она перебила это своё ощущение, засмеялась. Она смеялась, пытаясь поймать его взгляд, а взгляд не давался ей. Только бы он не заговорил об их отношениях, только бы не сказал ей, что всё кончено.

Он не заговорил. Он протянул ей руку, быстро сжал её и отпустил. Сказал:

— Прости, я очень спешу, мама плохо себя чувствует. — Ещё минуту он помедлил, пряча от неё взгляд, и пошёл.

Она хотела пойти за ним, как Бум, сзади, опустив покорную морду, но у неё не было сил, она стояла, привалившись к своему парадному. И только когда Глеб совсем исчез из виду, на негнущихся ногах пошла по зимней улице. Мимо сквера, словно это был не сквер, в котором она выросла, а котельная, до которой ей нет дела, мимо пятиэтажных одинаковых домов в узком переулке и остановилась возле башни с яркими, смотрящими на неё окнами.

Это Дашин дом. Ноги сами внесли её в подъезд, подвели к лифту. Только в лифте Шура поняла, что идёт к Даше, чтобы сказать ей: Глеб любит её, Дашу, и она, Даша, любит Глеба, и хватит им мучить друг друга. Люди, которые любят друг друга, должны быть вместе. А она как-нибудь проживёт!

Звонила долго, почему-то не открывали. Отогнула шапку, припала ухом к двери. Гремит музыка. Дома. Шура ещё раз нажала звонок и не отпускала палец, пока дверь перед ней не распахнулась.

— Привет! — весело сказал Васюк и крикнул: — Раздевайся скорее, мы тут мопед делаем.

Шура не стала раздеваться, потому что пришла сказать совсем немного. Ну и грязища в Дашиной комнате! На полу, застеленном газетами, — руль, педали, какие-то непонятные Шуре железки, рама от детского самоката.

— Раздевайсь! — весело крикнула Даша, перекрикивая музыку. — Выруби свой грохот, Васюк, видишь, человек пришёл.

Даша не смотрела на Шуру, и Шуре показалось, что голос у неё деланный — Даша вовсе не рада её приходу. Она стояла на коленях и громадным гаечным ключом привинчивала какую-то железяку. Васюк, противно скрипя, отпиливал металлическую трубку.

Комната резко делилась на два среза: пол захламлён, люди, сидящие на нём, делают непонятный, несимпатичный Шуре предмет, а стены празднично красивы — в Дашиных рисунках, слепках, античных головах, корягах, каждая из которой была то птица, то человеческая фигура, то непонятный зверёк с острыми ушками.

— Ну как? — Васюк гордо оглядел нагромождение металлического лома.

Он был очень похож на Дашу: тот же дым волос, те же светлые глаза, та же улыбка — маленький двенадцатилетний вариант Даши.

— У моей сестры оказались замечательные способности по части техники. Сейчас, только перед тобой, мы, наконец, приделали самый настоящий двигатель! Теперь, видишь, нужно нарастить руль этой дополнительной трубкой. У руля мопеда совсем иная конфигурация, нежели у велосипедного руля. Потом приделаем бачок для горючего, и мопед готов, приходи кататься.

Васюк тут же забыл о Шуре, потому что Даша зажала велосипедный руль в тиски и стала выгибать его. Васюк кинулся помогать. Это был тяжкий труд. Даша натужно покраснела. Нужно было бы помочь, но Шуру разморило, и в то же время она продолжала мёрзнуть. Она не знала, что делать: уйти, помочь, вызвать Дашу на кухню и сказать, зачем пришла. Комната, знакомая до мельчайших деталей, казалась ей незнакомой, и Даша, багровая, с мокрыми лбом и щеками, тоже казалась незнакомой. «Как странно, — подумала Шура. — Это меня, зажав в тиски, гнут».

— Перекур, — пробасила Даша и улеглась на спину. — Снимай пальто, сейчас будем пить чай. А ну, Васюк, организуй. Меня сейчас волнует проблема освещения.