Южнорусское Овчарово

– Ебаные грибы! Ебаные грибы! Ебаные грибы!

Но даже это могло сойти Валерию Тимофеевичу с рук, если бы его заклятье не сбылось с точностью до последней буквы. Через девять дней грибы из земли полезли в изобилии, да только радости от них никому не было, хотя снаружи они выглядели как обычно. Тетя Галя, притащив домой рюкзак и два полных ведра, через час понесла выбрасывать все на компостную кучу. На вопрос дяди Васи, что не так с грибами, тетя Галя гаркнула на весь наш тихий закуток:

– Что не так? Да с ними все не так! – и сплюнула в сторону собачьей будки.

О том, какие именно грибы повырастали после дождя в нашем лесу, мгновенно узнали не только в Овчарове, но и в самом Владивостоке.

– Все, – расстраивалась тетя Галя, – весь бизнес теперь корове в трещину. Такой ущерб деловой репутации.

Расстраивались вообще все.

Но недолго. Потому что был конец июля, и всем стало понятно, что заседание суда состоится. Это здорово утешило всех, включая тетю Галю.

Тринадцатого августа была хорошая погода. Это позволяло надеяться, что суд придет не слишком уставшим, но достаточно злым. В Дом культуры набилось очень много народу – практически под завязку. Пришли даже ловцы креветок, у которых август – самая горячая пора. И вот поступил приказ от наблюдателей:

– Встать! Суд идет!

Это означало, что судейские в полном составе вышли из районного центра. До первой крови Валерия Тимофеевича оставалось часа три – ну, может быть, чуть больше.

Валерий Тимофеевич стоял на сцене один-одинешенек, лицом к лицу со зрительным залом.

– Сейчас тебе, Тимофеич, вышака дадут, – пошутил кто-то из овчаровцев. Нестройное хихиканье пробежало по залу и смолкло.

В открытые окна Дома культуры влетали звуки лета: шум далекого лодочного мотора, мычание теленка, сорочья перебранка. Все это гудело и галдело так мирно и монотонно, что казалось тишиной. Тишина, однако, была несколько напряженной. Собравшимся было понятно, что на этот раз все будет серьезно: с грибами не шутят. Смеяться больше никому не хотелось. Чтобы как-то скрыть нетерпеливое возбуждение, многие переминались с ноги на ногу. Со стороны это выглядело, как гарцевание коней перед забегом.

– Спой чего-нибудь, Тимофеич, – донесся голос какого-то отчаявшегося остряка.

– Или стишок расскажи, – натужно поддержал его другой.

– Пусть лучше станцует, – буркнула магазинщица Антония.

Все представили, как толстый Валерий Тимофеевич сперва танцует, а затем рассказывает стихи, и зал отвлекся на осторожный смех. Но виновник вдруг шагнул к краю сцены и сказал:

– Спою. Сейчас.

И он запел.

Зал замер.

Этого нельзя было сравнить даже с громом среди ясного неба. Это было настолько неожиданно и страшно, что мы сбежали б из Дома культуры, едва придя в себя от первого потрясения – то есть примерно через минуту. Сбежали бы, если б смогли. Но дело в том, что нам отказали ноги. Нет худа без добра: мы досмотрели спектакль и знаем, чем все закончилось – не по слухам или рассказам очевидцев, а благодаря личному присутствию и даже, можно сказать, участию.

Пел Валерий Тимофеевич ужасающе. Но «ужасающе» – неподходящее слово. Собственно, слов в песне и не было: песнь его состояла из криков выпи и волчьего воя, из вздохов преисподней и многократно усиленного скрипа ржавых дверных петель, из скрежета экстренного торможения грузового состава и эха обвала в горах, из рева ураганного ветра и визга кабана, которого волокут на кастрацию. По лицу артиста текли слезы; в зале – к величайшему нашему изумлению – тоже многие плакали. Через короткое время зал горестно рыдал уже целиком, за исключением глубоко потрясенных нас.

Валерий Тимофеевич пел три с четвертью часа без перерыва. За это время, по оперативной информации от наблюдателей, суд успел дойти до знака с перечеркнутым названием нашей деревни и ступил на ее главную улицу. Оставались считанные минуты.

Первым спохватился дед Наиль. Взобравшись по расшатанным деревянным ступенькам на сцену, он встал рядом с Валерием Тимофеевичем и сказал ему растроганно:

– Ступай вниз, сынок. Пусть лучше меня осудят.

И тут как будто прорвало дамбу. На сцену устремились первые ряды зрителей, затем стала редеть середина зала, после чего потекли реки и с галерки. Через пять минут в зале бы остались только мы, но в таких ситуациях лучше не отрываться от масс, даже если мотивация их душевных порывов и не ясна окончательно. Так что мы тоже забрались на сцену, где каким-то чудесным образом умудрилась утрамбоваться почти вся деревня. Неподсудного Валерия Тимофеевича выпихнули в зрительный зал, но он залез обратно.

Когда суд наконец пришел, его глазам предстала такая удивительная картина, что единодушная реакция заседателей смогла оформиться лишь в реплику судьи. Хлопнув себя по мантии, судья воскликнул:

– А где же подсудимый?!

– Мы все подсудимые, – печально ответил со сцены дед Наиль.

– Ну, – судья почесал переносицу, – на нет и суда нет.

После чего суд в полном составе развернулся и отправился восвояси.

– Встать! Суд идет! – Дежурный приказ прозвучал нелепо, ведь никто и не садился.

Было ясно, что судейские обиделись и больше никогда не придут в Овчарово. Несмотря на это, все мы честно простояли на сцене, пока наблюдатели не известили нас о прибытии суда назад в райцентр. И только потом разошлись по домам.

Что касается грибов, то проклятье с них снялось как будто само по себе. Следующие и окончательные в то лето грибы вылезли уже совершенно нормальными, и только тете Гале пришлось долго убеждать свою клиентуру, что с продукцией все в порядке. Убедить ей удалось не всех; да и городские как-то перестали приезжать в наш лес, что, кстати, очень замечательно – нам больше достанется.

В августе 2008 года суд действительно не пришел в Южнорусское Овчарово, как его ни зазывали. Зазывали, правда, больше для проформы. Согласия никто и не ждал. Вместо суда состоялся концерт Валерия Тимофеевича, чей талант покорил деревню день в день годом раньше, пока суд шел к нам в последний раз. В августе 2009-го сделалось очевидно, что концерты теперь будут даваться ежегодно, пока смерть Валерия Тимофеевича не разлучит его с благодарной публикой. В деревне очень любят и берегут традиции.

Мы на выступления Валерия Тимофеевича не ходим, но все говорят, что он настоящий мастер своего дела.

Карбид

У деда Наиля уши мягкие и удивительно длинные. Их все время при встрече с дедом хочется потрогать. Правда ли мягкие? Настолько ли мягкие, какими кажутся? Длина их поразительна: еще чуть-чуть, и мочки лягут на дедовы плечи. Это оттого, что у деда Наиля короткая, почти совсем ушедшая в плечи шея. Но и уши сами по себе действительно нестандартные. И это мягко говоря. Потому что, если называть вещи своими именами, про уши деда Наиля можно сказать только одно: они не должны принадлежать человеку, однако почему-то принадлежат.

В остальном он нормальный, обычный дед. Таких в Южнорусском Овчарове на каждой улице по семь пачек. Сутулый, среднего роста старик с желтоватыми космами вокруг коричневой лысины. С чистыми, очень ясными глазами почти бирюзового цвета – немного неожиданными на смятом лице. Собственно, рассуждать о внешности деда Наиля – пустое. О самом же старике в Южнорусском Овчарове очень хорошего мнения. Про деда Наиля говорят так: «Ууу. Наиль – о!»

Мебельный магазин «Антония», в котором дед Наиль покупал себе карбид, расположен в одном ряду с деревенской церковью и магазином «Продукты на Горняка». И церковь, и продуктовый магазин – новые, открыты уже при нас. Магазин «Антония», по словам старожилов, был здесь всегда; но их послушать, так и Антония была названа родителями в честь магазина, а не магазин получил свое имя в честь Антонии.

В мебельном магазине «Антония» всегда все есть. Это утверждает сама Антония, да и мы много раз убеждались в ее правоте. Лишь еда появилась тут не сразу, потому что, с одной стороны, ну какая еда может быть в мебельном магазине, а с другой – а почему бы ей тут и не быть. Например, одежда была в продаже уже давно (если, конечно, пойти на небольшой компромисс со здравым смыслом и посчитать одеждой гидрокостюм, шлем сварщика, брезентовый фартук и пупырчатые резиновые перчатки; однако, если электрические когти и не являются обувью, то и мебелью они тоже никогда не были).