Круги на воде

– Ты позволишь высказаться нам, Антипатр? – поинтересовался Эвмен.

– Говори, – согласно кивнул наместник.

– Мне, действительно, неизвестно, почему Парменион решился дать бой, но он вовсе не забыл вашу дружбу. Не дадут соврать: он невыносимо мучился в последние дни, словно на плечи возложили ещё лет тридцать, к без того немалой ноше. Он пребывал, словно во сне, глядел отстранённо, а приказы отдавал чужим голосом.

– Голосом Филоты, – добавил Кратер.

– Так всем заправлял Филота? – спросил Полиперхонт, – и вы ему подчинялись?

– Командовал Парменион, – резко ответил Кратер.

– Я не знаю, что случилось с нами там, в Троаде, – мрачно проговорил Асандр, – мы все поддались его красноречию. Я имею в виду племянника.

– Большинство поддалось, – покосился на Асандра Эвмен.

Тот не заметил уточнения. Или сделал вид, что не заметил.

– Филота убедил всех, что ты, Антипатр, примешь сторону сына Аэропа, – сказал Мелеагр, покосившись на Линкестийца. Тот поджал губы, но ничего не сказал.

– Он говорил с каждым по отдельности, – буркнул Аттал, глядя в сторону, – и убеждал, убеждал бесконечно, когда Парменион его не слышал, что старик растерян, он верит в дружбу Антипатра и будет обманут. Надо ударить первыми, не соглашаться ни на какие переговоры, ибо линкестийцы, дети предательства, уже опутали своими сетями наместника по рукам и ногам…

– Как смеешь ты, собака! – вскричал Линкестиец, подавшись вперёд, – поносить меня гнусной ложью?! Меня, кто первым назвал Александра царём!

– Чтобы спасти свою шкуру, – процедил Кратер.

– Что?! – Линкестиец побледнел, его рука шарила у пояса в поисках рукояти меча, но никто, ни пленники, ни судьи, не вошёл в этот шатёр при оружии.

– Остыньте! – повысил голос Антипатр и повернулся к кардийцу, – говори, Эвмен.

– Что тебе ещё сказать, Антипатр? Тут уже всё сказали. В войске разброд и шатание. Вернулись не все. Лично я всюду чужой. Буду с тем, чья власть поимеет хоть толику законности.

– А моя власть, по-твоему, не законна?

– К чему оправдания, – заявил Кратер, – судит всегда победитель и только он прав в итоге. Давай уже покончим с этим, Антипатр, я очень устал и хочу спать. В Аиде мне это точно дадут сделать.

– Я уже говорил вам, что не намерен никого судить, все уже наказаны сполна. Вы поторопились дважды, ибо не пресеклась кровь Филиппа!

– Как?! – вскинул голову Кратер.

Мелеагр и Аттал недоуменно вытаращили глаза, Асандр дёрнулся, как от пощёчины и внезапно побледнел. Эвмен застыл неподвижно, невидящим взором изучая пустоту, а потом вдруг со свистом втянул воздух, сквозь сжатые зубы, и схватился за голову.

– Клеопатра беременна, – тихо произнёс кардиец.

– Что? – повернулся к нему Кратер.

– Ты знал? – удивился Антипатр.

– Я догадался. Другой возможности нет.

– Это правда, – подтвердил Антипатр, – Клеопатра, дочь Филиппа носит под сердцем ребёнка. Внука нашего великого царя!

– А если будет девочка? – спросил Эвмен.

– Тогда мы вернёмся к выбору войска, – ответил Полиперхонт.

– Если же мальчик, – с жаром продолжил Антипатр, – я первым принесу к его колыбели свой меч и буду при нём неотступно, пока он, возмужав, не освободит вернейшего из своих подданных от обязанностей регента. Вверяете ли вы мне эту ношу?

Антипатр вопросительно взглянул на Асандра: младший брат Пармениона немногим уступал наместнику возрастом и по праву должен был высказаться первым.

– Ты старейший среди нас, – медленно сказал Асандр, – ты назначен самим царём, только он может сместить тебя.

– Мы с тобой, Антипатр, – горячо заявил Аттал.

– С тобой… – выдохнул Кратер.

– У меня нет желания становиться изменником снова, – заявил Мелеагр, – поганое занятие. Я присягаю тебе, Антипатр.

– Какой срок у царицы? – спросил Эвмен.

– Осталось ждать два месяца.

– Подождём. И я клянусь в верности тебе, регент, – сказал Эвмен.

«Как же мы были слепы. Как я был чудовищно слеп… Ведь ничто не скрывалось, письма, разговоры. Кому какое дело, что творится в захолустном Эпире, этом медвежьем углу… Все устремились на восток, клацая зубами, истекая слюной по лакомой добыче. Поистине, когда боги хотят наказать – они лишают разума»…

На следующее утро Антипатр собрал всех воинов, «своих» и «чужих», у погребального костра друга.

Неандр, Медон и Андроклид стояли в первых рядах. Рука декадарха висела перед грудью на шейной лямке. Вечером опытный врач, выбросив обломки неандрова копья, заново зажал её в лубки и перебинтовал. Андроклид поглаживал руку и крутил головой, высматривая знакомцев среди тех, кто уходил с Александром. Вид у них был особенно замученный, но и антипатровы воины свежестью лиц не слишком выделялись.

Антипатр взошёл на помост, сколоченный на скорую руку и, видя гнетущую тревогу, смятение людей, без долгих предисловий объявил воинам новость и попросил поддержать «решение совета».

Македоняне притихли, а едва наместник закончил речь, вообще потеряли дар речи. Воцарилась мёртвая тишина. Каждый пытался осмыслить невероятное. Наконец чей-то голос негромко произнёс:

– Так как же это?.. Зря кровь проливали?..

Раздался всхлип.

Андроклид повернулся к Неандру, открыл рот, собираясь что-то сказать, но так и не смог: ком в горле перехватил дыхание.

– А Ламах-то… – прошептал Медон.

Один из воинов сел на землю, обхватил голову руками и глухо застонал, покачиваясь.

– Слава царице Клеопатре, – негромко сказал кто-то в первом ряду, неподалёку от Андроклида.

– Слава… – пробормотал декадарх, вскинул голову и крикнул, – слава!

«Это судьба, она сильнее всех. Такой выпал жребий и не стоит роптать. Слава!»

– Слава внуку Филиппа! – закричали сзади, не допуская и мысли, что может быть иначе.

– Слава Клеопатре!

Македоняне, ещё вчера сражавшиеся друг с другом, а теперь стоявшие в общей толпе, все вперемешку, закричали разом. Славили и Олимпиаду, и Антипатра. Славили Филиппа, Геракла, прародителя Аргеадов. Перечисляли всех богов, состязаясь в витиеватости здравниц. Они сошли с ума, обнимались, орали, пускались в пляс. Огромное напряжение последних дней всесокрушающей лавиной неслось вниз в пропасть отчаяния. Можно снова жить и радоваться жизни. У них будет царь, законный, не самозваный. У них есть будущее.

2. Циклоп

Лампсак. Несколькими днями ранее

– Ну, как он?

– Гораздо лучше, похоже, для жизни уже нет опасности. Жар спал.

– А глаз?

– Правый?

– Да.

– Что ему сделается? Удар же пришёлся слева. Но повязку пришлось наложить так, что и правый сейчас закрыт.

Птолемей вздохнул.

– Значит, он думает, что полностью ослеп?

– Боюсь, что так. Я говорил ему, что это не так, но он меня не слушает.

– Не удивительно. Он очень боится слепоты. Потеря второго глаза просто убила бы его. Та стрела, под Перинфом, которая сделала его похожим на царя Филиппа, изрядно испортила Антигону характер. Я помню, как кто-то из молодых обозвал его Циклопом, так еле отбили дурня, а то бы ему хана. Рука у Антигона, что молот.

Тёзка покойного царя, врач Филипп-акарнанец лишь покачал головой.

– Царю Филиппу увечье не мешало быть первым среди мужей. Он и одним глазом видел больше, чем иные двумя.

– Кроме глаза он тебя о чём-нибудь спрашивал? – поинтересовался Птолемей.

– Он только и делает, что спрашивает. Сначала в бреду кричал, сражался с персами, потом пришёл в себя и стал спрашивать. Правда, вопросы не отличаются разнообразием. Его интересовало собственное местонахождение. Хотел узнать, куда направился царь. Он уверен, что войско ушло вперёд, а его оставили гнить среди раненых. Рвётся к Александру, порывается снять бинты, хоть вяжи его. Грозится мне руки вырвать. Сейчас уже поутих немного, ослаб.