Страница 10 из 94
Гетера, в изящные руки которой деньги попадали с такой же лёгкостью, что и покидали их, слыла безмерно легкомысленной. Дружба с Гиперидом не являлась в её глазах достаточным основанием, чтобы отказаться от посещения симпосиона его политических противников, куда она явилась не одна, а с дочерью давно умершей подруги. Много лет назад Фрина устроила её, рано осиротевшую, в то единственное место, где юная девушка, оставшаяся без средств к существованию и защиты, не пропадёт, а получит возможность самостоятельно обустроить свою жизнь в мире безраздельной власти мужчин. То место, которое когда-то покинула сама Фрина – коринфскую школу гетер. Теперь они часто появлялись вместе, словно мать и дочь.
– Уж кто бы о любовниках тут плакался! – прогудел Эсхин, растянув рот до ушей – ты, Фрина, мужской лаской обделённая? Да у тебя, бесстыдница, мужчин перебывало больше, чем ушло на персов. Когда мы о войне беседуем, пусть бабы помолчат!
Гости рассмеялись.
– Ах так? – притворно рассердилась Фрина, – смотри, Эсхин, дождётесь, вспомним Лисистрату! Ты со мной, Таис?
Юная подруга Фрины улыбнулась и подхватила:
– Да если надо, хоть сейчас готова я продать браслеты и… напиться допьяна!
– Вот так, Эсхин. Коль ничего от нас не нужно вам…
Бывший актер соскочил с ложа и, приняв театральную позу, включился в игру:
– Что говоришь – не нужно? Нужно до смерти! Ах, глупая! Зачем ты это делаешь? Послушавшись подруг, меня ты мучаешь, да и себя изводишь.
– Мне и дела нет! – отмахнулась Фрина.
– Нет дела до того, что вышивание твоё растащат куры?
– Пропадай оно!
– И Афродита от тебя давно уже не видит угожденья, – Эсхин подвигал тазом вперёд-назад, – возвратись домой!
– Не возвращусь, пока вы не помиритесь, и воевать не кончите.
– Так, может быть, мы сделаем и это.
– Ну, может быть, и мы к вам возвратимся. А сейчас нельзя…[7]
Обеденные ложа тряслись и скрипели, гости держались за животы, хрипели и булькали. Эсхин, отсмеявшись, рухнул всем весом на ложе так, что оно едва под ним не развалилось. Даже Эвбул не удержал на лице мрачного трагического выражения и скалил зубы. В это время один из рабов подскочил к нему и зашептал на ухо, показывая рукой на дверь. Хозяин перестал смеяться, лицо его вытянулось. Он что-то негромко сказал рабу и тот исчез.
– Что случилось, – спросил его один из гостей.
– Демад, – медленно ответил казначей.
– Что, Демад? – не понял Эсхин.
– Демад здесь. Вернулся.
Никто ещё не успел переварить эту новость, как сам Демад появился на пороге обеденного зала. Гости оторопело уставились на него.
– Александр убит, – без предисловий и приветствий заявил прибывший.
– Что? – переспросил Эсхин, перестав улыбаться.
– Александр мёртв! – рявкнул Демад, – я не достаточно ясно выразился?
– Не может быть!
– Ага, я примчался сюда, за тысячу стадий, только чтобы разыграть вам тут комедию: «Александр опять умер, на этот раз уже совсем?»
– Невероятно! Как это случилось? – гости заговорили все разом.
– Он пал в бою.
– Ты видел тело? – озабоченно уточнил Эсхин, – вдруг, как в Иллирии…
– Эсхин, молния не бьёт в одно и то же место дважды! Македоняне все черны от горя.
– Проклятье! Только всё наладилось…
– Что же теперь будет?..
– А войско наше? Разгромлено? Каковы потери?
Вопросы сыпались со всех сторон. Демад сбивчиво рассказывал, что македоняне и союзники одержали победу, заплатив за неё лишь жизнью царя, но поход будет прекращён.
Фрина поднялась с ложа, повела плечами и расстроенно вздохнула.
– Похоже, тут сейчас начнется «Семеро против Фив», а не «Лисистрата». Пойдём, Таис.
– Нет, подожди! – воскликнула девушка, жадно вслушивавшаяся в каждое слово вестника.
– Что тебе эта война?
Таис лишь мотнула головой и, пытаясь перекричать мужской шум, обратилась к вестнику:
– Скажи, Демад, а друзья царя? Что с ними?
Оратор повернулся к ней и не слишком дружелюбно спросил:
– Тебя, красивая, интересуют все вместе или каждый по отдельности?
– Меня интересует друг царя по имени Птолемей.
Фрина удивлённо приподняла бровь. Демад хмыкнул.
– Может и называли каких-то птолемеев в числе убитых, я не помню. У македонян совсем слаба фантазия на имена. Всех этих птолемеев, филиппов, александров у них в каждой дюжине – двенадцать.
Таис отошла в сторону и присела на ложе. На неё уже никто не обращал внимания, даже тот молодой человек, что настойчиво стремился первым завоевать её благосклонность.
Фрина обняла девушку за плечи.
– Тот Птолемей, что год назад приезжал в Афины с посольством Александра?
Таис кивнула. Щеки её предательски блестели.
– Он так тебе… запомнился? Ну, будет убиваться, ведь ещё ничего не известно. Всё будет хорошо, родная. Пойдём отсюда, сейчас эти козлы вцепятся друг другу в бороды, выясняя, кто из них больше сложил в свои сундуки «филиппиков» и кого следует вытолкнуть первым на съеденье Демосфену.
Женщины покинули злосчастный симпосион. Вместе с ними Эвбул отпустил и флейтисток с виночерпиями. Демад, вконец измученный вопросами, налил себе вина и выпил, не разбавляя. Он стал уже не нужен: гости достигли состояния, нередкого в Народном собрании Афин, когда все говорят одновременно, и никто никого не слушает. Эсхин некоторое время молчал, мрачно переводя взгляд с одного спорщика на другого, потом не выдержал и во всю немалую мощь своего раскатистого баса гаркнул:
– А ну, тишины! Тише!
Вздрогнули даже рабы на кухне в отдалённой части дома.
– …вот и я говорю, надо сначала… – не заткнувшийся вовремя оратор съёжился под взглядом Эсхина и пролепетал, – назад… отобрать…
– Чего назад отбирать собрались? Шкуру неубитого медведя уже делите?
– Так убитого же…
Гневная молния из глаз и спорщик совершенно втянул голову в плечи. Эсхину совсем не нравилось, что столь важное совещание придётся проводить в присутствии слишком большого количества лиц, с которыми хорошо пить и тискать флейтисток, но никак не обсуждать вопросы деликатнейшего характера, от которых, возможно, жизнь зависит. Однако, деваться некуда, он хорошо знал своих сограждан: если сейчас кого-то отпустить, то их языки развяжутся в шаге от порога эвбулова дома и Демосфен начнет действовать прежде, чем они смогут что-то решить.
Гости молчали, пожирая глазами оратора, который мерил шагами зал, заложив руки за спину. Наконец, он остановился спиной ко всем и, чуть повернув голову, произнёс:
– Однажды пастух со скуки стал кричать, что на отару напали волки. Прибежали люди с дубьём, а он посмеялся над ними. На следующий день он решил пошутить снова и опять народ сбежался спасать овец. Рассердились люди и тем дрекольем, что на серых заготовили, побили пастуха. Никто не поверит Демосфену, у всех поджилки трясутся при мысли о судьбе Фив.
– Узнают правду всё равно, – раздражённо бросил Демад.
– Узнают, – согласился Эсхин, – но не сразу. И долго будут сомневаться, не верить. Очень долго. Уже когда десять гонцов прибудет, да хоть сто! Неужели не понимаешь ты, какой это страх? Целый город, один из могущественнейших в Элладе, продан в рабство. Стены разрушены до основания, а земля посыпана солью! Ксеркс жёг Афины, люди спаслись, укрылись на Саламине, полтораста лет прошло, а до сих пор, как вспомнят, так вздрогнут. А тут год назад! Фивы – не какая-то там Амфисса! До основания! И в рабство всех! Как бы нашего пастуха дрекольем не побили.
Демад не ответил, мысленно взвешивая каждое слово Эсхина.
– Ты, Эсхин, притчу намеренно до конца не рассказал? – раздался голос со стороны входа.
Гости повернулись: в дверях стоял немолодой муж, одетый очень скромно.
– Радуйся, Фокион, – буркнул оратор, проигнорировав вопрос.
– Что потом было, знаешь? – продолжил пожилой стратег, – пришли волки и зарезали всех овец. Тщетно звал пастух на помощь, только злились люди, что глупцу не смогли вколотить ума и опять он за старое…