Приговоренный

Глава седьмая

1

— Я предупреждал: Ровер инициативен. Он принимает решения сам. Тебе повезло, Ровер не любит воду. Ты мог купаться не три часа, а все сутки, не вернись я вовремя. Он не пустил бы тебя на берег.

Киклоп наклонил мощную коротко остриженную голову, веко на невидящем глазе дернулось — он устал.

Я вдруг подумал: он не похож на обычного исполнителя. Охранять меня вполне могли те же ирландцы — они созданы именно для такой работы, а записывать мои ночные вскрики — с этим справился бы даже Пан. В Юлае чувствовалось нечто большее.

— Я плохо сплю, — пожаловался я. — Просыпаюсь от собственных криков.

— Совесть просыпается, — рассеянно заметил Юлай.

Я промолчал.

— Все это пройдет. Но я гляжу, ты тоже инициативен. Мне не понравился его тон.

— Ты говорил, ты не лжешь, — сказал я. — Ты говорил, выхода из нашей бухты не существует. Но как же лодка? Я слышал ее мотор, видел пятна от горючего. Наконец, я видел, как тебя высаживали на берег.

— Я не лгу, — устало кивнул Юлай. — Войти к нам можно только снаружи. Изнутри вход не открыть. Примирись с этим.

— Почему-то ты всегда выдаешь правду задним числом.

Он усмехнулся:

— Для правды это не имеет значения.

И выложил передо мной пачку газет:

— Я ложусь спать. Не болтайся по берегу, пока я сплю, не серди Ровера, он и без того сердит. Он не должен был тебя упускать. Редкостная промашка, — я не слышал в его голосе никакого сожаления. — Просмотри газеты. Думаю, они тебя заинтересуют.

2

Газеты все еще занимались Беллингером.

Слишком много смущающих подробностей всплыло на поверхность в последние дни. Печатались отрывки из “Генерала” и “Позднего выбора” с комментариями офицера из АНБ, не пожелавшего назвать свое имя. Он утверждал: некоторые тексты Беллингера являются текстами шифрованными; правда, он не предлагал ключа. Некто Сайс опубликовал семь писем писателя времен войны. Беллингер хвалил Данию и удивлялся тому, что все миссис в Дании — Хансены.

Знакомая фраза, сказал я себе.

Сайс считал себя другом Беллингера. У погибших знаменитостей всегда много друзей. Сайс намекал: у него есть и другие письма; он намекал — Беллингер был близок кое с кем из крайне левых течений. Криминал ли это? Сайса, похоже, этот вопрос не трогал, зато он немало упирал на эгоизм старика. Однажды Сайс якобы спросил: “Почему, черт побери, Бог так добр к тебе, а ко мне скуп?” Беллингер якобы ответил: “Несомненно, ошибка”. И добавил: “Но ошибки Бога не бывают случайными”.

Вопросы…

Судя по шумихе в газетах, ни один вопрос, связанный с делом Беллингера, не был снят. А самый главный: что именно хотел сообщить Беллингер на своей пресс-конференции? — практически и не толковался.

Выступил, наконец, доктор Хэссоп.

Еще до войны он и Беллингер совершили путешествие по Европе. Маршрут не совсем обычный — древние монастыри, но в биографии Беллингера вообще было много темного. Скажем, десятилетнее уединение на вилле “Герб города Сол” или то же путешествие по оккупированной Германией Дании.

К тому времени, как я просмотрел газеты, Юлай встал.

— Кофе, — потребовал он. — Кофе!

Усталости в нем как не бывало. Плоское лицо смеялось, единственный глаз посверкивал.

Я наполнил чашки.

Киклоп меня раздражал.

Чего я жду? — никак не мог понять я. — Неужели это надломленность? Неужели потеря Джека сломала меня? “Господи, господи, господи, господи…” Я мог что угодно говорить Юлаю о будущем, но прав, конечно, был он — рано или поздно будущее наступает. Мы все ждем его. Другое дело, что мы не осознаем — будущее отнимает у нас жизнь. Почему мы всегда живем так, будто смерти не существует? Только потому, что у нас нет личного опыта смерти? Мы же всегда умираем в будущем, почему мы его ждем?

Беллингер…

Что подталкивает людей к самоубийству? Желание обратить на себя внимание? Но разве Беллингер искал его? Усталость? Но Беллингер не походил на сломленного человека. Иногда одного слова, случайного жеста достаточно, чтобы вызвать в человеке смертельный разлад, но Беллингер, судя по назначенной им пресс-конференции, вовсе не готовился к смерти. Скорее всего, он готовился к будущему. Но оно не случилось. Почему? Является ли самоубийство способом решения главного вопроса — вопроса жизни, вопроса осознанного выбора?

— Мне надоело сидеть в этой дыре, — сказал я вслух.

— Понимаю, — добродушно кивнул Юлай. — Но ты заслужил это сидение.

— Сколько нам еще сидеть здесь?

— Ну, у нас есть время.

— Месяц? Год? Десять лет?

— Сколько понадобится, — добродушно отрезал Юлай. — Хоть сто лет. Правда, ты столько не выдержишь.

— А ты?

— Я тоже.

Он сказал это просто, без иронии, но это-то и злило меня,

— Этот список… Который ты у меня забрал… Там упоминались Беллингер и я… Он как-нибудь изменился?

— Пока нет.

— Пока?

— Как видишь, я с тобой откровенен.

— Почему? — в упор спросил я.

— Да потому, что ты выведен из игры. Ты еще не понял?

— Это ты так считаешь, — возразил я.

— А ты думаешь иначе?

Он явно дразнил меня. Ночное путешествие никак на его настроении не отразилось. Он знал что-то такое, что позволяло ему не считаться со мной.

— Плесни еще, — подставил он свою чашку. — Это хорошо, что ты много думаешь. Жаль, всегда с опозданием.

3

Несколько дней мы встречались только за столом. Юлай почти не вылезал из бункера, охраняемого Ровером; а меня опять мучили сны.

Там, в снах, я вновь и вновь бежал вверх по косогору — к недостижимой, я уже понял это, синеве. Проклятие, а не сны. Я не знал причины, вызывающей их.

Пару раз я замечал ночные огни в бухте, но Юлай нашего убежища не покидал.

Я с тоской следил за таинственными огнями.

Если алхимики и были заинтересованы во мне, с предложениями они не спешили. Если шеф и был озабочен моим исчезновением, я этого никак не чувствовал.

Я садился на подоконник и следил за туманом, лениво перегоняемым ветерком с берега на берег.

В течение какого-то часа ветерок сменил направление раз пять. Дважды я видел тень Ровера, появляющегося перед бункером. Он смотрел в мою сторону, я чувствовал это по холодку, леденящему мне спину.