Лесной Охотник (ЛП)

Третья сука возникла позади первой. Грациозная, с золотистой шерстью, через которую виднелись красноватые язвы. Эта собака была больна, и запах ее болезни разносился по воздуху.

Все стояли и смотрели на него. Снег все сыпал и сыпал, закручиваясь в миниатюрные торнадо, и Майкл Галлатин дрожал от холода, слабости, боли и кровопотери.

Показалась четвертая собака. Остальные расступились, чтобы дать ей дорогу. Неудивительно. Это был кобель. Большой черный доберман с мощными мышцами и глазами цвета янтаря. Он встал между волком и своими подопечными и пристально посмотрел на вновь прибывшего, в глазах читался вопрос: хочешь драться?

Майкл Галлатин, несмотря на свои внушительные размеры и тот факт, что даже будучи раненым, он мог разорвать их всех в клочья в считанные секунды, опустил голову почти до бетона и пригнулся к земле.

Нет, не хочу, — ответил он.

Доберман оставался в своей напряженной позе наблюдателя. Майкл подозревал, что именно в этом заключалась его основная работа в условиях жизни в этом переулке. Белая собака начала выходить вперед, и доберман потерся о нее своей мордой. Это была его сука.

Майкл подумал о собаках, бродивших по Берлину. Потерянные животные, когда-то любимые своими погибшими хозяевами — ныне брошенные и никому не нужные. Они вырывали в мусорных баках все, что могли, чтобы выжить, и укрывались… а где именно?

Сука с язвами на теле подошла к нему. Она понюхала его, и он, выказывая вежливость, ответил на комплимент. Она смотрела на него глазами, полными боли и, возможно, ждала какого-то чуда. Она была старой, и, судя по ее запаху, доживала свои последние дни. Худоба, болезнь, бездомность — вот она, триада безнадеги.

Она подошла ближе, и Майкл мог поклясться, что увидел в глазах этой старухи всю ее жизнь. Увидел очаг и теплые хозяйские тапочки. Увидел, быть может, детскую радость. И грусть матери тоже. А еще видел очень много боли. У этой собаки был царственный вид и самоуверенное достоинство. Майклу показалось, что она чем-то похожа на императрицу, чей дворец рухнул в одночасье, и никто не был в этом виноват. Возможно, ее дом уничтожила одна из бомб.

Маленькая такса подкралась и очень осторожно понюхала пришельца, понимая, что ничего от него не получит. Когда Майкл сместился всего на один дюйм, кобель таксы взвизгнул и бросился прочь.

Затем появилась прекрасная белая собака. Похоже, эта красотка в прошлой жизни участвовала в собачьих выставках где-нибудь в Париже и нежилась на подушках, демонстрируя свою красоту. Она осторожно приблизилась, остановилась, а затем снова приблизилась, двигаясь грациозно и осторожно.

Императрица заговорила низким хрипом: он в порядке. Затем красотка преодолела еще несколько шагов, разделявших их. Она немного дрожала, как и всякая женщина в присутствии подобного раненого монстра, готовая в любой момент броситься бежать.

Последним приблизился доберман.

Он оценивал Майкла на безопасном расстоянии, не забывая смотреть по сторонам, затем принюхался к воздуху, тихонько зарычал, чтобы все знали, кто командует этой армией, а после притворился, что смотрит куда угодно, только не на волка. Снег смастерил доберману свое холодное пальто, и тот раздраженно стряхнул его с себя. Затем внезапно он подошел прямо к Майклу, уставившись ему на ухо, а волк, стараясь проявить должное смирение, покорно уставился в землю.

Язык коснулся его — едва-едва — и тут же убрался прочь.

Императрица обнаружила его огнестрельную рану.

Маленькая такса бегала по кругу, вокруг груды мусора, которая когда-то могла быть обеденным столом.

Затем командир ткнулся в ребра Майкла своей мордой. Он не старался причинить боль, а лишь хотел проверить, крепки и целы ли кости. Его поведение говорило: может быть, мы сможем тебе помочь.

Майкл думал о том же самом.

Собаки отпрянули от него и поспешили в дальний конец переулка. Императрица повернулась и стала ждать, а затем остановились и остальные — один за другим — чтобы дождаться раненого. Последним замер командир, приняв военную позу.

Ты идешь? — словно бы спрашивал он.

Майкл поднял глаза к небу и почувствовал мягкость снега. Он чувствовал также и приближающийся рассвет задолго до того, как первые лучи солнца должны были прорезать берлинские облака. Он подумал, что стая, должно быть, нашла где-то укрытие. Его интересовал тот факт, знала ли Императрица все подземные туннели, в которых когда-то ходили поезда, когда Берлин еще был городом с сердцем, душой и разумом.

Черное Солнце.

Он понял, что может быть единственным, кто об этом знает. Единственным, кто когда-либо слышал об этом. Что ж, он позволит кому-либо убить себя в следующий раз. Он уже потерял смысл жить и был готов к скорой смерти, когда закончит работу. Но не в этот день.

Итак, его ждали собаки.

Майкл подумал, что скоро он найдет тихое место. Место, где сможет передохнуть без угрозы быть замеченным. Место, где он сможет смотреть на городское ночное небо. И в этом месте он сможет выть на звезды, призывая Бога, которого корил за несправедливость и безумие этого мира. А еще он бы выл за нее.

Моя Франциска.

Он надеялся, что этой ночью она уже спит среди ангелов.

Так непобедимый и несломленный Майкл Галлатин продолжил свою борьбу.

Часть шестая. Смерть Охотника

Когда он нашел труп серого волка с перерезанным горлом и выколотыми глазами, Майкл Галлатин понял, что они пришли за ним.

Он сидел в коричневом кожаном кресле в прихожей своего дома, который когда-то был церковью, а ныне являлся для него собственной святыней — местом одиночества и размышлений. Это было здание из красных кирпичей, пересеченных белым раствором. У бывшей церкви была узкая башня с белым шпилем и дорожкой вокруг нее. В башне стекла были витражными, окрашенными в темно-красный и темно-синий цвета.

Тьма собиралась снаружи в густом валлийском лесу, который защищал дом Майкла Галлатина от остального мира. Это был одиннадцатый день июля 1958-го года. Он слушал «Жаворонка» Ральфа Воана Уильямса на своем проигрывателе и знал, что, когда музыка умолкнет и упадет полная тьма, он встанет с кресла, на котором провел уже бессчетное количество времени за чтением или прослушиванием музыки, и выйдет им навстречу.

Потому что они пришли за ним. И он сомневался в том, что вернется в этот дом живым. А если и вернется, то уж точно не таким, как прежде… и дом будет уже не таким, каким он его оставил.

Они были профессионалами. Убийцами самого высокого класса. Сколько их было там, в темном лесу, ожидавших его? Он не знал. Но они казнили одного из его волков, одного из его товарищей, и он понимал, что если не выйдет к ним сегодня сам, то следующей жертвой станет другой его товарищ.

Они не остановятся, пока все его друзья по стае не умрут от быстрого клинка, а затем не будут изувечены каким-нибудь зверским восточным инструментом. Майкл не мог этого допустить.

Поэтому он сидел в обществе музыки, дожидаясь полной темноты.

На нем были черные туфли с мягкой подошвой, серые брюки и синяя хлопковая рубашка. Воздух снаружи был теплым — не по сезону теплым для валлийского лета.

Луна охотника сегодня имела форму косы, идеально подходящей для вырубки прошлого, более не нужного в этом мире.

Он был потрепанным жизнью сорокавосьмилетним мужчиной. Его густые волосы по бокам покрыла сероватая седина, а спереди они и вовсе стали почти белыми. Его лицо все еще обладало той грубой, дикой красотой, а глаза по-прежнему были ярко-зелеными, но он понимал, каким медлительным стал. Он знал, что возраст начинает брать свое. Знал, что должно было произойти, если ему удастся пережить эту ночь. Он был уже не тем человеком, что раньше… и уже давно не был волком.

Майкл задумался о том, чтобы встать и опрокинуть в себя залпом стакан «Талискара» — своего любимого шотландского виски с острова Скай — и не стал ограничивать себя в этом желании. В нем чувствовался соленый привкус моря, которым Майкл так наслаждался. Одна порция напитка была приятной, но следующий стакан уже мог дать убийцам дополнительное преимущество. Нет, если он переживет эту ночь, то, пожалуй, именно этим чудесным напитком сможет отпраздновать свое выживание на рассвете. Но он всерьез сомневался, что ему действительно доведется еще хоть раз выпить «Талискар».