Лесной Охотник (ЛП)

Бандит вернулся с тарелкой торта и мороженного, держа во второй руке вилку и ложку с выгравированной на них символикой отеля. Когда Майкл принял угощение, он подумал, что от такого количества сладкого у него запросто может разболеться желудок. В это время мужчина, напоминавший ему взволнованного бухгалтера, прошептал что-то Риттенкретту на ухо, и краснощекое лицо старшего следователя раскраснелось сильнее.

— Что ж, Зигмунд напоминает мне, что у меня есть дела, которые не оставляют меня даже в ночь моей вечеринки. Франциска, я думаю, сыграть роль хозяйки вечера в мое отсутствие будет твоей стихией. О! — последнее восклицание будто бы переводило настроение разговора с непринужденного на более деловой. Аксель Риттенкретт повернулся к своему спутнику, и глаза его снова показались острыми. Он вновь обратился к даме.

— Наш проект требует твоего особого энтузиазма, — сказал ей Риттенкретт. — Твоих бесценных навыков общения. В нашем списке появилось несколько новых клиентов. Мы можем поговорить об этом завтра утром? Например, в девять часов?

— Безусловно, — ответила она.

— Бальзам мне на сердце, — улыбнулся Риттенкретт, снова повернувшись к Майклу. — Майор Йегер, ешьте и пейте на радость и проходите через любую дверь, через которую захотите. Для меня было большой честью встретиться с вами. Удачи вам и хорошей — думаю, вы часто слышали это слово ранее — охоты. Хайль Гитлер!

Он поднял правую руку в приветствии.

— Хайль Гитлер, — ответил Майкл поднимая руку с вилкой, на которой остался небольшой укушенный кусочек торта с заварным кремом и легким следом подтаявшего мороженого.

Белая гора следователя Гестапо в компании двоих помощников отошла и удалилась сквозь толпу. Протиснуться через людей с такими габаритами для него было непросто. Друзья и знакомые хлопали его по плечам и спине, однако он почти не обращал на них внимания. Вскоре его пылающие уши пропали из виду и скрылись за дверью.

Глава четвертая. Жизнь — это битва

— Интересный человек, — сказал Майкл, унимая мелкую дрожь после ухода Риттенкретта. — Могу ли я спросить… почему он выбрал белый костюм зимой?

— Такова его натура, — в голосе фройляйн Люкс зазвучала нотка облегчения, словно она была рада избавлению от общества своего знакомца не меньше Майкла. — Он всегда носит белый костюм, вне зависимости от времени года. Он любит, чтобы его называли Снеговиком.

— Снеговиком? Почему?

— Уверена, вы не настолько хотите это знать, — сказала она, и когда Майкл посмотрел ей в глаза, он почувствовал, что это граница, которую не стоит сейчас пересекать. — Вы только что встретились с Акселем, но… должна сказать… вы проявили большую самоуверенность, говоря с ним в таком тоне.

— Зато я заслужил возможность попробовать такой деликатес перед сном, — он поставил торт и мороженное на поднос проходящего мимо официанта.

— Об этом я и говорю, — рука Франциски нашла его ладонь. — У Акселя два лица. И вы никогда не знаете, какое из них сейчас на вас смотрит.

— Мясо, — ответил Майкл.

— Что?

— О, простите, я просто подумал вслух. Я бы хотел немного мяса. Кажется, ресторан еще открыт? Туда можно попасть через вестибюль. Вы обедали?

— Я должна остаться здесь.

Он пристально посмотрел на нее, уловив в ее глазах собственное отражение.

— Нет, — качнул головой он. — Вовсе не должны.

Несмотря на редкие поставки продуктов, повар «Кёниглихе Гартен» расстарался, приготовив превосходные бараньи отбивные. Франциска заказала салат. В чуть более тусклом освещении ресторана она выглядела не менее ошеломляюще прекрасной, чем ранее. Воистину, она была самым красивым и изысканным существом из всех, кого Майкл когда-либо встречал. Он понял, что сейчас должен быть с нею очень осторожным, потому что она могла начать задавать вопросы о его жизни в Дортмунде, о его образовании и так далее, а за его реакцией она будет наблюдать со следовательской пристальностью и искать возможные нестыковки в его рассказе.

Впрочем, о том, женат ли он, она не спросила ни разу. Он тоже не носил кольца, но все-таки… он ведь мог оставить его в своей комнате. Франциска очень кратко расспросила его о военной службе, и это было весьма кстати, потому что, несмотря на хорошо усвоенные подробности мучений 25-й армии под Арденнами, он не хотел слишком вдаваться в детали.

— У вас странный акцент, — вдруг сказала она, когда он потянулся за стаканом воды.

Он продолжил свое движение, ничем не выдав напряжение, и сделал большой глоток.

— Я знала… встречала… людей из Вестфалии раньше. Ваш акцент… звучит как-то иначе.

— Акценты столь же различны, сколь и люди, я полагаю, — ответил он. Не звучал ли его голос слишком сдавленно, когда он это сказал?

— Возможно, — согласилась она, неопределенно поведя плечами.

— Я хочу вас спросить.

И да поможет мне Бог, подумал он. Она сосредоточилась только на нем, как цепкий следователь Гестапо.

— На какой проект в Гестапо может работать журналист и фотограф «Сигнала»?

Она даже не моргнула. В серых глазах вдруг мелькнул фиалковый блик. Ему это показалось, или дело просто в игре света и тени? Так или иначе, взгляд ее оставался спокойным. Она повернула голову, словно собиралась заговорить с кем-то, кто только что вошел в зал — возможно, кто-то из гостей с вечеринки, которому она бы хотела представить своего нового друга майора Хорста Йегера.

Похоже, я протянул свой мост слишком далеко, подумал Майкл. Но на попятную не пошел, а принялся ждать.

— Мы оба солдаты, — заговорила Франциска, и ее взгляд начал перемещаться от собеседника к другим посетителям и обратно. — У вас свое поле битвы, а у меня свое, потому что мы оба любим Германию и Рейх. Что еще может быть важно для нас?

— Жизнь, — сказал он, и это ошеломило его, потому что он понятия не имел, отчего решил сказать именно так.

— Жизнь, — качнула головой она. — Это битва.

Он обглодал мясо до костей и отодвинул тарелку в сторону. Глядя на нее, Майкл чувствовал, как его сердце начинает биться сильнее. Ее глаза были сосредоточены на нем, они разбирали его на куски, и даже, когда он просто сидел молча, эти глаза с интересом изучали его, а острый ум размышлял о том, что он должен сказать дальше.

И вправду, что он должен сказать?

Придумать какую-нибудь пошлую остроту, чтобы заманить ее наверх, в свою кровать, в комнату 214, за что могло бы умереть большинство джентльменов в этом мире? Что до него… он ведь пустая униформа, надетая в качестве маскарадного костюма! Он подумал… и почувствовал в себе страх, что она разглядит саму его суть. Майкл боялся того, что она может подумать о нем, обо всем, через что он прошел — о крови и огне, о муках и скорбях. Он страшился, что она прочтет его душу в момент, когда уверенность его даст трещину. Ему казалось, что для этой женщины, для этого существа, для этого задания, он был недостаточно хорош.

Франциска заговорила, резко сменив тон.

— Я не шлюха, — сказала она. — И мне не жаль тебя. Если твоему отряду завтра утром прикажут идти на восток, или послезавтра, то это твой долг по службе — отправиться воевать. То, что я сказала тебе с самого начала, остается в силе. Я хотела бы сфотографировать тебя для моей статьи. Зачем? Потому что ты очень красивый мужчина и будешь хорошо смотреться на обложке журнала. И, как я уже говорила, я знаю, что у тебя сильное и благородное сердце. Откуда мне это известно? Потому что, несмотря на то, что мы оба сгораем от страсти и хотим подняться в номер, чтобы заняться любовью, я уверена, что ты не возьмешь меня, как животное. Ведь ты не зазываешь меня в кровать сальными намеками, другой бы стал. Я пошла бы с тобой наверх, чтобы после ты был должен мне эти снимки. Но так как ты не животное, я пойду с тобой с удовольствием. Я уже предвкушаю, что ты можешь мне показать. И что будешь думать, когда увидишь всю меня.