Урок кириллицы

Мы ещё минут сорок поболтали на разные темы, сравнивая жизнь в Москве и в Кундерах, а потом я рассказал ей о своем визите к писателю Горохову, книги которого, как оказалось, она знала намного лучше меня.

- Мне нравится, как он пишет, - сказала она. - Я по несколько раз перечитывала его повести "Святая вода", "Паломники" и особенно - "Жду ответа, как соловей лета". Я не знаю, соблюдает ли он посты и верен ли своей супруге, но, читая его книги, мне почему-то хочется стать если и не монахиней, то по крайней мере - женой священника.

- А как насчет библиотекаря? - сострил я неожиданно для самого себя.

- Ну-у-у, если библиотекарь примет сан священника...

Я представил себе наше село Рождествено, облупившуюся полупустую церковь, зимний лес вокруг и скользящие через замерзшую Волгу сани, в которых сидит Аня в шубке и рядом - я в черной рясе... И сознание тут же дорисовало толпу мокроносых расхристанных мальчишек, которые оравой бегут по сельской улице за нашими санями, выкрикивая какие-то нелепые дразнилки, типа "Поп, поп - толоконный лоб!" или что-нибудь в таком же духе.

И я скомкал напрашивавшийся ответ, как недописанную записку.

Мы договорились встретиться на другой день в шесть часов вечера возле памятника Пушкину, попрощались у входа в её подъезд и, едва успев на последний поезд метро, я поспешил к ожидающему меня на квартире Панкратия Пивогорова ночлегу...

...И вот наше путешествие по Москве подземной подошло к концу и, выйдя на станции "Тверская", мы поднялись с отцом Мирославом по эскалатору и, пройдя через главный вестибюль, направились к выходу на площадь...

Глава О (70).

"ОНэксим-Банк, - гласила полыхающая яркими лампочками надпись на бывшем кинотеатре "Россия", - это гарантия стабильности и..."

Однако, какие еще, кроме стабильности, гарантии символизировал собой этот самый "Онэксим-Банк", я прочитать не успел, так как увидел стоявшую возле памятника Александру Сергеевичу Аню и в радостном нетерпении помахал ей рукой.

- Так это у тебя с ней встреча? - увидев ответный жест Анюты, поинтересовался отец Мирослав.

- Да, - кивнул я, - с ней. Идемте, я вас познакомлю.

Мы сделали несколько шагов навстречу Ане, и я уже чуть было не сказал ей: "Привет! Познакомься - это отец Мирослав Занозин, он мне помог сегодня разобраться в некоторых сложных вопросах", - как какая-то внезапная сила заткнула мне рот тугим комком пыльного воздуха, по ушам ударила волна близкого грома, я увидел, как под одной из стоявших вокруг памятника скамеек мгновенно вспух кроваво-золотой куст взрыва, полетели вокруг обломки досок, камни, обрывки чьей-то одежды и подброшенные взрывной волной тела гулявших. Взвизгнув от удара о камень, один из осколков чиркнул по постаменту памятника и, звякнув где-то в стороне об асфальт, от него отлетела отсеченная (брошенная на сувенир поколению "П"?) первая буква фамилии поэта.

"Это же неправильно! - тотчас вспыхнула в моей голове нелепая, кричаще-паническая мысль. - Он же не Ушкин, он - Пушкин! Надо объяснить это всем, надо сказать об этом Анечке и отцу Мирославу, надо немедленно..."

Но вокруг вдруг сделалось совершенно темно, голова моя метнулась от меня куда-то в сторону и, едва поспевая за ней, я полетел вместе с пыльным вихрем и подброшенными взрывом предметами в черную бездну беспамятства.

Сколько оно продлилось, я не знаю, но, судя по тому, что за это время к месту теракта успели приехать спасатели и милиция, я провалялся в обмороке минут пятнадцать, а то и больше.

- ...Давай, давай, поднимай его, бери за ноги, - наконец-то пробился ко мне голос извне и, разлепив на мгновение веки, я увидел склоненных над собой людей в форме МЧС, которые пытались поднять меня и уложить на стоящие рядом носилки.

- Я сам, сам, - пробормотал я, чувствуя, что мои руки и ноги находятся на месте и, кажется, слушаются меня.

- Сам? - переспросил один из склонявшихся ко мне. - Сможешь? Тогда давай... вот в этот автобус, - и повернул меня лицом к стоявшему поблизости автобусу с распахнутыми дверцами.

Держась рукой за распухший лоб, я, покачиваясь и почти ничего не видя перед собой из-за отяжелевших, не поднимающихся век, добрел до дверей автобуса и, подхваченный чьими-то сильными руками, поднялся в салон и сел на ближайшее сидение, спиной к водителю. Кто-то сразу же сунул мне в нос противно пахнущую нашатырем ватку и принялся обрабатывать влажным тампоном горящий лоб.

Я попытался вторично открыть глаза и увидел перед собой озабоченную пожилую докторшу.

- Ничего, ничего, - сказала она, увидев, что я очухался. - Все будет хорошо, ничего страшного не случилось, тебя просто ударило по голове вырванной из скамейки доской. Лоб, конечно, ещё поболит, и синяк может разойтись на лицо, но сотрясения вроде бы нет...

- Вот это, бля, баклажан в натуре! - раздался вдруг не вяжущийся к ситуации момента жизнерадостный пьяный голос и, скосив глаза, я увидел поднимающегося с заднего сидения алкаша, по-видимому, посаженного где-то ранее в автобус да так и оставшегося в нем, когда поступил срочный сигнал ехать к Пушкинской площади. - О! И батюшку замели! Ну дают! - изумленно хохотнул он и, переведя взгляд на дверь, я увидел, как, бережно поддерживая за плечи Анюту, в автобусе появился отец Мирослав.

Наложив мне на лоб холодный мокрый компресс, врач метнулась к ним и захлопотала над Анечкой.

- Ничего, ничего, - услышал я знакомое приговаривание. - Всё будет хорошо. До свадьбы, как говорится, заживет...

Минут через пять автобус был набит уже до отказа, сверх того в него влезли человек пять омоновцев с короткоствольными автоматами и, окатывая стоящую вокруг толпу разбрасываемыми мигалкой волнами синего света, он отчалил от тротуара и повез нас вниз по Тверской улице. Скоро нас пару раз тряхнуло, как бывает при въезде на бордюр, и сделав пару кругов и поворотов, автобус остановился.

- Выходим по одному! - громко предупредил старший из омоновцев, когда открылись двери. - Резких движений не делать. Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к бегству!

"Ему еще, блин, до шуток", - подумал я, морщась от боли и выбираясь наружу.

Но он не шутил. От подножки автобуса и вплоть до открытой двери отделения милиции (а это было именно оно, а не больница, как я подумал сначала) стоял живой коридор из выстроившихся в два ряда милиционеров, по которому мы и проследовали внутрь здания. Там у нас изъяли находившиеся в карманах вещи и документы, а затем всех, кроме отца Мирослава и Анечки, посадили в огромную клетку, отделенную от общего помещения стальной решеткой, и приступили к выяснению личностей.

К следователю вызывали по одному, и пока шла проверка его документов, между остающимися за решеткой тянулись самые разнообразные и невероятные для данного места и ситуации разговоры.

- ...Да разве дело в том, кто из нас более талантлив как художник? продолжая, как видно, прерванный задержанием разговор, говорил за моей спиной один собеседник другому. - Ты вот думаешь, почему от тебя жена убежала, а от меня, слава Богу, нет? А? Да потому, что ты смотришь на женщин с вожделением, а я - с восхищением. Я думаю, как прекрасно они выглядели бы из эбена, а ты - как прекрасно, если бы они были тобой отъебёны...

- ...Нет, что ты мне ни говори, а век энциклопедистов уже больше не повторится! - доспаривал кто-то с другой стороны. - Потому что исчезла сама необходимость в накоплении знаний! Зачем это делать? Мир полон информационных носителей - СМИ, Интернет, видео и прочее, прочее. Читать не надо. Учить - не надо. Знать - не надо. Надо уметь - пользоваться. Вместо умных людей теперь растут одни только - пользователи...

- ...Да что ты всё: государство, государство! Я знаю, что оно дерьмо, но нужно любить не сегодняшнее государство, а Отчизну - вот этим наши предки и отличались от нас сегодняшних. Что ты думаешь, они не видели, что тогдашние чубайсы да березовские разворовывают страну? Видели. Но, не любя их, они любили Россию, а потому и тратили свои жизни не на тяжбу с ворами, а на возвеличение русской славы. И потому о ворах никто не помнит, а Третьяковка стоит, собор Василия Блаженного горит посреди Москвы, как цветик-семицветик, и от русских песен аж сердце из груди выпрыгивает...