Две сорванные башни

Гиви, то и дело спотыкавшийся на мощенной булыжником мостовой, отчаянно пыхтя, просипел в спину своим товарищам:

– Ничего не понял. Все в сад – это что, шифровка какая, что ли?

Пендальф, снова облаченный в плащ-палатку, не сбавляя ходу, отрывисто бросил через плечо:

– Точно, шифровка. Типа Юстас – Алексу. Грузите апельсины бочками. Мысленно с вами, и все такое.

Агроном на всякий случай поинтересовался:

– Ну, и что эта ахинея означает?

Лагавас тоже решил поучаствовать в разговоре:

– А чефо тут непонятнафа? Крути петали, пока не тали.

Пендальф остановился около привязи, возле которой переминался с копыта на копыто его личный гужевой транспорт:

– Очень правильная постановка вопроса. – Он замолчал, явно что-то обдумывая, а затем обратился лично к Агроному: – Про старика думаю. Силы у него слабые. Боюсь, как бы не сорвался. Если сорвется… сам знаешь… обертывание в мокрую простыню… или обоссать – и на мороз.

Агроном поразминал запястье правой руки, всем видом показывая свою решительность:

– У меня не сорвется.

Пендальф, вполне удовлетворенный его ответом, повернулся к своей лошади:

– Мерин мой деревянный. Соскучился по папочке? Совсем отощал на казенном овсе. А ведь я говорил: не экономьте на лошадином питании.

Агроном оглядел вверенных ему бойцов и, прихватив лошадку за уздцы, обратился к лихо запрыгнувшему в седло командиру:

– Гостинцев привези, старый. Пендальф только улыбнулся:

– Да помню я, помню. Тебе – журнал эльфийского порно, эльфу – ящик пилок для ногтей, а гному – метр с кепкой.

Агроном довольно кивнул и отошел в сторону, освобождая дорогу для всадника:

– Точно.

Сорвавшийся с места конь чуть не зашиб замешкавшихся Гиви с Лагавасом и унес Пендальфа по пыльной дороге с одной ему ведомой целью…

На фазенде рохляндского атамана царил хаос: туда-сюда носились люди с оружием, спешно снимались со стен и упаковывались в ящики картины и гобелены. Чертыхались на высоких козлах рабочие, крест-накрест клеившие на гигантские витражи полоски бумаги. В дальнем углу зала в камине полыхали веселым огнем архивные папки.

Среди этой суеты никто не обращал внимания на белокурую наследницу рохляндского престола. Нимфетка развлекалась тем, что сшибала головы многочисленным гипсовым статуям, всем видом изображая из себя непризнанного гения боя на мечах. Орудовала она антикварным клинком, по случаю утянутым со стены, увешанной коллекционным оружием. В тот самый момент, когда она решила попрактиковаться в ударе с разворота, за ее спиной возник Агроном:

– Где это ты так махать научилась?

Не успев остановить уже начатое движение, девушка развернулась ему навстречу, наверняка перерубив бы подкравшегося напополам, но Агроном, еще утром верно оценивший недюжинный потенциал красотки, предусмотрительно выставил свой клинок, отражая удар.

– Положь саблю, не ровён час – зарубишь кого.

Вспыхнув, как светофор на выданье, блондинка отшвырнула железяку, которой размахивала, и заскороговорила:

– А я еще и нунчаками умею. Я раньше в детской спортивной школе занималась. И еще в секции фигурного катания.

Агроном только усмехнулся, оглядывая нехилое «поле деятельности»:

– Я бы с тобой откатал произвольную программу. Нимфетка облизала пересохшие губы и парировала:

– Произвольную? Ты сперва обязательную откатай. И учти – за технику баллов больше дают, чем за артистизм!!! – Она отвела взгляд в сторону. – Глянулся ты мне, солдатик. Приходи в полночь к амбару, не пожалеешь.

Агроном, в очередной раз убедившийся в собственной неотразимости, задешево не продавался:

– Не, не могу. У меня дома невеста чижолая, – он попробовал пальцем свой клинок и, откинув со лба прядку волос, красивым плавным жестом погрузил сталь в ножны, причмокнув губами и усмехнувшись: – Впрочем, я еще не сказал «нет».

Он весьма учтиво поклонился и, не спуская с лица издевательской улыбочки, пошел прочь из королевских покоев.

Спустившись в город, он нашел своих подельников, и вскоре они смешались с толпой горожан, которая вытекала через крепостные ворота на дорогу и направлялась прочь от города, волоча на себе нехитрые пожитки. Взобравшиеся на ближайший холм рохляндские всадники, во главе которых выделялся сам атаман, контролировали исполнение утреннего указа.

На конспиративной даче Сарумяна в маленькой комнатушке три на три метра сидел на больничной койке порядком потрепанный хмырь в больничной полосатой пижаме. На спинке кровати болталось синее трико с дырой на груди, а на прикроватной тумбе стоял пакет с яблоками и кефиром, подпертый сбоку рулоном туалетной бумаги, в который был воткнут допотопный градусник. Хмырь с загипсованной рукой и подбитым глазом докладывал о положении дел самому Сарумяну, брезгливо примостившемуся на краю больничного табурета:

– Белый со своей бригадой – просто монстры. Как начал руками махать. Как начал орать: скажи водке нет! – Хмырь смотрел на начальника, словно ища поддержки, но тот только недовольно покачивал головой, поэтому бедолага счел за благо продолжить рассказ: – Народ враз протрезвел и врассыпную из города. А подельник его, Агроном, – просто пес цепной! Я еще одного запомнил. Кличка у него странная. То ли Логотип, то ли Барабас…

Сарумян встал, давая понять, что время посещений закончилось, и вышел, даже не оглянувшись на побитого агента:

– Посмотрим, что это за Логотип…

Порядком изголодавшиеся карапузы брели по неглубокой горной речушке, едва-едва переставляя истертые в кровь ноги по скользкому каменистому руслу. Затянувшийся турпоход окончательно выбил из них остатки жизненных сил, и даже Сеня прекратил беспрестанно материться, в который уже раз спотыкаясь об очередную корягу. Впрочем, это только помогало ему копить в себе вполне объяснимую злобу на Федора, вытащившего его задницу из теплой домашней норы, на их внезапного «друга» – проводника и вообще на весь окружающий его мир.

Федор, надо сказать, тоже пребывал не в лучшем расположении духа. Внутреннее напряжение в отряде росло, грозя забрызгать фекалиями давнюю дружбу.

Шмыга, он же Голый, был далек от высоких материй. В отличие от карапузов, он не оставлял надежд поживиться чем-нибудь съестным, – собственно, для того он и привел сюда своих новых хозяев, – надеясь наловить рыбки, а вовсе не для того, чтобы недомерки понежили свои волосатые нижние конечности в прохладной водичке. Проводник-самоучка, словно лягушка-мутант, скакал с валуна на валун, внимательно вглядываясь в прозрачную воду, и, едва заметив блеснувшие на солнце чешуйки, коршуном бросался в реку, не достигнув, впрочем, особых успехов, если не считать дважды разбитого носа.

Искоса поглядывавший за хмырем Сеня каждый раз криво улыбался, когда Шмыгу настигала очередная неудача. Вот и на этот раз любитель горной рыбалки, неуклюже подцепивший таки скользкими пальцами особо глупую рыбешку, шумно навернулся на скользком камне и плюхнулся в горный поток, который поволок его по камням за улепетывающей со всех ласт добычей.

Сеня не удержался от ехидного комментария:

– Эй, юниор! Резче гребок, шире амплитуда!

Прилетевшая откуда-то сзади плюха чуть было не опрокинула «комментатора» в воду:

– Че ты его прикалываешь? – Лицо Федора, взявшегося рукоприкладствовать, выглядело зловеще: правый глаз карапуза подергивался.

Схватившись за затылок, Сеня на всякий случай поинтересовался, в чем дело:

– В смысле?

Федор приблизил свое лицо так, что лбы их встретились, и, скорчив грозную физиономию, прошипел:

– Мы же одна команда, и все такое.

Сеня, опешивший от такого поворота событий, хватал воздух ртом и не находил нужных слов:

– Федор, ты че, не видишь? Казачок-то засланный. Эта редиска на первом же скачке расколется!

Не проникнувшись высказанными на полном серьезе подозрениями, приятель только презрительно фыркнул и, отстранив Сеню со своего пути, сделал несколько шагов вперед. Сложив руки на груди, он уставился на скачущего по воде проводника: