Страница 8 из 12
Аптекарь улыбнулся и сказал:
— Мы не имеем права отпускать этого лекарства без рецепта.
— Лекарства? Да, это хорошее лекарство, — сказал Лугин, странно глядя прямо в глаза аптекарю, но, содрогнувшись, прибавил: — Есть однако ж, как кажется, болезни, от которых даже оно не может излечить. Во всяком случае вы мне его отпустите.
Аптекарь улыбнулся еще более, точно хотел сказать: «видишь, как мы понимаем друг друга!» — и отпустил «лекарства».
Взяв сверточек в руки, Лугин сказал резко:
— Если вы, милостивый государь, смотрите на меня таким взглядом, то вам не следовало бы продавать мне этого лекарства!
Аптекарь, казалось, был удивлен таким замечанием.
Придя домой, Лугин вылил все содержимое склянки в рюмку, поставил ее на стол и сел перед нею в кресло…
Вся жизнь представилась воображению его…
Мрачный, безотрадный путь! Ни одного теплого воспоминания, на котором с любовью мог бы остановить он свой взгляд и, что было еще страшнее, ни одной привязанности!
И не насмешка ли это судьбы, что он, который никогда не любил ни одного живого существа, — так непостижимо отдался теперь призраку?
Но этого призрака нет теперь с ним и, конечно, не будет никогда! И не прав ли он был, когда так часто думал, что это был только непостижимо яркий, повторяющийся сон?… А свидетельство Никиты? Нет, это не призрак! Это — душа! Он мог бы быть не один теперь!
Но он один, один в целом мире! Кому он нужен? Кто пожалеет об его смерти? Призрак? Душа?
— Какой нынче день? — невольно и неожиданно подумалось Лугину.
— Середа-с! — сказал вдруг громко в передней Никита.
Лугин вздрогнул.
— Я не спрашивал тебя! — крикнул он испуганно.
— А мне послышалось, батюшка-барин, вы изволили меня спросить, какой нынче день.
— Дурак! — сердито и испуганно крикнул Лугин. — Странное совпадение!
«Середа!» подумал он потом: «Быть может, они явятся?»
Он посмотрел на портрет: краски все оставались мертвыми.
Он медленно перевел взгляд свой на рюмку…
«Нет, они не явятся!» подумал он еще раз: «Ведь, не явились же они в прошлую середу!»
«Иди же, смерть! Иди!»
Он взял рюмку в руку и невольно взглянул на портрет: на сером фоне полотна его фигур не было. Он быстро обернулся к двери гостиной: она тихо и беззвучно отворялась…
Рюмка выпала из рук Лугина; он вскочил. Несколько мгновений стоял он в немом ожидании и потом воскликнул:
— Заклинаю тебя избавлением твоего страждущего, проклятого духа: приведи ее сюда! Ставлю душу свою на карту!
Призрак показался в двери: за ним печальная, туманная фигура призрачной женщины…
С воплем кинулся к ней Лугин в неизъяснимом восторге, но старик опять заступил ему дорогу и сказал резко:
— Садитесь!
Лугин содрогнулся и, будто вспомнив что-то, взглянул на старика. Он не узнал бы его: то дьявольское выражение, как адамант, жестокой, сознательной злобы, которое прежде только на мгновение, как молния, вспыхивало на мертвенном лице его, теперь вполне овладело им и неподвижно остановилось на нем. Теперь это был уже не гипнотик, лишенный своей воли и пассивно исполняющий волю чуждую ему, магнетически на него действующую: это был дух, одержимый собственною, сверхъестественною страстью, дошедшею до состояния неподвижного, злобного бесстрастия.
Лугин внимательно и как будто соображая что-то, долго смотрел на призрак, потом положил свою руку на карту и сказал:
— Послушай, проклятый призрак, скажи мне одно: если я выиграю ее, буду ли я с нею всегда?
— Не знаю, — резко ответил призрак.
— А если я проиграю ее, что будет тогда?
— Не знаю.
— Лжешь ты, проклятый! Я вижу по демонским взглядам твоим, что ты знаешь это, — воскликнул Лугин в бешенстве. — Ты хочешь морочить меня? Это не удастся тебе!
Что это за глупая мистификация? Что значит: поставить душу на карту? Что это за глупая комедия?
Призрак посмотрел теперь на Лугина с нескрываемой, злобной насмешкой.
— Ты, кажется, хочешь смеяться надо мной? — все более и более выходя из себя, воскликнул Лугин. — Но тебе не удастся это! — Слышишь ли: говори мне сейчас, в чем твое проклятье, или я сумею вырваться из-под этого обаяния!
Призрак содрогнулся. Блестящие теперь глаза его устремились вдаль. Он помолчал одно мгновение, как бы вспоминая, и потом сказал с важностью:
— Сегодня вы можете узнать это.
— Говори же! — воскликнул Лугин в нетерпении.
Призрак уставился на Лугина своим адамантово-жестоким взглядом, который будто говорил: «принимаю на себя все последствия моих слов и поступков» — и сказал, точно отчеканивая каждое слово:
— Я проиграл в карты честь моей дочери — молодому офицеру, моему сослуживцу.
Лугин вскочил.
— Но кто же дочь твоя?
— Вот, — ответил призрак, указав на призрачную женщину.
— Призрак? — воскликнул Лугин, боясь взглянуть в ее сторону.
— Душа, — ответил старик.
Лугин молчал.
— Когда же, где и как она умерла? — медленно, будто в изумлении, спросил он.
Старик вдруг улыбнулся какою-то улыбкой позора.
— Давно, много-много лет тому назад, — заговорил он: — она, опозоренная, выпила целую склянку морфина — в этой самой комнате, на этом самом месте, где вы стоите — в середу, — добавил он.
— На каком же кладбище ее могила?
— Самоубийц на кладбище не хоронят, — сказал как бы внушительно призрак, и лицо его мгновенно приняло опять выражение бесповоротной, жестокой злобы.
Лугин молчал: он был потрясен.
— И ты, подлый дух, второй раз проигрываешь свою дочь в карты? — медленно и тихо, с глубоким негодованием, проговорил Лугин.
Злоба и жестокость, изобразившиеся на лице призрака, стали теперь бесконечными. Казалось, Лугин причинил ему словами своими страшную боль. Что-то мстительное исказило лицо его. И вот, вместо ответа, — это было невероятно и неожиданно, — но призрак вдруг сделал какую-то странную гримасу и оскалил зубы…
Лугин молчал в изумлении, не спуская глаз со страшного виденья. Потом он засмеялся и сказал:
— А! Вот что! Да вы, милостивый государь, настоящий упырь, как я вижу! Уж не высасываете ли вы по ночам у детей кровь?
Но вдруг, негодование с новой силой наполнило душу Лугина, и он воскликнул:
— Проиграть в карты честь своей дочери! Не могу понять такой беспредельной подлости!
Призрак закинул голову, будто тигр, готовый броситься на добычу: казалось, уши его даже прижались плотнее к голове.
— Ты ли говоришь мне это? — прохрипел он злобно. — Не ты ли ставишь на карту душу свою из любви к женщине? Не думаешь ли ты, что «страсть к женщинам» лучше «страсти к игре»?
Лугин смотрел на него некоторое время, как бы в изумлении, потом сказал только:
— Демон!
— А не демон тот, кто из любви к женщинам, из жажды «мгновенного наслаждения, безумного и преступного», отрекается от всего святого, от вечного, от бесконечного, от бессмертного? Мы могли бы понять друг друга!
— Сатана! — сказал опять Лугин.
— Если ты так ясно сознаешь свой позор, — прибавил он, помолчав: — ты мог бы избавиться от него.
— Почему же ты не делаешь этого, если веришь в сознание, в это продажное зеркало, которое, в бессильном равнодушии, отражает все, что перед ним ни поставишь?
— Но зачем же ты все это делаешь?! — уже как бы умоляя и со слезами, воскликнул Лугин.
— Теперь я могу сказать тебе все… Страшная, неумолимая сила тяготеет надо мною, — смерть, — сказал призрак и затрепетал, содрогаясь, как приговоренный: — и только губя и истребляя других, могу я на краткое мгновение вырываться из-под ее обаяния и ощущать злобный, преступный огонь — не наслаждения, нет! — но только жизни. На пути же добра — нет для меня жизни. Но страшно то, — продолжал признак, содрогаясь снова: — что, с каждым новым шагом на этом ложном пути, с каждым новым преступлением — мое бессилие, при страшном напряжении воли и сознания, становится все глубже, и тем тяжелее тяготеет надо мною холодная рука смерти, отнимая меня у самого себя, тем большее усилие должен я употреблять, чтобы вырваться из-под нее. О, ужасно, ужасно!