Страница 6 из 13
Рассказчик был отменный, а события, описываемые им, чересчур яркими – не только рабочие, но и технологи, инженеры постоянно просили его предаться воспоминаниям. Дядя Вася никому не отказывал: два стакана водки, и он приступал к повествованию.
Потом Анатолий Николаевич закончил институт. Заочно. И хотя советская власть к этому времени кончилась, иссякла, диплом обеспечил ему другую работу – место начальника цеха металлолома на соседнем заводе. Жаль только, что дела в стране пошли плохо, и он не смог насладиться положением пусть небольшого, но руководителя.
Сергей обрадовался, обнаружив его за дверью.
– Толян, заходи. Давненько мы с тобой не виделись… – Друг напряг память. – С июля, поди.
Сотворив загадочное лицо, Анатолий Николаевич поставил на стол стеклянную емкость, вместившую пол-литра прозрачной жидкости. Это вызвало энтузиазм у хозяина. Азартно потерев руки, он принялся готовить закуску.
Когда выпили по второй, Анатолий Николаевич проговорил:
– На выборы пойду. В Государственную Думу. Вчера заявление написал. И залог внес.
Друг всерьез удивился.
– Ты это с чего решил?!
– А что я, хуже других? Хуже Квасова, который выставляет себя защитником трудящихся. А на самом деле – вор. За какую зарплату он себе трехэтажный дом отгрохал? Да еще рядом озеро выкопал. Тоже мне, защитник. Что я, хуже?
– Толян, ты не хуже, – вскинулся приятель. – По мне, так ты лучше. Ты человек простой. Наш человек. Даже при том, что начальник цеха. Ты наш. Но он – известная личность. И бабок у него больше. Без бабок сейчас никуда.
– Ну, хорошо. А если мне дадут денег?
– Кто?! – Сергей прямо-таки опешил.
– Есть люди. Дадут. Что тогда?
У Сергея захватило дух от такой перспективы. Помыслив, он сказал:
– Давай выпьем. За твой успех.
Выпили. Потом еще. Содержимое кончилось. Сбегали за второй бутылкой.
После восьмой рюмки потянуло на серьезные темы.
– Проблемой СССР стало то, что не удалось наладить экономику, – с азартом объяснял Анатолий Николаевич. – Стоит честно признать: дело не только в происках США… – Всё было в его неистовой речи: объяснение промахов, предложение новых путей, боль за несовершенство мира. – КПРФ не оправдывает тех надежд, которые возлагают на эту партию люди, – мрачно закончил он.
Друг смотрел на Анатолия Николаевича с теплотой.
– Толя… Ты не расстраивайся. – Бутылка в очередной раз поделилась частью содержимого. – Не расстраивайся. Всё будет хорошо. Вот увидишь. Будет. Давай выпьем.
Предложение было принято.
7
В это время выпивали не только Анатолий Николаевич и его друг, миллионы людей по всей стране употребляли алкоголь в умеренных и неумеренных объемах. И даже в Москве шла неустанная работа по изничтожению спиртосодержащих жидкостей, весьма опасных, грозящих заполонить всю Землю. В престижном ресторане, разместившемся вблизи от Старой площади, Григорий выпивал в компании достаточно молодого человека с плутоватыми глазами. Его звали Максим, он был достаточно известным журналистом, яростным сторонником правых. Но лишь несколько человек знали, что он пишет и для красных под псевдонимом Дарья Семенова, что неистовая Дарья и Максим Ломакин – одно и то же лицо. Григорий принадлежал к весьма узкому кругу осведомленных.
– Макс, нужны тексты, – говорил он, попивая «Хеннесси». – Статьи, выступления. Ракурс тебе знакомый: от лица коммуниста, упертого ортодокса. Он не любит КПРФ, Зюганова; считает, что руководители партии зажрались, забыли про интересы трудящихся. Местных коммунистических лидеров честит, мол, разжирели, обуржуазились. Фактурку я тебе подброшу.
– Почем? – лениво поинтересовался Максим.
– Не обижу.
– Сейчас предвыборная пора…
– Я сказал – не обижу, – весьма жестко повторил Григорий.
Принесли горячие блюда. Вилки и ножи пошли в ход.
– Как приятно дорваться до качественной еды, – поделился эмоциями Григорий.
– А там негде нормально поесть?
– Откуда?! Впрочем, несколько сносных ресторанов я обнаружил. Так, второй сорт. – Григорий оживился. – Хотя «Макдональдс» там есть. Представляешь, добрался до глухой провинции. Пища для дебилов. – Он призывно махнул рукой, подзывая официанта. – Еще по сто «Хеннесси». – И вновь глаза на Максима. – Ты не против?
– Нет… Скажи-ка, твоего клиента «Единая Россия» поддерживает?
Григорий вальяжно кивнул.
– Поддерживает. Но толку от этого мало. Губернатор, как и некоторые другие хозяева регионов, исподволь гадит Кремлю. Слишком их допекли. В общем, втихую помогает коммунисту Квасову, секретарю обкома. Это серьезно. Так что Квасов – наш главный конкурент. Поэтому я и решил отнять у него часть голосов хитрым образом. Нам их никогда не взять, а представитель ортодоксальных коммунистов возьмет. На жесткой критике слева. Будешь для него тексты писать. Тебе не в первой.
– Что за человек? – вяло поинтересовался Максим.
Григорий небрежно махнул рукой.
– Доморощенный мыслитель коммунистической закваски. Я вообще не понимаю, как можно после того, как стала доступна вся информация о происходившем в СССР, оставаться сторонником коммунистических идей. А он воспринимает их всерьез. Упертый до невозможности. В общем, никчемная личность. Видел бы ты, как он обжирался на халяву, когда я пригласил его в «Макдональдс»… – Презрительная улыбка появилась на лице, вслед за тем взгляд уперся в собеседника. – Ну, ты согласен?
– Согласен.
Потом Григорий заскочил к родителям.
– Ты в Москве? – удивилась мать.
– Прилетел ненадолго. – Он передал ей пакет с купленными по пути фруктами. – Надо решить кое-какие проблемы.
– Ты здоров?
– Да. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Давление не скачет. Спасибо тебе за лекарство.
– Как папа?
– Тоже нормально. – Она повернулась в сторону большой комнаты. – Отец, иди сюда. Гриша приехал.
Появился отец, в спортивном костюме, вконец поседевший, но такой же энергичный, как прежде.
– А как твои дела?
– Работаю. Всё хорошо.
– Тебя устраивает то, что ты делаешь?
– Устраивает.
– Это главное… Что мы здесь стоим? Идемте в кухню. Ты голоден?
– Нет.
– Чаю выпьешь?
– Выпью.
Пока грелся чайник, он стоял у окна. Перед ним был двор, образованный старыми зданиями в центре Москвы. Пространство его детства. Он не любил этот двор. Здесь ему впервые пришлось услышать «жид», понять, что он другой и отличается от тех, кто живет рядом. Хотя он был евреем наполовину и по еврейским традициям вообще не считался частью древнего народа. Мать – русская по национальности. Григорий больше походил на нее, чем на отца. Все равно ему давали понять – ты другой. Когда ему было двенадцать, он решил: если он на самом деле другой, он должен быть лучше, а не хуже.
Григорий не любил этот двор. Хотя при чем тут стиснутая домами и покрытая асфальтом часть земной поверхности, ничтожная по сравнению с громадным миром? Неподалеку располагалась школа, возглавляемая в прежние времена Колесником, самодуром и полным идиотом. Григорий хорошо помнил день, когда у входной двери собралась большая толпа учеников, им долго не разрешали войти внутрь. Потом дверь открыли, но учителя не подпускали учеников к окнам, выходящим на двор. Причина имелась, и весьма серьезная: на темном гравии, который покрывал двор, белым порошком было выведено: «Колесник дурак» и «Колесник брось чудить». Эти надписи венчал череп с костями. Порошок удалось определить очень скоро – это была известь, заготовленная для ремонта школы. Директор вызвал милицию, та обследовала двор, принялась допрашивать старшеклассников, но никого не нашла. И директор начал свое расследование. Почему он выбрал Григория? Решил, что тот может дрогнуть? Что предаст? Директор вызывал его в свой кабинет по несколько раз в день, сулил выгоды за сведения о том, кто сделал мерзкие надписи, угрожал. Григорий твердил, что не знает. Хотя знал. Сам он в подпольной акции участия не принимал, но был осведомлен, кто из его одноклассников осуществил столь славное деяние. Григория бесило то, что директор выбрал именно его. Он – слабое звено? Почему что еврей? Пусть даже наполовину. «Я не знаю», – усталым голосом твердил он, хотя внутри у него кипело. Григорий сдерживал себя, чтобы не сорваться, не выпалить какую-нибудь грубость. Он понимал – ему надо нормально закончить школу. Приходилось принимать унижение.