Страница 2 из 5
В избе охотника, действительно, холодно. Хотя и топится печь, но стол, возле которого лежит труп, всё еще сплошь в инее. И на сером полу, местами тоже иней, только возле головы убитого большое красное пятно.
- В шею он себе попал, - кивает на пятно старшина, - присел на табуретку, взял ружьё за ствол, стал чистить и... Гляди, эк его разворотило...
Наклоняюсь к убитому, и от ужасно развороченной шеи комок тошноты покатывает к горлу. Отхожу к окну. Очень хочется пить, но вода в ведрах замерзла. Не поддается еще злой холод старающейся изо всех сил печурке. Мы осматриваем с Земсковым ружьё, прикидываем, что и как, шепотом переговариваясь между собой, словно опасаясь, как бы нас покойник не услышал.
- На эту табуретку он сел, - твердит своё старшина, - ружьё взял, стволы хотел осмотреть... Эх, жизнь...
Со скрипом открывается дверь и в избу вваливается метеоролог Иван Федорович Лужин. Он открывает рот, чтоб поздороваться, видит на полу тело убитого охотника и замирает на полуслове. Его, красное от мороза лицо, в одно мгновение бледнеет.
- Кто это его? - еле слышно шепчет метеоролог, протирая чистым носовым платком очки, сразу видно: культурный человек.
- Сам, - вздохнул старшина Земсков. - Ружьё чистил, а патрон, сам знаешь... А я выстрел услышал... Эх, Степан! Оружие - оно осторожности требует, помню...
- Могилу надо копать, - пресекаю я воспоминания старшины. - Не здесь же ему оставаться?
- Какая могила? - тут же отмахивается от моей идеи Иван Федорович. - Земля так промерзла, что камень легче разбить, её сейчас ничем не возьмешь. Лета придется ждать...
- Чего ж нам теперь здесь его до лета оставить? - я почему-то начинаю злиться на вполне уместное замечание метеоролога, но тот резко хватает меня за рукав.
- А где Марьяна?
Я непроизвольно оглядываюсь по сторонам и жму плечами. Как же я сразу не подумал о жене охотника? Действительно, где она? Она же всегда со Степаном рядом была.
- Здесь не всё чисто, - Иван Федорович трет пальцами щеку, обильно поросшую седой щетиной. - Где, говорите, он сидел?
Я показываю на табурет, Лужин начинает внимательно осматривать пол возле табурета, потом возле трупа. Тоже мне - сыщик...
- Это, - трогает меня за плечо Земсков, - пойду я. Генератор проверить надо, чего-то барахлит с утра...
- Обязательно проверь, - киваю я головой. - Сегодня акция. Всё должно быть в полнейшем ажуре.
Земсков уходит, а метеоролог, завершив тщательный осмотр пола, сосредотачивается теперь на стене избушки. Потом Иван Федорович берет табурет, внимательно осматривает ножки, я же отступаю к печи, чтоб погреть руки и воды чугунке растопить. Как же приятно почувствовать тепло среди окружающего мертвого холода. Подбрасываю в печь еще пяток смолистых поленьев. Огонь радостно защелкал, почуяв новую добычу. Тепло вырывается из печи и сразу же гибнет в схватке со студеным воздухом. Рукам моим жарко, а затылок, гляди того, заледенеет.
- А он не сам себя..., - подходит ко мне метеоролог, протягивая в черное от копоти чело печи свои бледные руки. - Убили его...
- Кто?! - меня точно током бьет от такой новости.
- Не знаю, только нет отпечатков от ножек табурета около трупа, а при таком инее на полу они обязательно должны были остаться... Если он, конечно, сидел на табурете...
Я подбрасываю еще поленьев в печку. Не хочется мне верить, что кто из наших убил охотника.
- Может, он только успел присесть и сразу выстрелил, потому и нет отпечатков? - решаюсь я не согласиться с доводами Лужина, но тот не сдается.
- Посмотри на потолок, - говорит Иван Федорович, в ответ на мои сомнения. - Там и одной дробинки, все они в стене... - метеоролог нагибается, подбирает с пола уголёк и идет к той самой стене. Я следом.
Иван Федорович что-то медленно рисует углем, мне, хотя и очень интересно узнать о цели этих настенных рисунков, но я не мешаю, не отвлекаю его. Наконец, Иван Федорович завершает своё творение и, обернувшись ко мне, говорит.
- Смотри, как легла дробь в стену, почти правильный круг, если б он сам стрелял в себя снизу вверх, то дробь легла бы эллипсом и в потолок бы дробинки попали. Так что...
Ответить на вполне правдоподобную версию метеоролога я не успеваю, распахивается дверь и наперегонки с густыми клубами пара вбегает Марьяна. Она как всегда прекрасна: большущие глаза, мохнатые ресницы, словно опахала древнего восточного царя, легкий румянец на щеках. Глаза её широко распахнуты, губы дрожат. Марьяна отталкивает Ивана Федоровича, подбегает к убитому охотнику, падает перед ним на колени, обнимает и начинает выть. Выть так, как воют деревенские бабы над покойником. И от воя этого стынет кровь в жилах. Метеоролог не выдерживает и пытается отвести Марьяну от трупа.
- Уйди, окаянный, - отмахивается она. - Я ж его... Такой человек... Такой... Что же мне теперь делать-то? Что?
Наконец, Ивану Федоровичу удается отвести Марьяну на кухню. Там он ей наливает в жестяную кружку немного оттаявшей воды и начинает расспрашивать.
- А где же ты была, милая?
- Мы со Степаном на охоту ходили, - часто всхлипывая, отвечает Марьяна. - На дальнюю заимку. Пошли обратно, больше, чем половину пути прошли, и тут он хватился, что нож на заимке забыл. А нож этот не простой.... - она положила на стол, длинный нож с костяной ручкой. - Заговорённый. Степан сам хотел вернуться, я же говорю, давай я сбегаю. Я на ногу легкая. Он мой мешок с мясом взял, а я побежала... Как же я теперь жить-то буду?!
- Как же он отпустил одну ночью-то?
- Я привычная, - шепчет Марьяна, делая еще несколько глотков из кружки. Зубы её часто стучат о металл. - Сызмальства в тайге. Ружье у меня. И фонарь. Не в первой. Тайга не страшная, люди страшнее, их бояться надо. Вернулась я на заимку, нож нашла, передохнула малость и обратно... А тут... Как же я теперь жить-то буду?
И в один миг прекрасное лицо искажается выражением неподдельной обиды и скорби. Пока Марьяна плачет, мы с Иваном Федоровичем решаем перенести мертвое тело охотника в старый сарай - дровник, пусть там полежит до поры до времени. Сразу унести охотника не получается. Марьяна лежит на его груди и рыдает. Лужин сперва уговаривает её, а потом, почти силой, отводит в сторону. Я беру труп за ноги, а метеоролог за плечи. Поднимаем.
- Слышь, лейтенант, - шепотом обращается ко мне Иван Федорович, - чья это "птичка" на полу валяется? Не твоя?
- Чего? - переспрашиваю и кивком головы предлагаю положить труп у порога.
- Смотри, металлическая, офицерская, - удивляется напарник, поднимает с пола и показывает мне металлический знак рода войск с петлицы, - прямо под Степаном валялась.
- Это авиационная, - показываю метеорологу свою петлицу, - а у меня знаки войск связи. Не велели менять. У Земского - танковые войска...
- А это тогда чья?
- Так это Бахова, - усмехаюсь, разглядывая эмблему с крылышками, - он, щеголь, офицерские знаки себе на петлицы примастрючил. Он...
Бахов единственный, кто попал в группу из авиационной части. Стрелок-радист. Так он всем говорит.
- Давай я ему передам, - протягиваю руку за находкой.
Мне сразу же представляется, как захлопает глазами щеголь Бахов, когда я ему передам его пропажу. Заметил уж, поди, непорядок в одежде, волнуется. Он же любит пофорсить своей летной гимнастеркой и в зеркало часто глядится. И, вдруг, точно кто обухом меня по голове.
- А как эта "птичка" Бахова попала под труп Степана? Он же кричал, что с порога заметил убитого и сразу ко мне...
В один миг от моего благодушия и следа не осталось.
- Уж не Басов ли охотника убил? - размышляю на пути от избушки охотника к своему боевому посту. - А ведь мог... Он парень горячий. И на Марьяну, глядя, часто облизывался. И хитрости в нем - на троих хватит. Я в этом уж не раз убеждался. Сам себе на уме парень. Застрелил он охотника, чтоб под ногами у него не путался, а передо мной овечкой прикинулся. Ой, Бахов...