Страница 29 из 54
Потом он рассказывал, как и почему решился на съёмки этого совсем не нового сюжета, вспомнил, конечно, ранние экранизации Ремарка, их достоинства и недостатки. Затем он предложил небольшой фрагмент фильма, и свет погас.
По экрану поплыли начальные титры на фоне городского пейзажа. Шпиль собора, островерхие крыши, булыжники мостовой - Кира узнала Таллин, который, как всегда, должен был изображать иностранный город. Автомастерская с пьяненькой уборщицей и Роберт Локамп, отмечающий свой тридцатый день рождения.
Левой рукой она судорожно вцепилась в подлокотник кресла, пальцы правой сжала так, что ногти врезались в ладонь. Этот высокий стройный мужчина - Штефан? Она узнавала и не узнавала. Его улыбка - мягкая, грустная, лёгкая ирония в глазах. Какого цвета глаза? Ах, как жаль, что фильм чёрно-белый! Он заговорил, и Киру охватили сомнения. Звучный голос актёра не был мягким, бархатным тембром Штефана. И акцента у Иво Рюйтеля тоже не было.
Экран погас, осветилась сцена. Теперь выступал оператор, потом ещё кто-то и ещё... Дошла очередь до Патриции-Журавлёвой. Заметно смущаясь (или так задумано?), она говорила о том, как трудно и легко ей было работать на картине с такими замечательными товарищами. Очень сожалела, что отсутствует Иво, который сейчас снимается где-то на юге. Поклонницы пишут ему тысячи восторженных писем. Он их разбирает вместе с женой и даже пытается отвечать.
И вновь на экране появились Роберт и Пат. Камера оператора любовалась ими, она заглядывала в сияющие счастьем глаза, томно обнимала взглядом тела, подслушивала, подглядывала. Смотреть на это не было сил, и Кира зажмурилась. Свет с экрана проникал сквозь закрытые веки, дразнил, звал. В оцепенении Кира высидела остаток вечера, сжав зубы, вытерпела трагедию последних кадров, благодарственную финальную овацию, восторги Вики и дорогу домой.
В её душе был жуткий раздрай: то ли плакать, то ли смеяться. Хотелось и того и другого одновременно. Нашла его? Да он ли это? Если нет? Разве бывает такое потрясающее сходство? Но почему Иво Рюйтель? Откуда это имя? Что-то не увязывается. Актриска, игравшая Пат, лепетала о нежной жене, читающей письма поклонниц её мужа. Жена! Какая жена?! Кира потрясла головой. Неужели повторяется тридцать первый год? Да за что же ей такое? Нет, Штефан и Иво Рюйтель - разные люди. Вот если б можно было увидеть его не на плёнке, а вживую, поговорить с ним, разобраться!
-...Теперь-то ты понимаешь, как это глупо? - Вику подбросило на неровности дороги, и она крепко ухватилась за переднее сидение. - Да ты меня совсем не слушаешь!
-Задумалась... О чём ты? Что глупо?
-О тебе, дурочка, о тебе. Я уже вся испереживалась, как ты станешь теперь Шурке объяснять, кто у тебя на фотографии. Представляешь, она по телевизору Рюйтеля увидит и будет считать, что это её папу там показывают. Как только тебе в голову эта идиотская идея могла прийти - определить в отцы ребёнку артиста? Нет, конечно, есть сумасшедшие, которые та-а-акого себе напридумывают и сами потом в это верят. Бегают за артистами, цветы, подарки им носят. А те и рады! Той подмигнут, ту по щёчке потреплют, с той вечерок проведут... Сумасшедшие поклонницы! На могиле этого двоежёнца Родольфо Валентино кто-то даже покончил с собой.
-Родольфо Валентино? Это что-то из немого кино? - покосился в сторону Вики Вацлав.
- Психоз, настоящий психоз! Но сейчас же не тридцатые годы всё-таки! - не обратила на него внимания Вика. Она сверлила подругу сердитыми глазами, - ну что ты в молчанку играешь?
-Я не играю. Ты права: сейчас не тридцатые годы. И я не хочу об этом говорить.
Мужчины на переднем сидении хранили многозначительное молчание. Внезапно оно показалось Кире настолько враждебным, что она испуганно уставилась в затылок Орлова. Её прошиб холодный пот. Что же она наделала? Какую непростительную глупость совершила, поддавшись эмоциям и просьбам Шурки, когда вывесила на стенку фотографию Штефана! Эти двое, сидящие впереди, ничего не знали о нём. А теперь знают. И тут ей стало совсем плохо, потому что она поняла, почему так настойчиво приглашали они её сегодня в Дом кино. Им нужна была её реакция, когда на экране появится артист Иво Рюйтель. И она её продемонстрировала. Но это означает, что они уже знают о Штефане. А теперь она своей реакцией, которую разве что слепой не заметил бы, добавила им козырей. Но тогда получается, что Иво Рюйтель - это Штефан! Мысли её лихорадочно метались. Как выкрутиться, что придумать?
-А впрочем, - легкомысленно и по-дурацки хихикая, тогда как сердце её в ужасе трепетало, добавила она, - должна сознаться: это была большая глупость - придумать Шурке такого отца. Теперь надо всё переиначивать. Ну ты же поможешь, Викусенька? Вместе что-нибудь сочиним, да?
-Вот, Стоцкая, всегда ты так, - Вика не умела долго сердиться, - ладно, как-нибудь выкрутимся.
Орлов галантно проводил её до подъезда - дальше Кира его не пустила. Вацлав с Викусей повёзли начальника домой. Она посмотрела, как мигнув огоньками, отъезжает машина, увозя двух её смертельных противников, шагнула в полутёмный подъезд. Поднималась по лестнице, нашаривая в сумке ключи, и чуть не заорала в испуге, когда тёмная фигура отделилась от стены и преградила ей дорогу.
-Это я, Кира! - проговорила фигура голосом Сергея Палёнова. - Вот дожидаюсь тебя.
Он протянул руку, и Кира вцепилась в неё, как в спасательный круг.
Пока Кира бегала к соседке (надо было посмотреть на Шурку - её решили не будить и оставили ночевать у Тамары), пока грела на кухне чайник и накрывала на стол, Сергей рассматривал фотографии на стене. Он переходил от снимка к снимку, и в его душе росло раздражение, смешанное с тяжёлым гнетущим чувством тоски. Вот жили же счастливые люди (то, что они были счастливы, не трудно догадаться по лучистому взгляду обоих), а потом всё перепуталось, переплелось в невообразимом порядке. Кому это было нужно?
Внешне, как он успел заметить, Кира не изменилась: как было семнадцать, так и осталось. Если б не эти её невозможные глаза. Он успел глянуть: там в их зелени застыло, замёрзло время. Сергея даже передёрнуло, как только он вспомнил этот её тысячелетний взгляд. Как у доисторического ископаемого, вымирающего от одиночества.
Он прошёлся по комнате. Мебели - раз, два и обчелся, да всё такое старенькое, убогое. В углу блеснуло зеркало, показавшееся знакомым. Жёлтая обезьянка с разлохмаченным ухом и плюшевый медведь обнялись в кресле. Он вопросительно глянул на Киру, но та сосредоточенно расставляла чашки на столе и, как ему показалось, избегала его взгляда.
Кира в самом деле отчего-то испытывала смущение. Как увидела Сергея там, на лестнице, так и решила, что теперь у неё всё получится. Она так устала носить свои отчаянные надежды, свои убийственные разочарования в себе, так нуждалась в человеке, которому бы могла рассказать о безнадёжной тоске ожидания, складывающейся из бесконечных часов, дней, месяцев. Ей так нужен был кто-то, кто хоть чуть-чуть знал её драму, кто мог утешить, ободрить. И вот этот человек появился, пришёл. Он выслушает, поймёт, как мучительно корчится её одинокая душа, он поможет. Вместе они что-нибудь придумают.
Теперь она немного успокоилась. Прошёл порыв немедленно вывалить всю-всю свою историю. Краешком глаза наблюдала, как Сергей разглядывает её немудрёное хозяйство. Она помнила высокого неулыбчивого юношу, задиристый взгляд его жгуче-чёрных глаз. Он и сейчас оставался таким, лишь голова поседела. И ещё больше усилилось сходство с его отцом. Казалось, здесь прохаживается Полди: так же строен и хорош. Можно ли довериться ему? Что осталось, сохранилось в этом новом Сергее-Франце Палене от того милого юноши из тридцатых годов? Или подлые полдиевские гены задавили Олечкину доброту и отзывчивость? Кира злилась на себя за подозрительность, но начать разговор никак не решалась.
Молчать дальше стало неловко, и она с напускной весёлостью взглянула на Сергея: