Холодное время

– Плевали мы на эту башню, – проворчал Ноэль.

– Никогда ни на что мы не плевали, Ноэль. Ни на башню, ни на голубя, ни на Ретанкур. Помните?

Ноэль еле заметно кивнул, и вид у него был недовольный. Он все же сдал кровь для Ретанкур[3], когда возникла необходимость. Адамберг не терял, ну или почти не терял надежды хоть немного вправить ему мозги.

Он был обязан отдавать приказы – его работа, будь она неладна, в этом и состояла, и переложить ее на Данглара он не мог, но у него портилось настроение. Поэтому он не канителился, и вскоре все разошлись на обед – одни направились в буржуазное, роскошное и декадентское “Философское кафе”, другие – в непритязательный “Рожок игральных костей”, где жена грубияна хозяина, с трудом сдерживая ярость, безмолвно выполняла его команды, изобретая при этом самые невероятные сэндвичи. Патрона тут все звали Мюскаде. Вообще-то никто никак его не звал, по причине его крайней нелюдимости. Между двумя заведениями, расположенными друг напротив друга, бушевала классовая борьба. Рано или поздно это закончится поножовщиной, предрекал Вейренк.

Адамберг посмотрел лейтенанту вслед – он-то понял про знак гильотины. Большой зал уже осветило апрельское солнце. В его лучах на темно-каштановой шевелюре Вейренка засверкали четырнадцать неестественно рыжих прядей.

– Тут я кое о чем подумал поутру, – бросил, уходя, Данглар, и его заговорщический тон не предвещал ничего хорошего. – Скажем так, мысли спросонья.

– Ну же, майор, давайте скорее, а то не успеете пообедать до отъезда.

– Я про эту историю с графом Прованским.

– Не понимаю.

– Я сказал вам, что Гильотен был врачом графа.

– Сказали.

– Так вот, в утренней дреме от графа Прованского я добрался потихоньку до графских и герцогских семейств.

– Везет вам, Данглар, – улыбнулся Адамберг. – Мысли спросонья нечасто бывают столь приятными.

– И я задумался об именах Амадея – оно редкое, согласитесь, – и Виктора. Так испокон веков называли герцогов савойских. Ну, я еще толком не проснулся, но я не буду утомлять вас сейчас перечнем всех Амадеев Савойских.

– Благодарю вас, майор.

– Но между 1630-м и 1796-м годами попадаются три Виктора-Амадея Савойских. Виктор-Амадей Третий воспротивился Революции, и в его герцогство ворвались удалые французские войска.

– И что из того? – устало спросил Адамберг.

– Ничего. Просто меня позабавило, что одного зовут Виктор, а другого Амадей.

– Прошу вас, Данглар, – сказал Адамберг, отлепляя очередную колючку, – бросьте вы свои завиральные идеи. А то мы с вами далеко не уедем.

– Понимаю, – сказал Данглар, помолчав.

Адамберг прав, подумал он, открывая дверь. Влияние комиссара просачивалось незаметно, как вода перед началом наводнения. С ним следовало быть начеку и держаться подальше от скользких берегов его реки.

Глава 12

Адамберг оставил при себе Жюстена, поручив ему записывать отчеты, приходившие из Бреши. Он включил громкую связь, и Жюстен забарабанил по клавиатуре компьютера, что он делал гораздо быстрее Адамберга, печатавшего двумя пальцами.

– Наш покойник женился на неотразимой Аделаиде двадцать шесть лет назад, – докладывал Мордан своим обычным невыразительным голосом. – Но сын переехал к ним, только когда ему исполнилось пять. Появление мальчика застало всех врасплох. Потом оказалось, что он провел почти все детство в специальном учреждении для детей с нарушениями психомоторики. Они употребляют другой термин, но смысл в этом. Короче, ребенок был не вполне нормальный.

– У Амадея почти ничего не сохранилось в памяти ни об этом времени, ни о самом заведении, – послышался на заднем плане бас Ретанкур. – Зато он помнит, например, уток, которым отрубали головы.

– То есть? – переспросил Жюстен, подняв голову и поправляя светлую прядь, которую он обычно зачесывал назад, что придавало ему вид довоенного отличника. – Вы сказали “утка”? Не “шутка”, и не “штука”, и не…

– Уток, – отрезала Ретанкур. – Им отрубали головы.

– Гильотина, – прошептал Адамберг.

– Комиссар, – продолжала Ретанкур, – не в обиду вам будет сказано, уткам всегда отрубают головы. Так уж повелось.

– Это могло произойти скорее на ферме, чем в клинике, – заметил Жюстен.

– Может, у них там проводились мероприятия, связанные с животными, – предположил Мордан, – сейчас это модно. Установить контакт, почувствовать свою ответственность, выполняя мелкие работы на свежем воздухе, задать корм, поменять воду.

– Для ребенка отсечение головы уткам – не безобидные “мелкие работы” на свежем воздухе, – сказал Адамберг.

– Он мог случайно это увидеть. Во всяком случае, малыш был явно не в себе. Как, впрочем, и сейчас, судя по всему.

– Что еще помнит Амадей?

– Холодную постель, вечно кричащую на него женщину. И практически ничего больше.

– Других детей с ним не было?

– Он помнит мальчика постарше, который водил его гулять. Амадей его обожал – наверняка какой-нибудь санитар. Кабинет их семейного врача находится в Версале, мы поедем туда с Вейренком. Ретанкур возьмет на себя Пеллетье, он сомнительный субъект.

На параллельной линии объявился Данглар:

– Нотариус Мафоре в Версале, я только что от него.

– Дался им всем этот Версаль.

– Версаль будет, конечно, попрестижнее Мальвуазина. Учитывая суммы, поставленные на карту, Мафоре выбрал солидную контору. Очень, кстати, красивое помещение, старинная деревянная отделка с пола до потолка, обюссонские гобелены, в том числе сцена охоты с парочкой непристойных деталей, как…

– Данглар, прошу вас, – оборвал его Адамберг.

– Извините. Нотариус еще не закончил оценку имущества, но предположительно речь идет о пятидесяти миллионах евро. Представляете? Раньше было еще больше, но Анри Мафоре вложил собственные средства в исследования откачки СО2 и повторного использования отходов. В департаменте Крёз завершается строительство опытного завода, на котором должны испытать новые технологии. Благодетель и крупнейший ученый, нотариус все подтвердил. Год и пять месяцев тому назад он составил завещание.

– Ну, давайте, – сказал Адамберг, вынимая из кармана пиджака мятую сигарету.

Комиссар, якобы бросив курить, таскал сигареты у сына, засовывая их прямо в карман, где они гнулись и крошились, начиная новую жизнь на свободе.

– Все состояние отходит его сыну Амадею при условии, что он завершит строительство завода и проследит за вводом его в эксплуатацию. За исключением ста тысяч евро, завещанных Виктору, и пятисот – Селесте.

– Ну, с Селестой все ясно, – сказал Адамберг. – Но сто тысяч евро секретарю – редкое явление. Интересно, за какие такие заслуги он удостоен столь щедрого вознаграждения.

– Проблема в том, комиссар, что эти люди относятся к деньгам совершенно иначе, чем мы. За подобную сумму могут и убить.

– Убить Мафоре – да, но не учительницу математики.

– Разве что… – сказал Данглар, – план состоял в том, чтобы совершить до того еще одно убийство, сопроводив его тем же замысловатым знаком для отвода глаз. Тогда мы имеем дело с обычной ловушкой.

– Мне записывать? – спросил Жюстен. – Ведь это уже не отчет, а комментарии к нему.

Педантичность Жюстена была ценным качеством, и на его блестящие протоколы можно было полностью положиться, но ее маниакальная составляющая очень раздражала.

– Да, Жюстен, записывайте все, – приказал Адамберг. – А как Виктор или Селеста узнали бы о существовании Алисы Готье?

– Виктор знал ее лично, по Исландии, – ответил Данглар. – Что касается Селесты, то она, порывшись в вещах Мафоре, могла наткнуться на какую-нибудь переписку между ними. Если полицейские поверят в два самоубийства, тем лучше. Если их введет в заблуждение Исландия, тоже хорошо. А на худой конец останется причудливый знак, придуманный, чтобы сбить нас с толку. Замечательная работа, учитывающая логику полиции.

3

См. роман Фред Варгас “Вечность на двоих”.