Возрождение

Забыв об этом намеке, она устремила на меня свои удивленные карие глаза.

— Знаешь, чтобы привести себя в равновесие, когда чувствуешь, что влюбляешься, — напомнил я ей.

— О! Все это чушь и ерунда. Теперь я знаю, что обожаю Джима. До свиданья, Николай, — и обняв меня, как мать, сестра и друг, она снова вылетела на лестницу.

Буртон принес мне слабый джин и сельтерскую воду, стоявшие рядом на подносе, я выпил их, сказав себе — за процветание чувств! — а затем телефонировал Сюзетте и пригласил ее к обеду.

У Сюзетты на левой щеке высоко около глаза, есть родинка, а на ней три черных волоска. До сегодняшнего дня я не замечал их. Кончено! Я не могу больше!

Конечно, у всех нас есть родинки с тремя черными волосками и ужасен тот момент, когда их замечают. Разочарование — трагедия жизни.

Я не могу не быть страшно самоуглубленным. Морис будет согласен со всем, что я не скажу, так что с ним не стоит и разговаривать, — и я бросаюсь к этому дневнику — он не может взглянуть на меня любящими водянистыми глазами, полными укора и неодобрения, как это сделал бы Буртон, если бы я обратился к нему.

Время было слишком беспокойным для того, чтобы писать, вот уже два месяца, как я не открывал эту тетрадь. Но ведь не может быть, не может быть, что мы будем разбиты. О Боже, почему я не могу снова стать способным сражаться мужчиной.

Налеты постоянное явление. «Дамочки», как и все почти, оставили Париж на время мартовских и апрельских опасностей, но теперь их страхи немного успокоены и многие вернулись. Чтобы убить время, они носятся по театрам и кинематографам, а затем вскакивают в редко встречающиеся такси и отравляются смотреть на места, где взорвались бомбы, сброшенные с аэропланов, или снаряды Берты и поглазеть на то, как горят дома и вытаскивают раздавленные тела жертв. Эта испорченная компания вызывает во мне тошноту. Но такова не вся Франция — великая, дорогая, храбрая Франция — это только часть ее бесполезного общества. Сегодня меня навестила герцогиня де Курвиль-Отевинь, поднялась по всей этой лестнице даже без одышки (сегодня лифт опять стал). Что за личность! Как я уважаю ее! Она работала великолепно с самого начала войны. Ее госпиталь — чудо. Ее сын был убит, отважно сражаясь под Верденом.

— Ты выглядишь так же грустно, как больной кот, — сказала она мне.

Она любит говорить по-английски, но пересыпает свою речь французскими выражениями.

— Какой в этом толк, молодой человек. Мы еще не уничтожены! Я рассорилась с несколькими из моих родственников, убежавших из Парижа. Идиоты! Наше развлечение теперь Берта[5], а ночные налеты — славные громыхалки. — И она тихонько рассмеялась, высвобождая ножницы, запутавшиеся в ярко-красном шерстяном вязаном жакете, одетом поверх формы сестры милосердия. Эта великосветская дама старого режима совершено чужда кокетства.

— Они забавляют моих раненых. Что же делать, — война остается войной, и киснуть бесполезно. Ободрись, молодой человек!

Затем мы заговорили о других вещах. Она остроумна и прямолинейна, каждая ее мысль и каждое действие полны доброты. Я люблю герцогиню. Моя мать была ее закадычной подругой.

Просидев двадцать минут, она приблизилась к моему креслу.

— Я знаю, сын мой, что тебе горько не иметь возможности сражаться, — сказала она, поглаживая меня когда-то прекрасной, но теперь покрасневшей и загрубевшей от работы рукой, — поэтому я урвала минутку, чтобы навестить тебя. Если будет нужно, ты будешь защищаться и на одной ноге — хотя в этом не будет нужды, и вы — вы раненые, вы, — которых пощадила судьба, можете поддержать дух. Подумай, ведь ты можешь, по крайней мере, молиться, у тебя есть время на это, а у меня нет. Но милостивый Бог поймет.

На этом она оставила меня, задержавшись перед зеркалом, висевшим у дверей, чтобы поправить свою круто завитую челку (она придерживается старомодной прически). После ее ухода я почувствовал себя лучше. Да, это так. Боже! почему я не могу драться!

III.

Не задет ли новым лечением какой-нибудь нерв? Я, попеременно, то нахожусь в состоянии оцепенения и полного равнодушия к тому, как протекает война, то шумно заинтересован. Но я еще слишком чувствителен для того, чтобы покидать мою квартиру, я выезжаю только тогда, когда меня может прокатить в своем автомобиле одна из «дамочек» (так Морис зовет вдову, разводку и других утешительниц военных мужских сердец). У других нет автомобилей. Бензин не для обыкновенных людей.

— Это напоминает мне о предполагаемом ответе Людовика XV своим дочерям, — сказал я вчера Морису, — когда они просили его устроить хорошую дорогу к замку их любимой гувернантки, герцогини де ла Бов. Он уверил их, что не может сделать этого, так как его любовницы стоят ему слишком дорого и они заплатили за нее из собственных средств — откуда и название «Дорога Дам».

— Что напоминает вам об этом? — спроси Морис с ужасно озадаченным видом.

— То, что «дамочки» могут достать бензин.

— Но я не вижу связи.

— Это немного запутано, — как в те дни, так и теперь, любовницы поглощают деньги, которые должны были пойти на дорогу.

Морис был раздосадован сам на себя тем, что не мог понять, хотя в этом не было ничего удивительного — сопоставление было правда запутано, но я был зол на вдову и разводку за то, что они обе имеют автомобили, а я нет.

— Бедная Одетта — она ненавидит таксомоторы. Почему бы ей не иметь собственного автомобиля? Вы скупердяй, дорогой мой, ведь она катает и вас также.

— Поверьте, Морис, я благодарен. Я отплачу за их доброту, они указали лучший способ сделать это, но мне нравится держать их в ожидании. Это делает их острее.

Морис снова нервно рассмеялся.

— Как божественно быть таким богатым, Николай.

Всевозможные люди навещают меня, чтобы поболтать со мною и выпить чаю (у меня есть небольшой запас сахара, присланный приятелем из Испании). Между ними отставной гвардеец, занимающий здесь какой-то инспекционный пост. Он подобно Буртону, знает свет.

Он сказал мне, что испытывает женщин тем, принимают ли они от него подарки или нет. Они выказывают страстную любовь, на которую он отвечает, затем наступает момент — подобно мне он богат до отвращения. Он подносит подарок, некоторые принимают сразу — эти для него больше не существуют, другие колеблются и говорят, что это слишком много и им нужна только его привязанность. Он настаивает, они уступают — и тоже вычеркиваются им из списка, а теперь у него нет никого, кого бы он мог любить, так как он не мог найти ни одной, отказавшейся от его подарков. Если бы я попробовал, со мной, наверняка, случилось бы то же самое.

— Женщины, — сказал он мне вчера вечером, — единственное удовольствие в жизни — мужчины и охота приносят довольство и счастие, работа дает удовлетворение, но только женщины и их повадки являются единственным удовольствием.

— Даже когда вы знаете, что это все для какой-либо личной выгоды?

— Даже тогда, — если вы отдали себе отчет в этом, оно уже не играет роли — вы радуетесь, глядя на это с другой точки зрения. Тут нужно исключить тщеславие; вашему самомнению нанесен удар, дорогой друг, когда вы чувствуете, что жаждут вашего состояния, а не вас самих, но, проанализировав, вы найдете, что это ничего не отнимает от удовольствия, которое доставляет вам их красота — все осязаемое остается тут же, как и при их любви. Теперь я совершенно равнодушен к тому, что они ко мне чувствуют; поскольку хороши их манеры, они делают вид, что обожают меня. Конечно, если зависишь в любви от их действительной бескорыстной привязанности, тогда это другое дело и очень огорчительно, но так как женщин можно привлечь блестящей игрушкой, то вы и я — мы оба находимся в удачном положении.

Мы вместе рассмеялись нашим злым смехом. Это правда — я ненавижу звук собственного смеха. Я согласен с Честерфильдом, который сказал, что ни один джентльмэн не должен производить этот звук.

5

«Большая Берта» — немецкая 420-мм мортира. Разработана в 1904 году и построена на заводах Круппа в 1914 г., названа в честь внучки Альфреда Круппа, являвшейся к тому времени официальной единоличной владелицей концерна. Распространенное утверждение о том, что в марте-августе 1918 года «Большая Берта» обстреливала Париж, не соответствует истине. Для обстрела Парижа было построено специальное сверхдальнобойное орудие «Колоссаль» («парижская пушка») калибра 210 мм с дальностью стрельбы до 120 км.