Возрождение

Воскресенье было знаменательным днем.

Я поехал по скверной дороге Буа де Марн потому, что там такие прелестные деревья, а затем через парк Сен-Клу. Даже в военное время эти удивительные люди могут наслаждаться свежим воздухом.

Я подумал о Генриэтте Английской, глядевшей с террасы своего замка через верхушки деревьев. Бедный замок. Теперь от него не осталось камня на камне. Внушал ли ей ее друг, герцог де Гиш, то чувство, которое я хотел бы испытать теперь? Если бы был кто-нибудь, на кого можно бы излить это чувство! Увы!

В воздухе царит зловещая духота, а небо за Эйфелевой башней тяжелого, мрачного оттенка.

Когда, проехав через реку, мы выехали в Булонский лес, казалось, что весь Париж наслаждается праздником. Я велел шоферу свернуть в боковую аллею и ехать медленно, а затем заставил его и совсем остановиться на краю дороги. Было так жарко и я хотел отдохнуть немного — движение бередило мою ногу.

Думаю, что я почти задремал, когда мое внимание вдруг привлекли три фигуры, приближавшиеся по тропинке, выходившей на нашу дорогу. Самая высокая из них, вне всяких сомнений, была мисс Шарп, но мисс Шарп, которой я не видел никогда прежде.

По обе ее стороны были мальчик лет тринадцати и девочка — одиннадцати. Мальчик держался за ее руку, он был хром и казался ужасно нежным, рахитичным существом. Девочка тоже выглядела болезненно и была очень миниатюрна, но мисс Шарп — моя секретарша — была цветуща, молода и прелестна в своем дешевом фуляровом платье. Ее синих глаз не скрывали очки. Ее волосы не были стянуты назад и закручены узлом, но могли бы быть причесаны горничной Алисы, и более, чем простая, шляпа шла ей и выглядела в достаточной степени модно.

Все на ней дышало изяществом и тонким вкусом, даже, если и стоило немного.

Значит, этот небрежный костюм относился ко мне, а вовсе не был обычен для нее. Или, быть может, у нее только одно платье, которое она бережет для праздничных дней.

Несмотря на всю мою решимость оставить все мысли о ней, во мне поднялось дикое чувство, страстное желание выскочить из автомобиля, поговорить с ней, сказать ей, как очаровательно, по-моему, она выглядит.

Они подходили ближе и ближе. Я мог разглядеть, что она улыбается чему-то, что говорил ей братишка. На ее лице было нежное и сочувственное выражение, и было очевидно, что всех троих связывает глубокая привязанность.

Дети могли бы быть давно нарисованы Дю-Морье в «Пенче» для того, чтобы изобразить семью вырождающихся аристократов. В каждой их линии видна была преувеличенная породистость. Мальчик был одет по-английски — в курточку с отложным воротничком и цилиндр, что здесь выглядело очень странно.

Когда они приблизились ко мне, я услышал его глухой, говорящий без слов, кашель.

Я откинулся в автомобиль так, что они прошли, не заметив меня, — или, быть может, мисс Шарп видела меня, но решила не смотреть в мою сторону. Я чувствовал себя совершенно одиноким и всеми покинутым, меня охватила та же нервная дрожь, которая раньше причиняла мне такие страдания. Я опять заметил, что моя щека мокра от слез.

Какое унижение! Какой позор подобная слабость!

Когда они прошли, я снова высунулся, чтобы взглянуть им вслед. Я слышал, как девочка воскликнула: «О, посмотри, Алатея!» указав на небо, — а затем все трое ускорили шаг, свернув в другую аллею по направлению к Отейлю, и скоро исчезли из виду.

Тогда, все еще дрожа от волнения, я тоже взглянул наверх. Боги! Какой надвигался шторм!

Куда они направлялись, здесь, в самой глубине леса? От Отейльских ворот было добрых две мили. Когда пойдет дождь, они промокнут до костей, а при надвигающейся еще, к тому же, грозе будут ли они вообще в безопасности?

Все эти мысли мучили меня и я отдал шоферу приказание следовать по дороге, которая, как я думал, может пересечь их путь, и, когда мы достигли перекрестка, я заставил его остановиться и подождать.

Яркая молния прорезала небо и раскаты грома были подобны грохоту пушек. Видно было несколько человек, панически метавшихся в безнадежных поисках прикрытия. На их лицах был страх, гораздо больший, чем тот, который они выказывали перед германскими пушками.

Мой шофер, вылезший, чтобы поднять верх автомобиля, ворчал вслух. «Не хочет ли мсье, чтобы в него ударила молния?» — сердито спрашивал он.

Я все-таки ждал, но семейство Шарп не показывалось, — и наконец я понял, что где-то разошелся с ними — вещь очень легкая в этом, перерезанном тропинками, лесу. Поэтому я сказал шоферу, что он может нестись во всю к моей квартире на Площади Соединенных Штатов, и мы ринулись вперед, среди проливного дождя. Гроза была одной из сильнейших, которые мне приходилось видеть в жизни.

Я ужасно беспокоился о том, что случилось с этой маленькой компанией, так как аллея, на которой я видел их, была в самой середине леса, вдалеке от всех ворот или какого-либо прикрытия. Они должны были промокнуть вдребезги, если только с ними не случилось чего-нибудь худшего. Но как я могу узнать о них? Что мне делать? В Париже ли герцогиня? Не могу ли я у нее узнать адрес? Но будет ли она знать его только потому, что мисс Шарп, — «Алатея» — (какое прелестное греческое имя!) приносила бинты в лазарет.

Как бы то ни было, попытаться стоило, и я с трудом мог дождаться возможности вылезть из автомобиля и подойти к телефону. Обеспокоенный консьерж вышел мне навстречу с зонтиком и сам поднял на лифте наверх, а там меня уже ждал Буртон. Он приехал по железной дороге, чтобы потом доставить меня обратно в целости и сохранности.

Как я проклинал себя за глупость, которую сделал, не спросив самое мисс Шарп о ее адресе. Не знает ли его Буртон? Как глупо, что я не подумал об этом раньше!

— Буртон, в Булонском лесу я видел мисс Шарп и ее семью. Не знаете ли вы случайно ее адрес? Я хотел позвонить и узнать благополучно ли они добрались домой.

Буртон видел мое беспокойство и поторопился с ответом.

— Они живут в Отейле, сэр Николай, но только я не могу сказать точно где именно. Кажется, что мисс Шарп не очень хотелось дать мне адрес. Она сказала, что мне он не понадобится и что они скоро переезжают.

— Соедините меня, насколько только можно скорее, с герцогиней де Курвиль.

Буртон сделал это тотчас же и однако это казалось так долго.

Нет, герцогиня была в своем имении, куда повезла новую партию выздоравливающих, и вернется не раньше, чем среди недели, да и то не наверное.

Я почти выругался вслух.

— Это говорят из самого дома или от консьержа, Буртон, спросите в обоих местах, не знают ли они адреса мисс Шарп, которая приносила в лазарет бинты.

Конечно, за это время телефон разъединили и для нового соединения понадобилось добрых десять минут, а за это время я готов был кричать от лихорадочного беспокойства и боли.

Никто ничего не звал о «миисс Шиирп».

— Миисс Шиирп… о нет. Так много дам приносят бинты.

Я овладел собой, насколько смог, и уселся в кресло.

Через несколько минут Буртон принес мне бренди и соду.

— До обеда еще недостаточно прояснится, чтобы вернутся в Версаль, сэр Николай, — сказал он и кашлянул. — Я думал, что может быть вам доставит удовольствие, если кто-либо из ваших друзей зайдет пообедать с вами. Если вы расположены к этому, Пьер может принести все из ресторана.

Кашель означал, что Буртон знал, что я ужасно расстроен, и, в подобных обстоятельствах, развлечь меня было меньшим из двух зол.

— Приглашайте кого хотите, — ответил я и осушил принесенный им стакан.

Через полчаса Буртон, сияя, появился передо мной. Все это время я просидел в кресле, слишком утомленный даже для того, чтобы испытывать боль.

Он звонил повсюду, но в городе никого не было, когда, наконец, в Ритце, где консьерж знает всех моих друзей, ему сказали, что вчера приехала миссис Брюс (Нина), одна, — его соединили с ее комнатами, она будет здесь в восемь и очень рада пообедать.