Страница 35 из 40
Лейтенант повернулся вполоборота и поймал в фокус знакомые французские мундиры.
«Пришли в движение, - мелькнуло в голове, - видно, скоро уже…»
Бомбардировка внезапно прекратилась, но тревога, прочно засевшая в сердце, так и не покинула командира. Два дня зверской бомбардировки не могли быть просто обстрелом.
Шварца отыскал унтер-офицер Семёнов.
- Ваше благородие, - доложил он, - больше половины орудьев изничтожено. Заменить бы нужно…
Шварц взглянул на Семёнова, вздохнул и ничего не ответил.
- Разрешите приступить к ремонту, ваше благородие? - спросил унтер-офицер.
Лейтенант тихо сказал:
- Действуйте.
Унтер-офицер ударил в рельс. Тотчас же стали сходиться матросы и солдаты. Вылез из «берлоги» и Ерофеич. Он сразу же бросился к складу, но весь запас провианта разнесло снарядом. Полузадушенный Пелисье был присыпан землёй. Кок торопливо освободил петуха, и птица, то ли от радости, то ли с испуга, заголосила на весь редут.
- Ку-ка-ре-ку - Живём, братцы, - прислушался Ковальчук к петушиному крику: - Жив горлан!
К петуху на редуте успели привыкнуть все. Птицу словно не брали снаряды. Уже казалось - прямое попадание, ан нет, засыплет его, а Ерофеич отыщет, откопает.
Пелисье отряхнётся и прокричит своё извечное:
- Ку-ка-ре-ку!
Жив Пелисье - жив редут.
- Бачь, кудахче твой-то, - ткнул Ковальчук Кольку.
«Твоим», «Николкиным» петуха стали называть с тех пор, как парнишка спас его.
Но Колька отмахнулся и на петуха не обратил никакого внимания: одна из его мортирок лежала покорёженная.
Подошёл Семёнов, посмотрел на изуродованную мортиру и что-то отметил в своём блокноте.
- Ещё одна отстрелялась, - мрачно заметил он и, взглянув на печальное лицо мальчишки, добавил: - Не горюй, Николка, добудем новую. Горчаков не даёт, француз даст. Непременно добудем у бусурманина. - Сказал и пошёл дальше, на ходу подсчитывая убытки, принесённые обстрелом.
А Колька стал прилаживать единственную уцелевшую мортирку, стараясь привернуть её к лафету покрепче, словно таким образом можно было спасти её от бомбы или снаряда.
До полуночи над редутом раздавался шум восстановления: удары молотков, глухой стук кирки и лома, визгливый звук пилы. Собирались работать до утра. Семёнов подсчитал, что до рассвета управятся…
В полночь заглохшая было бомбардировка внезапно возобновилась. И с ещё большей силой. Но по редуту стреляли мало. Весь шквал огня обрушился на город и на укрепления Корабельной стороны.
- Продолжать работы, - раздался голос поручика Берга.
- Продолжать работы, - тотчас же повторил унтер-офицер.
- Продолжать работы, продолжать работы, продолжать работы, - понеслось по редуту.
И вновь заговорили лопаты, ломы, кирки…
Со стороны Малахова кургана донеслась ожесточённая ружейная стрельба. Там начался штурм. Французы бросили туда все свои силы. Они были уверены в победе. С бастионов правого фланга спешно снимались резервы в помощь защитникам кургана.
Прогрохотали мимо Кольки два уцелевших орудия Фёдора Тополча-нова. Прапорщик прокричал своему другу:
- На Корабельную, Ника! Прощай!..
Колька бросился к командиру батареи.
- Ваше благородие, дозвольте с резервом уйти!
- Нельзя, Николка, ты и тут надобен, - ответил Шварц.
- Ваше благородие…
- И не проси. Ковальчук! - крикнул он матроса.
- Я, ваше благородие!
- Объясните юнге Пищенко, - отчеканил лейтенант, - что российского матроса отличает не только храбрость, но и наличие разума. И ещё подскажите юнге, что и «а нашем редуте есть где развернуться!
Шварц поглядел на расстроенного Кольку и, не выдержав, улыбнулся: «Мальчонка ведь совсем, хоть и старый солдат». Захотелось подойти к парнишке и сказать что-то хорошее, по-человечески объяснить, что и здесь дорог каждый человек, но в это время земля под ногами содрогнулась: в Южной бухте заговорили боевые корабли «Великий князь Константин» и «Бессарабия». Они били по Килен-балке.
Колька стоял у своей мортирки и всматривался в сторону Корабельной. Оттуда тянуло гарью, доносились взрывы.
- Эх, не отпустили!..
Ковальчук скорее догадался, чем услышал, о чём говорит Колька.
- И не стыдно тебе? - оборвал он мальчугана, - дисциплину зовсим чувствовать отказываешься! А ще с Георгием…
В городе творилось что-то невероятное. Ночью Алёнка с матерью проснулись от страшного грохота. Даже они, привыкшие к постоянным бомбардировкам, не могли улежать на своих местах.
Быстро оделись и вышли на улицу. Мимо них торопливо проходили резервные полки, проносились подводы и двигались солдатки. И вое в сторону Корабельной.
- Чтой-то там неладное, доча, - проговорила Антонина Саввишна, - ой, чует моё сердце, чтой-то неладное.
Они остановили какого-то старика.
- Что там?..
- Бойня кроволюдская. Изничтожение роду человеческого происходит. Пелисье Малахов сожрать хочет!
Проходившая мимо них солдатка прокричала:
- Бабоньки! Айда на Корабелку! Худо там без нашего милосердия, худо!..
Мать с дочерью переглянулись.
- Побежали, Алёнушка, в лазарет.
По мосту через Южную бухту, в сторону кургана, двигались войска, снятые с правого фланга обороны.
Корабельная сторона встретила подводами с ранеными и убитыми, громыханием полевых орудий, пожарами.
С утра французам удалось прорваться к батарее Жерве и захватить её. Враги заняли близлежащие улицы, засели в домах. Угроза окружения нависла над Малаховым.
Но благодаря отчаянной смелости генерала Хрулева французы были выбиты из домов, а затем и с батареи Жерве.
Рассказывали, что с генералом было не больше сотни храбрецов, да и то наполовину вооружённых лопатами и кирками. Говорили, что сам Хрулёв чуть не погиб при этом.
- Один раненый, - сообщила Антонине Саввишне шагавшая рядом женщина, - сказывал, будто пули от сабли его как горошины отскакивали.
Пришли в лазарет. Сразу же нашлась работа - раненые всё прибывали и прибывали.
Лежали прямо на земле. Беспощадно жгло солнце. Со стороны бухты несло запахом горевшего спирта и краски - вражеский снаряд запалил баржу.
Мимо проскакал офицер на коне. Один из раненых, резко приподнявшись на носилках, что было силы закричал:
- Погодите! Ваше благородие, погодите!
Всадник остановился.
- Что вам?
- Ваше благородие, Нахимов, Павел Степанович, не убит?
- Упаси бог! Жив он, браток! Жив.
- Ну вот, теперь и умереть-то можно со спокойной душой, - сразу же послабевшим голосом сказал солдат и медленно опустился на носилки.
К нему подбежала Алёнка.
- Дяденька, дяденька, водицы попейте!
Солдат был мёртв…
День шёл к полудню, и хотя раненых поступало всё больше и больше, но сведения они приносили с собой всё радостней: почти по всей линии обороны враг отброшен.
Настроение защитников было такое, что прикажи им, они на штыках вынесли бы отступавших французов и англичан к Балаклавскому кладбищу!..
Штурм восемнадцатого июня был не просто неудачным для союзников, он был настоящей победой осаждённых.
Восемнадцатого июня, в день поражения французов под Ватерлоо, Пелисье мечтал реваншем увековечить своё имя в истории. Победа севастопольцев окончательно сбила спесь с честолюбивого маршала.
- Так, так, - радостно говорил командир редута, прохаживаясь мимо строительных рабочих, чинивших бруствер, - получил француз нежданно-негаданно! Должен вам сказать, - он повернулся к Бергу, наблюдавшему за работами, - сие настолько неожиданная оплеуха союзникам, что они-с не скоро очнутся! Ну рассудите сами, Александр Маврикиевич, - с жаром продолжал лейтенант, - Камчатка пала, два редута захватили, Малахов почти замолчал, да и здесь чуть не вплотную подобрались - как же не решиться на штурм? Думаю, Пелисье в душе был уверен, что после такого-с урону мы штурма не примем - выбросим белый флаг. И вся победа!