Страница 26 из 40
Но, несмотря на награду, Семён частенько посмеивался над Максимкой и показывал, какой уморительной была рожица Максимки, когда того выпроваживали с Малахова кургана.
- Тебя тогда с Николкой твоим, как кутят из воды, с батареи выволокли, - подтрунивал Семён. - Ну и вояки! А дружок, небось, тоже прилип к баксиону какому-то?
- Не знаю, - вздыхал Максим.
Ему очень хотелось снова увидеть товарища. Но как? Война разлучила их и неизвестно, когда сведёт вместе. Да и сведёт ли вообще?..
После плена Максим резко изменился. Словно умудрённая взрослость коснулась его мальчишества. Сидя у самовара в редкие передышки, он рассказывал об увиденном у англичан.
- Как-то приехал на батарею ихнюю самый что ни на есть главный начальник. Залопотали чегось там офицеры и во фронт выстроились. А главный - однорукий, меж прочим, - злой такой, какого-то офицера палкой как почнёт в рожу тыкать, аж мне за него больно стало…
- Таких, тыкающих, у нас тож найдётся немалость: не только нашего брата солдата, а охфицера иного за быдло считают, - зло говорил кто-нибудь, и кружок чаёвников угрюмо смолкал.
Самовар был счастливой находкой для Максима. Мальчуган стал чемпионом по количеству выхлебанных кружек. Матросы диву давались: куда столько влезает! Ему не пятирублёвку давать надобно было, а самовар! Много всяких шуток и острот раздавалось в адрес Максима. А тот, усмехаясь, отвечал:
- Вы мово батю не знаете - всех вас за пояс заткнёт по самоварному случаю!
Конечно же, разгорался спор: заткнёт или нет?
Вот и сейчас Семён подзадоривал мальчугана:
- У нас в екипаже, это когда я на «Силистрии» служил, был сигнальный один. Так тому три самовара ставили на один приём. А он хоть что! Пять раз выкрутит тельник, и снова подавай ему три самовара. Так что и твой батя его побить не мастак.
- Где он теперича? - вдруг начал горячиться Максим.
- Бог его ведает - война: може, и в живых уже нету, - крестится матрос и подмигивает кому-то.
К самовару подсел маленький солдатик с хитрыми зелёными глазёнками. Протягивая свою кружку, сказал:
- Сахарком могу поделиться.
Все набросились с вопросами: откуда сахар, как и где добыл? Сахар давно уже был редкостью, чаи распивали вприглядку: драгоценный кусочек держали в руке и раз-другой слегка касались его языком, а то всё больше смотрели на него.
Солдатик заговорил тоненьким голоском с подвыванием:
- Сахарок не простой. Из самого, небось, Лондона привезён. В железной коробочке, а на ней надпись по-аглицки. Я коробочку под табакерку приспособил, - важно говорил солдатик, - нече барин какой!
Вокруг засмеялись. А рассказчик продолжал:
- Трофей, значит. Коробочку эту своей старухе на Тобол свезу обязательно. Пусть и она взглянет на аглицкие штучки.
- Ты зубы-то не заговаривай, - остановил его матрос по имени Артемий, - сахарок вываливай!
- Сахарок? Вот сахарок.
Солдатик вытащил маленький, уже облизанный кусочек английского сахара.
- Одно непонятно, - заговорил рыжий Семён, - откедова етот трофей у тебя? Ты вылазками, небось, не балуешься?
- Друзья балуются, - протянул солдат, - и мне даруют.
- Ето за что? - ехидно спросил Артемий.
- А за глаза котячьи да язык острячий, - ответил тот. И все, довольные этой словесной дуэлью, засмеялись.
Со стороны ложементов донеслась перестрелка. Но сигнала тревоги не послышалось.
Это было уже слишком обыденно. Никто из сидевших даже головы не поднял. Чаепитие продолжалось.
- Скажу вам по правде, - продолжал солдатик, - ваш брат матрос по имени Кошка Петро мне трофей етот подарил. Третьего дня ходил пощипать агликан.
Максимка пододвинулся поближе. Ему хорошо было известно, что с полмесяца назад его спаситель Пётр Маркович получил штыковую рану и слёг в госпиталь. Поэтому он недоверчиво переспросил:
- Самолично дал али через кого?
- Ну а как же! Говорю - третьего дня…
- А где вы их повстречали, дяденька?
- Известно, где - на третьем бакоионе. Жив-целехонек. Рану залечил и ещё награду присовокупил.
У Максимки радостно заколотилось сердце. Он хотел порасспросить солдата подробнее, но в это время из сигнального поста раздался голос:
- Второму и третьему орудию, готовьсь!
Все быстро разбежались по местам. Семён деловито накрыл самовар платком и поставил его за стенку.
Сигнальный пост продолжал командовать:
- Второй и третьей роте к брустверу! Первое орудие - огонь!
Впереди в небольшой лощине перед люнетом показались красные мундиры английских солдат. Они шли колонной, вытянувшейся в сторону ложементов, в которых засели пластуны.
Это была уже третья попытка за сегодняшний день выбить русских из передовых траншей. Первые две оставили лишь недвижные красные мундиры, которые, словно облетевшие лепестки маков, лежали в лощине.
Союзникам никак не удавалось подойти к траншеям незамеченными. На высоком пригорке, перед ложементами, находился оповестительный пост русских, откуда просматривалось любое продвижение врага. Это был один из самых ответственных постов на Камчатке. По личному приказу Нахимова туда назначались лучшие офицеры.
Но это был и самый смертный пост, потому что англичане прилагали все усилия, чтобы уничтожить «всевидящие очи русской обороны».
Атакующие открыли огонь. Наши отвечали залпами, сдобренными орудийными гостинцами. Заговорила английская батарея и французы с левого фланга. А ещё через минуту позади люнета ожил Малахов курган. Оборонительная башня, которую теперь называли Корниловской, пророкотала густым басом.
Камчатка погрузилась в клочковатое облако дыма, которое внезапно подкрасил закат, и от этого оно казалось пожаром. С наблюдательного пункта сообщили, что колонна красных мундиров немногочисленна. Орудия стреляли изредка - экономили ядра.
Семён Горобец, наводя орудие, имел привычку шептать и приговаривать. Вот и сейчас, взглянув на англичан, он говорил:
- Подходите, подходите, одуванчики, авось мы до вас живьём доберёмся.
Максимка, передавая ядро Артемию, кивнул на Горобца:
- Колдует…
Тот улыбнулся, оскалив свои большие, клыкастые зубы:
- Семён-то, как ведьма, без эаговорки не наведёт.
Они зарядили орудие и выжидали. Раздалась команда:
- Второе орудие, пли!
Бомбардир, что-то проговорив напоследок, ткнул калёным прутом в запальное отверстие, и ядро, шипя И отплёвываясь искрами, полетело в лощину. Снаряд угодил в гущу английской колонны. Прокричал что-то унтер-офицер, но за шумом орудийной стрельбы не слышно было, что. Семён знаком руки остановил Максима, тащившего новое ядро:
- Погодь, Максимка, не торопись! Тут можно помедленней. Гуси (так он порой называл англичан) сегодня, видать, выдохлись, а лезут всё больше по дурной привычке.
Действительно, через несколько минут заметно поредевшая цепь англичан повернула к своим укреплениям.
- Отбой!
Спряталось солнце где-то за городским холмом. Семён вытащил самовар, сбросил с него платок и недовольно проворчал:
- Ну вот, чай-то напрочь остыл! Канарейки чёртовы (это тоже было одно из названий англичан), починай из-за вас всё заново…
Утро следующего дня было солнечным и безветренным. Максим сидел у стенки блиндажа и чистил крепостное ружьё, принадлежавшее Артемию. Ружьё было тяжёлое (более чем в полпуда весом), зато било на 500 - 600 метров. Артемий очень гордился ружьём. Он подобрал его с разбитым прикладом и исковерканным замком. Но работящие руки матроса сделали его вновь боеспособным. Теперь из этого ружья батарейные частенько и успешно постреливали.
Начиналось с того, что на ружейный выстрел, словно по вызову, над французскими укреплениями выскакивал солдатик, снимал свою шапочку, раскланивался и выстреливал. Наши отвечали. Француз прятался, потом выскакивал снова.
- Потешные хранцузы эти, - приговаривал Семён.
Пробовали вызывать на эту затею англичан с левого фланга, но те отмалчивались - серьёзный народ.