Страница 21 из 40
- Кормил, - согласился Колька и тоже улыбнулся.
- Слушай, браток, сидай ко мне, - Федот указал на арбу, - прокатимся и заодно побалакаем, а то калеченые стонут - надобно быстрейше в гошпиталь доставить.
Колька хотел было отказаться, но потом молча подтянулся и сел на краю сиденья.
Арба покатилась дальше.
- У кого приютился? - спросил после минутного молчания Федот.
- У Антонины Саввишны.
- А! Это добре. Зайти надобно. Привет ей передавай. Не забудь.
Колька пообещал. Кто-то громко застонал сзади. Федот повернулся и привычно бросил:
- Держись, родимый. Гошпиталь уже близко, зашьют, приладят - плясать будешь!
Колька опустил голову. «Сколько раз на день он повторяет эти слова!» - мелькнуло в голове.
А Федот продолжал:
- Ветрел на днях дружка твого - Василия Доценко. У него… тоже… отца… Остался при батином орудьи. Теперь, говорит, вдвойне мстить нехристям буду…
Они замолчали. Незаметно телега подкатила к госпиталю. Начали выносить раненых.
Колька прошёл за носилками в большой, высокий зал. Ударило запахом пота и лекарств. Он огляделся. Почти у входа над одной из коек склонился врач в белом халате и в чёрной шапочке. Он говорил:
- Я понимаю твою ненависть к сей войне. Только ненависть ненависти рознь. Тех, кто пришёл на нашу землю, чтоб залить её кровью, я, врач, готов убивать вот этими руками, которые каждодневно спасают жизни…
Колька подошёл ближе к доктору. Его жестковатое волевое лицо светилось такой убеждённостью, что мальчишка непроизвольно подумал: «Хоть бы не замолчал, хоть бы говорил ещё!»
И человек в чёрной шапочке продолжал:
- Вот какой ненавистью сильны мы. На всё идём - только чтоб враг земли нашей не топтал! Корабли затопили в бухте - пусть,не войдут паруса чужие!
Колька неожиданно спросил:
- А может так быть, чтоб по всей земле никакой войны никогда не было?
Доктор, словно продолжая говорить с раненым, так же запальчиво ответил: её - Люди дружить обязаны. А они не хотят. Кровь разменной монетой стала. Но когда-нибудь будет земля без войн! - и вдруг остановился: - А ты кто такой? - и неожиданно закричал: - Кто пустил без разрешения?!
Николку словно ветром сдуло.
Во дворе подошёл Федот и, тронув мальчишку за плечо, сказал:
- Поехали, отвезу обратно… - Уже на Екатерининской улице возница проговорил: - А знаешь, кто тебя выдворил? Это что ни на есть самый главный врач - Пирогов Николай Иванович…
В этот день мальчик возвратился в Кривой переулок позднее обычного.
А ночью ему приснился сон.
Низкая длинная землянка. В глубине - несколько огоньков, и голоса то наплывают, то вновь откатываются, словно прибой. А он никак не может уловить, кто это говорит: то ли его командир Забудский, то ли поручик Дельсаль. Да и слова какие-то странно знакомые. «Солдат воюет за Отечество, не за вас, не за меня и не за питерского барина, господа, - за Отечество!». Качаются огоньки над столом, и вот уже стол оказывается палубой корабля, который неумолимо тонет. Медленно исчезают огоньки в дрожащих водах Большого рейда. Парусник ложится на дно, чтоб не пропустить корабли врага в бухту. На дне темно и беззвучно… …Утром Алёнка, как обычно, собралась уходить.
- Ты куда? - остановил её Колька.
- На баксион. Я теперь на пятый хожу - ближе.
- И я с тобой.
Девочка удивлённо посмотрела на Кольку. Что с ним такое случилось? Ведь в последнее время он избегал даже разговоров о бастионах, а теперь сам напрашивается. Мальчишка перехватил её взгляд:
- Погляжу только и до хаты…
От дома Саввишны до пятого бастиона минут пятнадцать ходьбы, не больше. Но попали они туда часа через два - пришлось долго стоять в очереди у колодца. Не идти же с пустым кувшином к батарейным!
Бастион встретил их развалинами. Всё, что могло быть разрушено, было разрушено.
Всё, что могло гореть, - сожжено. По всему было видно: огненный смерч второй бомбардировки крепко зацепил и пятый бастион.
Если пушки уже успели установить на позиции, то за брустверы и землянки ещё не брались - не хватало людей. Даже минные колодцы были вскрыты, а защищающие их блиндажи снесены начисто.
С пятого бастиона хорошо просматривался четвёртый. Как на ладони была видна лощина, соединяющая их. Лощину перерезала траншея. По ней бастионы сообщались между собой. Не одна сотня солдат и матросов сложила в лощине свои головы.
Недаром прозвали её «Долиной смерти».
Алёна и Колька подошли к полуразрушенной землянке. Возле неё, в укрытии, матрос прилаживал к лафету маленькую мортирку. Он так увлёкся своим делом, что не заметил детей.
- Дядя Ковальчук! - позвала Алёнка.
Матрос поднял голову, и глаза его радостно заблестели.
- А, Голубоглазка! - Видно, носить ей это прозвище веки-вечные. - Слезай сюды. А цэ хто с тобой? Кавалер?
Алёнка надулась.
- Скажете такое, дяденька. Он тоже бонбардир, с четвёртого баксиона. Николка Пищенко.
- Ну? - смешно раздул щёки Ковальчук. - Тогда прошу прощенья.
Дети спустились в нишу. Колька сразу же подошёл к мортирке и спросил:
- Аглицкая?
- Аглицкая, - подтвердил матрос, с любопытством разглядывая подростка.
Тот вздохнул и отошёл.
- Може, пальнуть желаешь?
- Желаю, - серьёзно ответил Пищенко.
- А ну давай!
Колька привычно зарядил мортирку и поднёс к запальнику калёный прут. Вздрогнув, орудие откатилось назад.
Ковальчук взял перевязанную бечёвкой трофейную подзорную трубу и направил её в сторону английских позиций.
- Ишь ты! - с уважением сказал он, - в аккурат попал. По-матросски! Батя в солдатах али матрос?
- Погибши они на баксионе, - шепнула Ковальчуку Алёнка.
Бомбардир крякнул с досады за неуместный вопрос и сказал:
- Ты чаще приходь до нас, Николка.
- Я тут останусь! - вдруг заявил Пищенко.
- Командиров бы надо спросить, - задумался матрос, - вон они у тому блиндажу находятся.
Колька решительно направился к офицерской землянке.
- Постой! - догнал «го Ковальчук, - разом пойдём. - И пояснил: - За стрельбу твою скажу. …С бастиона Голубоглазка возвращалась одна. И в Кривой переулок Колька не пришёл ни сегодня, ни завтра…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Степан Ковальчук. Редут Шварца. «Похлеще Минье!» Дядька Маврикий. В подземелье. Конец пятьдесят третьей батареи.
Музыка, музыка, музыка…
Кажется, сейчас только она владычествует над редутом Шварца, разбомблённым, снесённым почти начисто. Светлые звуки венских вальсов наполняют окопы, врываются в землянки и блиндажи. В темноте они звучат особенно печально, вызывая воспоминания таких далёких мирных дней…
Ковальчук выпрямился, отбросил кирку в сторону и закурил.
- Вот, брат Николка, яки блинци, - задумчиво произнёс он, - музыку и ту до дела приспособили. Хитро!
Колька перестал копать и, облокотившись на лопату, стал ждать, что ему ещё скажет матрос. Но Ковальчук только сосредоточенно попыхивал цигаркой и молчал: мол, и так всё ясно. А полковой оркестр без всякого перехода сменил задумчивый вальс на развесёлую мазурку.
- Почему хитро, Степан Иваныч? - не вытерпел Колька.
- А як же! - тотчас же откликнулся Ковальчук. - От мы с тобою долбаемо землю ридну, долбаемо камень киркою та мотыгою, а союзник ни ухом, ни рылом не ведёт.
Думает, развлекается россиянин, польки та полонезы отплясывает. Музыка, брат Николка, всё собою покрывает.
- А-а! - протянул понимающе мальчуган. Ему до сих пор и в голову не приходило, что полковой оркестр только для этой цели играет. - Действительно, хитро!
- Кинется союзник на штурму, - продолжал Ковальчук, - чого ему опасаться, баксион-то порушен! Та не тут-то было!