Страница 72 из 76
Тепло, - уже тепло.
Значит, день снова обещает быть очень жарким.
Разноголосое птичье пение просто оглушало.
За стенами избушки наступал для всего живого новый радостный и хлопотливый день.
Я поднялся во весь рост, почти задевая головой потолочные балки. Повернулся у печи с открытой передней частью, над которой на деревянных столбах нависал открытый дымоход и, наклонясь, вышел в низкую дверь на зелёный двор.
Навстречу в калитку входил старик.
- Проснулся? - сказал старик, конечно же, на старобелорусском. Я отвечал ему так же.
- Да, проснулся.
- Хочешь что спросить? - пристально глянул старик.
- Только одно: что за одурью окурил меня дед Бод?
- Одурью? Зачем? Бросил на жаровенку дымные угли и несколько берёзовых листов с троицкой ветки, что висит у меня в красном углу, и всё.
- И то, что мне привиделось, - от берёзовых листов?
- Ну почему же - я постарался. Послал тебе птицу-мысль. А иначе о чём бы мы с тобой говорили, хлопец? А ведь нам целый день вместе надо провести, отпускать тебя одного я не могу. До вечера будешь рядом. Если же не выйдет в ночь вернуть тебя обратно, то, не обессудь, и ещё задержишься тут.
Как тоскливо мне стало опять!
- Но зачем жёг берёзовый лист, а говорил мне про корень черноцвета?
- Ты помнишь, откуда ты сюда свалился? Мне надо было сказать: сиди смирно, я начинаю своё чародейство? И ты бы мне поверил? Это здешние люди прозрачны для меня, да и то - сколько надо умения, чтобы малость притуманить. А ты, пришелец (Бод сказал: "проходимец") из дальнего-далека, уже не такой человек. Вы закрыты, как амбар на добрый замок. Разум ваш самостоятелен и допускает только то, что сам находит нужным. Потому и устроил я представление с дымом. В силу волшебного корня ты почему-то поверил сразу.
И Бод спросил, продолжая разговор:
- Скажи, много ли речей ты слышишь каждый день?
Мне не пришлось долго думать:
- Слова звучат вокруг нас постоянно, не замолкая ни днём, ни ночью.
- И какие это речи?
- В основном, нам что-то советуют или что-то навязывают. Иногда нас пытаются развлечь или рассмешить. Да, ещё обожают сообщать о бедах всего мира. (Я даже не думал вдаваться в бесполезные объяснения принципов работы электроники и телевидения).
- А вы?
- Не относимся к этому серьёзно. Я нередко закрываю уши вот этими штуками. - Я показал наушники.
- Занятно... - задумчиво протянул Бод, - вы не верите тому, что говорят, или просто не хотите слушать?
Я немного подумал, и решил, что буду прав, если отвечу утвердительно.
- Невозможно принимать сердцем и умом всё, что звучит. Приходится отгораживаться.
- Вот и я так подумал, когда увидел тебя. Ты закрыт для внешнего. Пришлось мне схитрить. И как ты думаешь, хлопец, что будет с людьми дальше?
Я понял, что он имеет в виду. Кто знает, способен ли был я ответить на столь философский вопрос сутки назад, но сейчас одна догадка возникла в мозгу. И я постарался изложить свою мысль:
- В моём времени многие люди занимаются тем, что, не участвуя в заботах этого мира, создают свои миры и пишут о них, или показывают их другим людям, как вам иконописец показывает на иконе другую, высшую, неведомую человеку Явь, как батлейщик показывает движущиеся фигуры в ящике.
- Иконы не все понимают.
- У нас люди научились делать Явь очень убедительной: придуманные люди и нелюди ходят, живут, любят друг друга, но чаще - убивают.
- Убивают? Это в придуманном-то мире?!
- И помногу. Разрушают целые города, страны. Воспевают новое оружие, льются реки крови. В последнее время в выдуманной Яви много чародействуют.
- Светло чародействуют?
- Чаще всего, наоборот. В их выдумках волшебники тоже борются за власть и уничтожают друг друга, - я вспомнил многочисленные истории о Гарри Потере, судьба которого когда-то сильно меня волновала. Мне самому тогда было лет двенадцать... И ещё подумал, что до сих пор слишком много времени тратил на просмотр всей этой чужой байды, отнимая у себя время, отпущенное на что-то настоящее...
- Невозможно! - прикрыл глаза старик Бод. Зашептал:
- Не думал я, что так скоро люди допущены будут Творить....
Эх, рано! Что ПРОЯВЛЯЮТ они, будучи сами несовершенны? Создают Явь, в которой зло неистребимо? Люди веками спрашивали Господа: "Почему? И за что?". Оказывается, наш мир так же создан теми, кто сам несоверше.... - нет, остановись, глупец! Это слишком тёмная мысль. Неужто гордыня нашептала её? Нет, нет, я не прав! Я введён в заблуждение гостем, ум мой смущён. Лучше обмыслить это потом... если мне ещё отпущено время...."
Я молча ждал, пока старик погрузился в свои размышления.
Потом мы завтракали.
Как обещал, Бод предложил печёного сома; какое-то, видимо, льняное масло, в которое нужно было макать хлеб; огородную зелень и вдоволь холодной простокваши.
- Ведаешь ли ты, хлопец, что стало дальше с семьёй батлейщика? - поинтересовался старик.
- Да, конечно. А чародей разве не знает? - я удивился.
- Нет.
- Тогда откуда мог узнать я?
- Проявившееся записывается навечно. Ты прочитал через меня, а я - нет. Мог бы, если бы захотел, но это отнимает время и силы. А у тебя, видно, получилось легко. Поведай.
- Ну, - сказал я, и вдруг обнаружил, что перед мысленным взором разворачиваются, расходятся в разных направлениях пути-дороги - нити судеб людей, так или иначе пересекавшихся с чародеем.
Я подумал, смогу ли соврать старику, если спросит: дорога его родного сына Миколы оказалась несправедливо короткой... Я очень надеялся, что Бод не спросит об этом. Стараясь отвлечь мысли от возникшей картины - по тесной улочке пражские студенты, спеша и оглядываясь, уносят мёртвое тело молодого темнобрового парня, - усилием воли стирая это видение, я с готовностью последовал вдоль нити, ведущей в сердце Литвы, по пути Букавецких.
- Терезу Константин привёз в родной Новоградок,- начал я...
Слабую и измученную дорогой Терезу Константин Тополя привёз в дом отца.
Тополя-старший, узнав, что сын назвал эту девку своей невестой, едва стерпел, пока Константин пройдёт в дом. Разбушевался!
- Где подобрал ты её? Под какой солдатской телегой?! - вскипел старик, но осёкся, глянув на сына, у которого глаза вылезли из орбит от неслыханного оскорбления, а кулаки сжались так, что побелели костяшки пальцев.
- Ну, знаете, отец!
- Да, отец твой знает, знает! И отца твоего весь Новоградок знает! - Не унимался почтенный мастер и грозно мерил, мерил шагами тесную камору.
- Что скажу, когда спросят меня: какого роду-племени невеста?! Кто родители? Кто? А приданое?! Что с собой принесёт она в твой дом? А?! Тебе не интересно, а мне интересно! Мы с матерью тебе жену годами подыскивали, дабы всем хороша была: и породой, и прочим!..
- Да не подыскали вы мне счастья, батька... - скорбно ответил Константин, вспоминая, что никогда не мог поладить с той, выбранной родителями, женщиной.
И ещё тише прошептал:
- Прошу тебя, отец! Девушка молода, сбереги её для меня: не гони, не обижай. И братца младшего придержи пока у себя...
- Что-о?! - взвился старик, багровея до корней волос.
Константин упал на колени, взмолился:
- Я за неё отдам всё, что получил с покойной Мальвиной! Вено отдаю тебе, распоряжайся как знаешь, отец, - оно твоё! Только подожди, прошу! И от меня будешь получать пенези на все их потребы!
Он попал в цель.
Тополя-старший, - бывший начальник цеха ювелиров, а теперь полуслепой старик, - и сейчас умел остаться при своём интересе. Он тут же прикинул, что сын не спешит с женитьбой, а со временем, глядишь, многое может измениться. Отец не знал, что сейчас Константин расстался со своей мечтой открыть собственную мастерскую, о которой начал уже вести переговоры с магистратом соседнего местечка...