Страница 21 из 56
— Ответь же! Скорее! — закричала я Фиме, который сидел за письменным столом.
Удивленно посмотрев на меня, он поднял трубку.
— Да, она только что вошла, — сказал он и прикрыл рукой микрофон. — Это из полиции, — прошептал он, протягивая мне трубку.
Это был не Шамир и даже не Джейми, а незнакомая полицейская, которая сухо сообщила мне, что мой дедушка находится в приемном покое больницы «А-Шарон».
— Что случилось? Что с ним?! — закричала я.
— Всё в порядке. Не волнуйтесь. Но мы просим вас приехать.
«Мы»? Что делает полицейская рядом с моим дедушкой? Но на расспросы не было времени. Меня охватила паника. Что он сказал полицейским? Что его так подкосило?
Швырнув трубку, я выбежала из кабинета прямо в объятия Сюзан.
— Звонили из больницы? Что они сказали?
— ЧП, Сюзан!
— То есть?..
— А то, что теперь ты будешь руководить кастингом, — выпалила я. — Но запомни — никаких детей и внуков! Последнее слово за мной! Мы потратим на поиски Марии хоть два года, но сделаем хороший мюзикл! Только так мы получим бюджет! Вот увидишь!
Она обняла меня.
— Подожди! — закричал мне вслед Фима. — Ты же не можешь вести машину в таком состоянии. Я вызову такси… — но я была уже на улице и неслась к машине. Тут я заметила высокую фигуру Душки, который стоял недалеко от ворот, опираясь на шикарную машину с затемненными стеклами. А рядом с ним — ни кто иной, как сам господин Топаз.
— Габи! — крикнул Душка и помахал мне. Отделившись от роскошной машины, он подошел ко мне. — Что случилось? Почему ты не на кастинге?
Я не ответила. Уселась в старый «форд» и повернула ключ. Утреннее смущение, беспокойство за дедушку, секреты между Душкой и Топазом — всего этого было слишком много. Мне хотелось только одного — уехать отсюда и добраться до больницы.
— Стой, сумасшедшая! Что с тобой? — закричал Душка и встал перед «фордом», преграждая мне путь.
Я открыла окно:
— Уйди с дороги!
— Нет! Что случилось?
— Не твое дело! Как поживает твой новый друг?
— Хорошо, а что?
— Ничего!
Он и не подумал отойти в сторону. Он меня знает…
— Что стряслось, Габриэльчик?
— Дедушка… Его забрали в больницу.
Вкрадчивая улыбка мигом слетела с его губ. Он открыл дверцу машины и подтолкнул меня на пассажирское сидение.
— Подвинься, я поведу, — он сказал это таким заботливым голосом, что у меня внутри будто лопнуло что-то.
— Эй, да ты плачешь?! — Душка был поражен. Ловко маневрируя, он выехал с тесной стоянки.
— Нет.
— Не плачь. Твой дедушка не из тех, кто с легкостью расстанется с этим миром. Не надо, милая, прекрати…
Я уже много лет не плакала. Слезы, плач, жалость к себе — всё это для меня давно закончилось. Папа не разрешал мне плакать. Он говорил, что мы должны беречь запас слез, ибо кто знает, что еще нас ждет… В общем, когда она уехала, а мы остались, твердо решив не плакать, папа привязался к виски… Он прятал бутылки в пустующей спальне. Каждый вечер он пил, глядя куда-то вдаль, слушал измученного Малера и всё ждал, что она войдет в калитку, принеся с собой аромат жасмина, которым она любила душиться…
Слезы были роскошью. Только бабушке Йоне разрешалось плакать. Она обнимала меня, прижимала к своей огромной груди и заливала мне лицо соленой жидкостью. «Бедная девочка», — всхлипывала она…
— Ты в порядке? — Душка тронул меня за плечо и тут же отдернул руку.
Пожалуйста, не убирай руку, прикоснись ко мне, погладь, утешь меня, а я разнежусь под твоей теплой рукой на соседнем сиденье, и, может быть, расскажу тебе, как ты мне нужен.
— Я в полном порядке. О чем вы разговаривали с Топазом?
— О тебе. Только о тебе. Скажи, ты действительно собиралась меня переехать?
— Да! А о деле Топаза?
— Да ну, ерунда! Он уверен, что у вас есть ценные картины, и хочет узнать, как попасть к твоему дедушке.
— Поэтому ты и согласился на него работать?
Он не ответил.
— Кто тебе сообщил о дедушке?
— Полицейская какая-то…
— С какой стати — полицейская? Что он натворил? Обжулил Газету в канасту?
— Понятия не имею, — соврала я. Я же еще не успела ему рассказать о событиях прошлой ночи на дедушкином дворе.
10
Душка высадил меня у приемного покоя и скрылся в глубине стоянки.
— Кого вы ищете? — спросила медсестра, которая как раз закончила перепалку с гулливероподобным типом, грозившим расправиться с ней, если она сию секунду не пришлет врача к его сыну. — Макс Райхенштейн? Он во внутреннем отделении. Там с ним полиция.
Найти дедушку было нетрудно. Одетый в светлую пижаму с эмблемой больницы, он стоял посреди прохода и кричал на троих врачей, которые покорно и испуганно взирали на огромного разгневанного старика.
— Не смейте его трогать! — кричал дедушка. — Только я один умею с ним обращаться! Он вам не кто-нибудь! Это человек, который спасся от гибели, чудом уцелел в огне… Ой, Габи, наконец-то ты пришла… — гнев в одно мгновение сменился ангельской улыбкой. Он был бледен, на лбу блестели капли пота, глаза сверкали. — Скажи им, Габриэла, скажи, что я не позволю забрать его в отделение для психбольных, он там погибнет, скажи им…
Он отдернул зеленую занавеску — там, подтянув тощие ноги к подбородку, сидел на кровати Газета и держал в руке пустой шприц. Рядом с ним стоял его неизменный транзистор. Он, как одержимый, двигал поршень шприца вперед и назад. Я подошла к нему. Якоб поднял на меня невидящие глаза, пригладил волосы бледной рукой и спросил:
— Газеты есть? Я был ранен в бою за Ленинград, — пояснил он, помахав шприцем. — Шестерых, будь они прокляты, шестерых таких я убил.
— Молодец! — похвалила я, протягивая ему руку. — Пересядь, пожалуйста, на этот стул. Отдохни немного. Они готовят для тебя медали.
Дедушка опустился на освободившуюся кровать. Медсестра с конским хвостом и густой челкой вошла в палату и начала подключать к нему аппарат ЭКГ.
— Нет! Нет! — завопил Газета, перепуганный, как птица, угодившая кошке в зубы. — Не трогать Макса!
— Тише, Якоб, — прошептал дедушка. Но Якоб не собирался бросать его в беде и стал отрывать присоски от тела своего дорогого друга. Полицейский встал и направился к нему решительным шагом, держа руку на дубинке, висящей у него на боку.
— Если ты не прекратишшшь бушевать, они заберут нас в психушку! Хочешшшь, чтобы они это зьделали? — этот свистящий немецкий акцент — верный признак того, что дедушка сильно волнуется.
Якоб моментально отступил и съежился на стуле, прижимая к груди выключенный транзистор и глядя на чернильных паучков, которые выползали из аппарата ЭКГ и разбегались по рулону бумаги.
— Кажется, всё в порядке, — сказала медсестра. — А сейчас допейте чай и полежите спокойно — не разговаривать, не читать и громко не смеяться! Скоро придет социальная работница. А я пойду, спрошу врача, нужно ли вас госпитализировать.
— Никаких зоциальных работниц! Я ухожу йецт[24]!
Не обращая на него внимания, медсестра вышла, задернув за собой занавеску.
— Ну, дедушка, ты расскажешь мне, что случилось?
Он устало кивнул. У него не осталось сил на серьезные битвы.
— Утром, вот так, вдруг — машины с синими огнями. Хоп, и они внутри! Театр. Как будто поймали международного убийцу. Они без конца задавали вопросы. Про всё. И про тебя тоже. Я сказал, чтобы тебя позвали, но они хотели говорить только со мной… — он откинулся на взбитую подушку. — Был этот зануда. Шамир. Никак не отставал. Всё спрашивал и спрашивал, а у меня вдруг — не стало воздуха. Комната закружилась. Я вдруг почувствовал удар. Как током. В горле вода. И полный рот воды. В груди заболело, и я упал. Тут Якоб начал бушевать и плакать, что они меня убили… — дедушка расплылся в улыбке. — Полицейские испугались… — он беззвучно засмеялся. Я бросила взгляд на тень полицейского, приставленного охранять дедушку. Он сидел за занавеской, не двигаясь.
24
Сейчас (нем.).