Антон и Зяблик

Шурка махнула на него рукой: мол, что с него взять!

- Что помелом! - подтвердила она, осуждая отца.

- Такой уж родитель дал, не сам покупал.

- Что родитель твой покойный, что ты - одна скверна у вас на языке. Дочь уезжает, а он балаболит. Придержал бы язык, на привязи!

- Молчу, привязал! - Отец придвинулся к Шурке. - Давай-ка мы с тобой, дочка, вместе лошадку поводим, чем баб слушать.

… Станция встретила их полным безлюдьем - одни лишь кони да еще собаки на возках. Люди, понаехавшие к раннему поезду, набились в темной станционной комнате. В уголочке сгрудились ремесленники. Девочки спали, укрывши лица короткими воротниками шинелей, мальчики играли в «жучка» - били в ладонь изо всех сил, с треском и хохотом. И только один из них, подсев к окошку, в темноте читал книжку.

Возле кассы молчаливо стояла очередь. Кое-кто нетерпеливо стучал в окошечко пальцем, но касса безмолвствовала, и кассир, верно, спал еще.

- Билет не потеряла? - забеспокоилась мать.

Аня развязала платок, взбила тяжелые волосы, упавшие на воротник тулупа, не торопясь расстегнула кофту и вытащила билет.

- Упрячь его, доченька, поглубже.

Аня усмехнулась и повела глазами на Васю. Вася смущенно отвернулся.

- Куда уж глубже! Билет скоро показывать.

- А дело было такое, - подхватил Марафон, доставая кисет. - Ехали две бабы с города, одна другой и отдала билет на сохранение, а сама вышла на станцию, в буфете купить кой-что. Платок-то, где у ей деньги, развязала, глядь- а билета нет. Забыла, значит, что отдала товарке. Ищет-поищет, а тут и поезд уехал - прощай, елки-мочалки! Что делать? Так и пошла пешком домой, цельный месяц шла до деревни.

Говорил он, словно бы ни к. кому не обращаясь, а вокруг между тем собирались люди. Даже ремесленники побросали игру и подались к взрослым.

- Сейчас пойдет трепотня, - сказала Аня и увела Васю к круглой, глянцевитой печке, возле которой спали девочки.

Многие Марафона знали, подходили и здоровались.

- Ты чего заливаешь?

- Закурить есть?

- Нет, ты послухай, что с нашей учителкой было, - продолжал Марафон, подавая кисет. - Шли они с подружкой до деревни и только, значит, Еланин овражек прошли, мимо лесочка идут, а тут выскакивает Митька-дурачок из Дербеневки, палку в руках держит. «Садись, говорит, подвезу!». «Да мы, Митенька, пешочком дойдем, недалечко нам тут». А он на них палкой. Ну, уселись они сзади на палку, погудел он и поехали! Провез их десять шагов. «Слезай, говорит, приехали! С тебя, говорит, рубль, ты в кабине сидела, а с тебя полтинник - в кузове тряслась…» Вот какая, значит, история, елки-мочалки.

- Ты что на Митьку брешешь? - удивился кто-то, видимо из дербеневских. - Он же почтарем работает…

- Мне что Митька, что Витька, только врать не мешай, - сказал Марафон, ничуть не смутившись. - Ты вот послушай такую байку…

Шурка бегала то к Ане с Васей, которые о чем-то шептались, то к отцу. Интересно, конечно, послушать, что это заливает там отец, но еще интереснее узнать, о чем говорят Аня с Васей в последний-то раз. Может, она уговаривает, чтобы он уехал вместе с ней? Или Вася просит ее остаться и никуда не уезжать? Вася-то не мог с ней уехать, - мать, двое братьев у него. Отца их прошлый год на высоковольтке убило, один Вася теперь кормилец у них. Ну и Аня ни за что не останется. Бывало, когда она работала на станции в буфете и жила в поселке на квартире, Шурка вместе с отцом приезжали к ней за продуктами. Оставит она Шурку заместо себя в буфете, а сама пойдет поезд встречать, ходит, на пассажиров смотрит - кто с курортов, кто на курорты. Видно, тогда-то и решилась повернуть свою жизнь. И о чем это они с Васей шепчутся?

В зале зажглась наконец лампочка, и окна, в которые брезжил серый рассвет, почернели. Люди стали подниматься, протирать глаза, собирать и связывать вещи. Мальчик, читавший книжку, спрятал ее и давай будить девчонок. А те смотрят вокруг ошалело, щеки пылают от сна, никак невдомек им, что надо вставать. За окошечком кассы послышался шорох. Народ, толкаясь, начал тесниться, и очередь, стоявшая вдоль стены, сразу сбилась в кучу.

До прихода поезда оставалось еще время, но Шурка выскочила на платформу, чтобы первой встретить поезд, бегала туда и сюда, вглядывалась в туманную темень, едва различая в ней зеленоватый огонек семафора.

Бесшумно, будто на цыпочках, подошел поезд. Так тихо подъехал, что Шурка вздрогнула, когда он проскрипел на мерзлых рельсах и остановился. На подножках стояли хмурые и сонные проводники с фонарями в руках, с неприязнью смотрели на бежавших к. вагонам людей и, казалось, готовы были биться насмерть, чтобы никого не впустить. Отъезжающие бегали от вагона к вагону, цеплялись за поручни и напролом лезли в тамбуры, сметая проводников.

Обвешанный чемоданами, Вася исподлобья смотрел на всю эту суету. Он пока еще не лез вперед. Мать караулила тюк. Крутился один Марафон. Его баранья папаха мелькала то здесь, то там, ныряла в толпу и снова выныривала, все ближе и ближе прибиваясь к вагону. И появилась на переходном мостике между вагонами.

- Сюда, Вася! - крикнул он. - Дай им рекорду, елки-мочалки!

Вася давно дожидался своей очереди и теперь неспешно двинулся в толпу, как бульдозер, разбрасывая всех, кто стоял на пути. Шурка с восторгом оглянулась на Аню - вот он Вася наш какой! Недаром первый физкультурник в деревне. Аня улыбнулась уголками губ, одобрительно кивнула. Вася пробился к самой подножке, передал Марафону один чемодан и другой и сам легко взобрался на площадку. Вместе с Марафоном они исчезли в вагоне.

Шурка так. и плясала от нетерпения.

- Не гомонись, - сказала Аня, удерживая сестренку спокойными руками.

Удивительно, как в этой толкотне она сохраняла полнейшую невозмутимость, будто не ей было ехать, а кому-то другому, будто никакого сомнения быть не могло, что поезд не уйдет, пока она не сядет. И такая она была всегда - спокойная, уверенная и наперед умеющая все рассчитать.

Разве другая так бы решилась уехать? А она положила сделать так, и вот уезжает! Шурка посмотрела на нее и сразу успокоилась.

На платформе остались одни провожающие. Аня неторопливо прощалась. То одному кивнет, то другому, потому что много у нее было здесь знакомых, еще с той поры, когда работала на станции буфетчицей. Мать припала к ней и долго не могла оторваться. Шурка протиснулась между ними, бросилась сестре на шею и разревелась в голос. Аня целовала ее мокрые щеки.

- Смотри слушайся маманьку и папаньку. Одна ты теперь у них остаешься. Устроюсь, приедешь ко мне, я тебя по городу повожу, все тебе покажу…

- Ну, дочь, залазь, - вмешался отец. - Поезд ждать не будет. Давай почеломкаемся, что ли!

У отца задергалась щека, один ус встопорщился, он смахнул с него каплю оттаявшего инея и приложился к Аниной щеке, крякнул и тут же отошел.

Вася, стоя на ступеньках вагона, подал ей руку и втянул в тамбур. Потом Аня показалась в окне. Вася стоял, наверно, где-то за ее спиной, а может, пробирался к выходу. Поезд бесшумно тронулся, набирая скорость, шел все быстрее и быстрее, а Вася все не показывался. Может, решил ехать вместе с Аней? Может, надумал в последнюю минуту?

- Сейчас выскочит, - сказал Марафон.

И верно: от вагона отделилась черная фигурка и покатилась вперед, постепенно отставая от поезда. К станции Вася подошел молчаливый и озабоченный. И никому не смотрел в глаза.

- Ну, как? Место у нее есть? - спросила мать.

Вася махнул рукой: чего уж там!..

- Не приставай ты к нему, смилуйся, - попросил Марафон. - Видишь, переживает. Ты, мать, с Шуркой посиди здесь, погрейтесь у печки, а я погляжу. Может, подбросить кого…

Он запахнулся, туго затянул полотенце на полушубке и побежал на площадь. Вскоре он вернулся, неся чемодан в парусиновом чехле. За ним шла девушка в короткой шубке, валенках и шапке-ушанке.