Страница 19 из 34
Сзади загудела машина, ребята оглянулись, и Василий, потеряв равновесие, упал в снег. Из кабины вышел Иван Андреевич Прямков - колхозный агроном, отец Павлика.
- Вы чего тут, ребята?
- Бабу снежную лепим! Не видите, что ли?
Прямков усмехнулся и потрепал Егорку по щеке, но
Егорка отпихнул руку.
- Эх, малый, достается тебе! Может, машиной подвезем?
Прямков опустился перед Василием на корточки. Однако тот очнулся и сам, без помощи, поднялся на ноги. Растопырив пятерню, он скользнул ею по воздуху, желая оттолкнуть Прямкова, но не попал и снова сел в снег.
- Чего вы с батей моим? Уйдите! И ты уходи! - Егорка толкнул Павлика. - Чего вам надо?
Сопя и стервенея от натуги, Егорка стал поднимать отца, долго и без толку возился с ним, а в это время Прямков подогнал машину и распахнул дверцу. . .
В избу Прямков внес Василия как ребенка, остановился у порога и смущенно оглянулся, не зная, куда положить. С кровати вскочила Наталья и помогла уложить мужа на лежанку.
- Натрескался!..
Она ругалась как-то беззлобно, руки ее быстро и привычно стаскивали с него шинель и валенки.
Старый Кондрат встал, уступая место Прямкову, даже обмахнул шапкой кругляш, на котором сидел.
- Сидите, папаша, некогда мне. Гляжу, ребята возятся с ним в снегу, дай, думаю, помогу, - объяснял Прямков, как бы оправдываясь за непрошеное вмешательство. - В машину лезть не хотел. ..
- И нечего было тащить! И пускай бы околел! - ругалась Наталья. - Тебе-то какая забота!
- Человек все-таки. И ребят жалко…
Василий покорно поворачивался, сопел, не открывая глаз. Оставшись в подштанниках, он обнял Наталью, дошел до постели, свалился и страшно - громоподобно и неистово - захрапел.
- Ишь, завел свой граммофон!
Наталья достала с полочки пузырек с нашатырем, смочила тряпочку, приложила ему к носу. Василий с храпом вздохнул и сразу замолк.
Прямков надел шапку.
- Можешь и посидеть, никто не гонит, - сказала Наталья.
Тут и женщины подхватили: садись, мол, посиди.
А хромой дед Кондрат, как встал, так и стоял на своем протезе, растопырив по швам узловатые руки и строго подобострастно ел Прямкова глазами. Не поймешь, что в них: то ли недобрый укор, то ли готовность служить…
- Машину оставил на морозе, да и сыну спать пора. .. Так что спасибо!
В избе, будто ровным счетом ничего не произошло, продолжаются посиделки. Вечер долгий, зимний, никому не охота расходиться. И снова Наталья сидит на кровати, опустив ноги на приступок лежанки, лузгает семечки, тараторит с бабами. Дед Кондрат все так же сидит на деревянном кругляше возле дверей, курит вонючую цигарку и протяжно кашляет - не кашляет, как люди, а будто поет церковный псалом. Егорка лежит на полатях, свесив лобастую голову, и читает книжку.
- Посмотрела бы в кармане. .. Может, где квитанция лежит от штрафа? - советует соседка. - Расплатился, а на остаточки-то и разговелся, а?
- Как бы не так! Уж такая я недогадливая! Вот они, остаточки! - Наталья показывает измятую бумажку. - Все пропил. А это он на опохмелку себе оставил.
- И как ты его терпишь такого?
- И не спрашивай! Сама не знаю. Я бы на них, пьяниц, закон такой - убивать, как бешеных псов! Смотреть на них не могу. Вся драма жизни, пакость, нищета - всё от них, поганых!
- Тьфу! - злобно плюется старик и сипло закашливается. - Змея.
- Да ну вас, папаша! - Наталья машет рукой. - Вам бы все загородить его! Поменьше потачки смолоду - может, человеком стал бы.
- Тьфу! - еще раз плюется старик, потому что нет на эту бабу вразумительных слов: мыслимое ли дело на мужика, хозяина, такого сраму возводить?
Почти все соглашаются с Натальей, но Егорке мучительно жалко отца: за что она его так на людях? Отругала бы потихоньку, а зачем же позорить при всех? Разве всегда он такой?
Егорка смотрит в книжку, а сам сопит от злости на мать. Но вот заговорили об агрономе Прямкове, и на душе у Егорки отлегло. Разговор ему кажется важным: в самом деле, что за человек Прямков? Другой бы проехал мимо, а он не поленился и сам потащил отца, а отец, когда пьяный, шибко тяжелый. Ну, а с другой стороны, чего лезет не в свои дела? Ехал бы себе и ехал и без него управились бы, не в первый раз!
- От него вся и недоля,- брюзжит старый Кондрат.- Всю ему жизнь испортил, дьявол худой!
- Кого это вы, дедушка, величаете так?
- Да кого же? Прямкова, - говорит старик, словно не сам только что тянулся перед ним по-солдатски.
- Других-то чего зря виноватить? - говорит Наталья. - Кто ему мешал учиться? А ему все гулянки да пьянки. . .
- Дуракам - тем и нужно учиться!
- Вот Вася-то и набрался от вас большого ума - без ученья, дескать, проживу. Все-то ему легко удавалось. И меня, дуру, замуж уговорил, школу бросила раньше срока…
- С того зуба во всем ему фарт и пошел, - говорит старый Кондрат, сверля колючими глазками кого-то невидимого перед собой. - Чего надумает, все и сделает, такой уж фарт ему.
- Это какой зуб? Мамонтовый, что ли?
- Эк, вспомнил байку! - засмеялись в избе.
- Байку? А он с того зуба и вверх полез…
Странный пошел в избе разговор - о каком-то зубе, от которого, дескать, получилось Прямкову в жизни везение. Дед Кондрат ссылался даже на библию, доказывая священное происхождение мамонта, зуб которого найден был Прямковым, и от зуба того и была ему счастливая судьба. А вот Василию не потрафило, и он, при всех своих талантах, далеко не пошел. Столько горечи, темной зависти к чужой удаче в туманных и путаных словах старика, что его уже никто не слушает.
- Мозга у тебя, дед, заблудилась.
Старик, сбитый с толку собственными рассуждениями, нахохлился и присмирел и в течение всей дальнейшей беседы молчал и курил, напоминая о себе только длиннейшим кашлем, словно бы запевал какой-то псалом.
А в избе еще долго толковали о разных деревенских делах, обо всем, что подвернется на язык в долгие и неторопливые зимние вечера, когда дома все дела сделаны, а спать еще не время.
- Пора и честь знать, - спохватилась одна из женщин. - Всего не переговоришь, а языкам тоже отдых требуется…
- Погуляйте еще, погуляйте, - удерживала Наталья.
- Да нет уж, детей надо укладывать.
- А чего их укладывать? Поедят и сами уснут.
- Твой-то уж спит, гляди.
Егорка действительно спал, свесив руку с полатей. На полу лежала раскрытая книжка. Пока гости прощались, довольные посиделками, Наталья раздела Егорку, подхватила и отнесла на постель, уложив его рядом с отцом.
- А вы, папа, на печку полезете или стелить?
Кондрат потрогал печку, снял протез, стянул его, как сапог. Наталья, зевая, прикрутила огонек в лампе, подмела веником пол и разделась.
… А Егорка в это время гнал по деревне мамонта - огромного, косматого, с маленькими, злыми, как у деда, глазками, с бивнями, как сабли. Бабы закрывали окна, загоняли ребят по домам, собаки бешено облаивали его из-за плетней. Деревня замерла и ждала беды… Мамонт бивнями выдернул плетень, поднял передние ноги, сбил хоботом снег с деревьев, вырыл телеграфный столб. Какие бы, однако, фортеля ни выделывал он, на горбатой спине его, как цепкий репей, сидел скорчившийся Егорка, хлестал его хворостиной по загривку, гнал по деревне, пугая взрослых и ребят. Мамонт мчал по деревне, все шибче бежал, перепрыгивая через ровки и кустарники, бугорки и ручьи. И нежданно в трясину попал. С трудом он выдирал ноги и медленно погружался в нее. Егорка хлестал его хворостиной, пинал ногами, но тот лишь пьяно мотал головой, смутно смотрел перед собой. И вдруг медленно завалился набок.
«Натрескался!» - ругался Егорка, но тот лишь храпел, дергая хоботом, храпел громоподобно и неистово, словно старый, испорченный граммофон.