Страница 27 из 79
— Ну, разыграл как по нотам!
— Не перехвали, — ответил главком и не утерпел, напоследок еще раз наклонился над картой. Крепкий ноготь сделал круг, видно прощальный, около Петровского, зачем-то пополз на Макарово и Кагу. — Интересно, о чем думает генерал Ханжин, с его Седьмой казачьей дивизией. Очень, понимаешь, интересно!
За окном клубами вздымалась пыль, скрипели колеса телег. Отряды и обозы, миновав село, шли круто на север.
Вокруг были знакомые места: впереди волнистая долина, справа цепь подсиненных хребтов, слева в просветах липовых, вязовых и дубовых перелесков угадывалась Белая, помеченная буйными гривами кустов. Ах ты, река милая! За горами отошла прочь, казалось, навсегда, и вот, через добрые двести верст, опять запламенела сбоку, точно стосковалась по людским голосам, ржанью лошадей: более просторная, в широких разливах, но чем-то и прежняя, с чистой, до дна пронизанной лучами, водой.
Конная разведка, далеко опередив своих, бесстрашно кидалась в прибрежную бугу, выносилась на открытые взгорки, и ни на шаг не отставали от нее главком с другом по Москве. Разрумяненные скачкой, они переглядывались, пересмеивались: узнает строгий начштаба, уши надерет!
Встал, понемногу надвинулся Извязной бугор.
— Айда, на Стерлитамак с высоты полюбуемся! — крикнул Игнат.
Но еще перед бугром из-за березового островка выехали несколько конных, с решительным видом преградили путь.
— Стой, пропуск!
Василий Константинович пожал плечами.
— А что будет, если нет пропуска? — спросил он и подмигнул Нестерову. Ребята-усольцы угрюмо засопели: действительно, оказались всемером против полусотни пришлых. Но знали, конечно, что на подходе партизанская армия, что враг за рекой и не высовывает носа. Командир заставы пристально вгляделся в Игната.
— Боже мой! Да никак Нестеров? А мы…
Извязной бугор остался позади. Вот и Кулагина гора засинела округлой, увитой зеленью вершиной, следом гора Соленая, и у ее подошвы открылось широченное, приподнятое над лугом Высокое поле. Близился Богоявленск, пока укрытый холмами. Часть партизанских сил свернула к селу Табынскому, туда вскоре отойдет берегом и каширинская конница, остальные с главным штабом запылили к Усолке.
Игнат кивнул главкому.
— В ночь разреши съездить к ахметцам.
— А кто займется снарядами и патронами?
— Мало народу, что ли? — Нестеров не утерпел, с легкой колкостью бросил: — Этак я у тебя совсем в интенданты впишусь!
— Ладно, убедил. А может, зазноба поманила издалека?
— Ребят не видел давно.
Едва он приготовился в дорогу, его позвали. Вдогон, размахивая руками и приседая, спешил Мокей. Вцепился в стремя, запыханно поведал:
— А ведь я бывал тута с дедкой моим. Тольки теперь и вспомнил… Как же, лепили печь Пашкову, заводчику стекольному. А дед ба-а-альшой мастак был по этой части. И вот…
Нестеров, с трудом сдерживаясь, тронул коня трактом, но отделаться от говорливого Мокея оказалось не просто.
— Извени, докончу… Стало быть, приходит барин, в бухарском халате, с толстенной цигаркой в зубах, посмотрел, достает несколько синеньких: «На, мол, Кузьмич, золотые твои руки!» Дедка-то, навроде меня, Мокеем прозывался, и тоже Кузьмичом…
— Знаешь, Мокей Кузьмич, шел бы ты… к черпаку!
— Э-э-эх, а говоришь — пролетарьят, и с мандатом. Негоже обходишься, извени! — осуждающе пробубнил он.
«И что я на него взъелся? — с горечью подумал Игнат. — Устал от войны человек, шарахается в детство. А теперь — из огня в полымя. Разница-то когда еще дойдет!»
Перед рассветом Игнат миновал Табынское. Верстах в двух, при выезде из дубового леса, его встретил Кольша с десятком верховых.
— Москвич, ты ли? — ахнул парень. — Черт, а мы… — и осекся, подобно командиру заставы на Извязном бугре. Ребята как-то странно воззрились на него, и ему стало даже немного не по себе. Что они, рехнулись?
— Какой-то ты не такой, комиссар… — с запинкой сказал подросток-павловец.
— Обжегся малость. Пройдет.
Парнишек разом прорвало вопросами, один другого заковыристее.
— Значит, к нам идет армия Блюхера? Всеми силами? Батарей-то много? Ну, а мы? Что порешил митинг?
— Не дождался, махнул до вас.
— Но в штабе-то велись разговоры!
— По-моему, будем отступать. Далеко ли, не знаю.
— Говорят, с четырех сторон обошли… — заметил павловский, и губы его дрогнули.
Игнат скупо улыбнулся в ответ.
— Мы, брат Сенька, давно обойденные, с той поры, как пошли ногами. Нам озираться ни к чему. Не сделаем сейчас, потом: во сто крат кровью умоемся.
— Правильно. Иди — и никаких гвоздей! — с жаром подхватил Кольша. — Я так планую, комиссар: займем оборону по Белой и Симу, пусть в кольце, ничего страшного, и давай полосовать. Каппелевцы поднапрут — каппелевцев, уфимские золотопогонные — и их за компанию. А там регулярные красные войска подоспеют, поди, где-то близехонько. Верно я говорю, Игнат Сергеич?
— Тебя хоть в главкомы, Кольша!
Молоденький боевик в казачьем чекмене раскатился звонким смехом. Игнат удивленно вскинул бровь. Очень уж знаком чуть вздернутый нос под синим картузом, но кто, кто? И в памяти вдруг встала тоненькая, как стебелек, девчонка с пепельной косой.
— Это же…
— Ясное дело, Натка Боева! — подтвердил Кольша и грубовато хлопнул ее по плечу. — Свой парень, в доску!
Она залилась алым румянцем, но глаз не опустила, знай в упор смотрела на Игната. «Хороша! — снова, как и при первой встрече, подумал он. — Растет грусть-тоска на чью-то голову. Может, на Кольшину? Что-то у них есть, ни на шаг друг от друга…»
Зоркий Сенька встрепенулся, указал на юг:
— Эва!
По закрайкам просторного Табынского луга рысили кавалерийские сотни, за ними, в клубах золотистой пыли, привычной глазу, проступали повозки, выплетаясь бесконечной лентой, густо взблескивали нити штыков.
— Не засиделись в Усолке, — обронил Игнат.
— А я что говорил? — вскинулся Кольша. — На Архангельский завод правят, на Сим!
Боевики вместе с Игнатом заторопились в деревню.
Днем снимали посты вдоль Белой. Партизанская армия по нескольким дорогам прошла к Зилиму, испятнав луг колесами. Ахметцы ждали у сельской избы-сходни, когда подоспеет Богоявленский отряд: он пока оставался в заводском поселке. Смутно было на душе у многих. Не унывал, кажется, один Кольша: бегал туда-сюда, острил грубовато, стыдил новобранцев.
— Испугался, едрена-матрена? Эх, слабак! Тут одно: да или нет, середки быть не может! По мне хоть атаман выйди навстречу — не побегу! — Через минуту его пестрая кепка мелькала в башкирском взводе. — Выше нос, Аллаяр! Три верста до привала, штыком мало-мало, и к жинке чуть свет!
Конный вырос как из-под земли. Врезался в гущу толпы, закричал сиплым голосом:
— Казаки на том берегу!.. До полка. На Михайловку нацелились, наперерез!
— Ну-ну, — молвил Евстигней и, спокойно докурив «козью ножку», скомандовал: — Стройся-а-а! А ты, Семен, к Калмыкову: так, мол, и так.
— Есть!
Ахметцы быстро похватали оружие, вытянулись длинной ломаной шеренгой. В толпе жен и матерей взмыл подавленный плач.
Кольша весело оглянулся на свой черный, под просевшей соломенной крышей, дом, на столбы, вкопанные покойным батей на месте будущих новых ворот, на баню в глубине огорода, подмигнул бабе Акулине. Она трепетно подалась к нему:
— Касатик мой, в баньке б помылся. С утра натоплена…
— Успею, бабуля. Завтра-послезавтра вернусь, тогда!
— Шагом арш! — донеслась команда Евстигнея. Отряд выступил на Михайловку, где с той стороны показывалась белая разведка.
Михайловка была пуста, напрасно ахметцы при подходе к ней рассыпали цепь. «Схватили пустоту с сумерками!» — бросил кто-то. Боевики, посвечивая огоньками самокруток, обступили Евстигнея.
— Ну, поедем на Зилим, на осенние квартиры? — спросил ротный. — Осядем ладком, пока тихо, отроем окопы. Чай, не один день там загорать.