Страница 8 из 31
— Знает ли кто-нибудь в христианском мире, чтобы русские люди ходили по морям, хватали бы и грабили торговых людей иных стран? И теперь не ради поживы чужим добром принял я атамана Керстена Роде на свою службу, а ради защиты от морской тати своих, русских, торговых людей и гостей иноземных…
Дьяки очень хорошо понимают, в чем тут дело, но поймут ли его, государя, иноземные владыки?
Колымет насмешливо махнул рукой:
— Чего уж оправдываться? Как говорится: «Всякий поп по-своему поет». Поделом нашего государя Змеем-Горынычем на весь мир огласили… Как-никак с разбойником дружбу свел, у всех на глазах.
Алехин покачал головой, сокрушенно вздохнул:
— Дожили! Видел я его… Василий Грязной его словил… Смотреть страшно. И вот наши посудины в море поведет. И без того немецкие князи на весь мир галдят о «московской опасности», а тут и вовсе на стену полезут. А главное — свои у нас есть мореходы пригожие. Обошлись бы!
— Герцог Георг Иоганн Фельденский из Элькоса уже бил челом своему императору, чтоб пойти войною на царя…
— Того еще не хватало… Мало у нас ворогов!
— Господь ведает, што будет. Уберусь-ка я с племяшем подобру-поздорову в Юрьев на службу к Курбскому, — вздохнул Колымет.
— А меня в Нарву отсылают, — сказал Алехин. — И то слава Богу.
— Братцы! Чего уж тут. Вишневецкий, и тот сбежал к королю.
— Тише, тише! — зашикал Алехин. — Кто-то идет.
В Посольскую избу вошел друкарь-печатник Иван Федоров. Низко поклонился дьякам. Они не ответили. Колымет подумал: «Тоже царский прихлебатель». Дьяк Алехин недовольно засопел носом: «Ах ты, сермяжная посконщина». И все втайне пожалели, что выгнать посохом его из избы нельзя — до царя может дойти. А царь только на днях его расхваливал за «Апостола». Бояре его после того на дух не пускают. Что он за человек? За что царь-государь жалует? Книги? «Апостол»! А что в том толку, какая корысть? Не нужны они. Обходились и без них. Дьяки и без федоровских книг довольно грамотны. Доход отбивать у переписчиков? Ах пес!
Колымет не сдержался и крикнул:
— Эй, Змаил, чего спишь?.. Не видишь, чужие лезут.
Татарин встрепенулся, вскочил, ухватился за секиру.
— Ладно… Сиди!.. — махнул рукой Колымет.
Цель была достигнута: печатник смущенно произнес:
— Прощенья прошу… коли не вовремя.
И низко, до пояса, поклонился.
— К Борису Федоровичу Годунову шел яз… будто их милость изволили в Посольскую избу жаловать?
Колымет, презрительно посмотрев на Ивана Федорова, усмехнулся:
— Чего тебе надобно от Бориса Федоровича?
— Бить челом осмелился его милости… Заступничества ищу…
Дьяки переглянулись.
— Челобитье? Годунову? Заступничества? — повторил Гусев насмешливо.
— Обижают нас земские приказчики. Хлеба не дают друкарям… да олова… да овса коню…
Дьяки расхохотались.
Иван Федоров тяжело вздохнул. Спросил удивленно:
— Смешон, видать, яз, коли изволите смеяться?
Колымет нахмурился:
— Не туда попал, дяденька! Годуновым тут не место. Шествуй в Земский приказ.
— Был яз и там. Боярин не принял. Дескать, не ко времени, да и худороден яз. К дьяку был послан, а дьяк наказал слуге: недосуг, мол!..
— Больше того говорить нам не о чем. Бог спасет. Иди с миром в свою палату.
Иван Федоров поклонился и при общем молчании вышел вон из Посольской избы.
Дьяки самодовольно переглянулись. Им было приятно видеть унижение человека, обласканного царем.
После его ухода Колымет сказал надменно:
— Возомнил друкарь о себе не по чину… Подумаешь — «Апостол»! Все полезли к царю. Неразборчив стал Иван Васильевич. Охрабрил холопьев.
— Да ладно. Бог с ними! Стало быть, надоели царю старые слуги.
— Малюта тут еще двух каких-то бродяг царю казал. Один будто соловецкий монах-расстрига, Беспрозванным его величают. Другой якобы холмогорский мужик Ерофей Окунь. С Северного моря забрели к нам, корабленники. Святые отцы с Соловков послали будто в Москву-то по корабельному делу.
— А я так думаю, Господь Бог всякую тварь двигает нам на пользу. Развалят они царство.
— Истинно: плесень — и та нам в пользу… Царь задумал новый дворец строить, камень понадобился. Городовой приказчик Семен Головня да боярин Фуников знатно поживились на том деле. Плесень будто с камня сводят… А никакой плесени и не было.
— Дворец? — разинул от удивления рот Алехин. — Какой дворец?!
— Тише! Тише! Молчи. Никому ни слова, — всполошился Гусев. — Государева тайна.
— От кого же то узнал?
— От дьяка Григория Локурова, што у боярина Фуникова сидит на Каменном дворе.
В Посольскую избу с шумом и хохотом ввалились Василий Грязной, Алексей Басманов и князь Афанасий Вяземский. В собольих шубах, нарядные, краснощекие с мороза, сытые и хмельные… Смеясь, важно развалились на скамьях.
Дьяки поспешно вскочили и низко, едва не до пола отвесили им поклоны.
— Добро жаловать, батюшка Алексей Данилыч, да батюшка князь Афанасий Иванович, да батюшка Василий Григорьевич! Не обессудьте нас, холопов государевых малых…
— Ладно. Буде! — махнул рукой сильно хмельной князь Вяземский. В это время у него выпал посох из рук. Оба дьяка бросились поднимать и нечаянно стукнулись лбами, да так сильно, что всем стало слышно.
Басманов, Вяземский и Грязной громко расхохотались. Упал посох и у Басманова. Оба дьяка бросились поднимать и его и снова стукнулись лбами.
Надрываясь от смеха, Басманов крикнул:
— Ах вы, лукавые! Помните: дьяк у места, што кот у теста; а дьяк на площади, так прости Господи.
— Истинно говорит Малюта: дьяка создал бес…
— Пришли мы проверить усердие ваше, — сказал Грязной. — Где народ? Где Висковатый? Где дьяки и подьячие?
— Занедужили…
Басманов поднялся и погрозил кулаком:
— Обождите. Скоро вам лекарь будет.
Князь Вяземский сказал, насупившись:
— Поедем в прочие приказы… Срамота! Государя не слушают.
— Видать, во всех приказах дьяки занедужили… Куда ни придем — везде пусто… — засмеялся Василий Грязной. — Будто сговорились.
— Знать, чуяло сердце государя, коли послал нас по приказам… Говорил он уж дьяку Васильеву… И впустую.
Вдруг Басманов хлопнул по столу ладонью:
— Дьяки! А знаете ли вы, что дацкий человек Керстен Роде в Нарву завтра отъезжает?
Дьяки замялись.
— Ну! — грозно крикнул Басманов.
— Не ведаем! — пролепетал Алехин.
— Плетей захотели? Нешто вы не посольские дьяки?
— Посольские, батюшка Алексей Данилович, посольские, — совсем растерявшись, в один голос залепетали дьяки.
— А коли посольские, почему не ведаете? Разгневать пресветлого батюшку Ивана Васильевича восхотели?
Оба дьяка упали на колени:
— Не пытайте нас, не приказано нам о том говорить. Государева тайна.
— То-то! — грозно сверкнул глазами Басманов. — Помалкивайте.
После этого все они так же, как вошли, шумно, с хохотом, вывалились из Посольской избы.
Дьяки дрожали, не смея подняться с пола. Опомнившись, плюнули с досадой, обругались, встали. В Посольской избе должно бы сидеть более двадцати дьяков и подьячих, но кто уехал на охоту, кто от похмелья еще не пришел в себя, иные просто поленились идти на работу. В последнее время вовсе не стало боярского надзора в приказах.
— Пресвятая Троица, помилуй нас!.. Выдержим ли мы, — осеняя себя крестом, проговорили дьяки. — Теперича жди царского гнева!
IV
Война идет.
Ни на одну минуту царь Иван Васильевич не забывает о том.
На литовских рубежах его полки ведут борьбу с Сигизмундовым войском.
На приморской древней русской земле, изгоняемые с нее царскими воеводами, обезумевшие от неудач немцы продолжают противиться.
На севере, в Эстонии, русские воины вступили в единоборство с войсками Эрика Свейского.
Кровавые схватки не утихают, хотя грамоты о перемирии на многих языках усердно развозятся разноплеменными гонцами из одной страны в другую.