Страница 3 из 31
Мария Темрюковна пришла, приветствовала царя, он ответил ей таким же приветствием. После этого подвел ее к столу и показал ей кораблик, подаренный английским послом.
Царица залюбовалась им; ей очень понравилась отделка корабля, но она сказала, что хорошо бы прикрепить к мачте московский греб — будто бы это наш корабль.
Царь был в восторге от этого совета супруги. Он велел слугам немедленно сыскать на митрополичьем дворе новгородского богомаза Марушу Нефедьева и привести его во дворец.
— Вот бы мне такое судно!.. Поехали бы мы с тобой на море… Любопытно мне посмотреть на ихнюю жизнь… Уж больно расхваливают они себя… Так ли это?
Мария Темрюковна уже не первый раз слышит о желании царя побывать в Англии. Он ведь знает, что ей не нравится это, и, словно бы нарочно, повторяет одно и то же. Царь по ее молчанию и скорбно опущенному взгляду угадал ее недовольство.
— Ну, не сердись, Бог с тобой, голубица моя! Можно ли царю отъезжать из своей земли? На един день мне из Москвы нельзя отлучиться.
Пришел иконописец Маруша Нефедьев, упал в ноги царю.
Иван Васильевич велел ему подняться и слушать его. Он приказал Маруше нарисовать маленькие вымпелы с двуглавым орлом.
— Поторопись! Живо!
Маруша бросился опрометью бежать и вскоре принес маленькие вымпелы с московским гербом.
Иван Васильевич осторожно прикрепил их к модели корабля.
Царь и царица глазами, полными восхищения, долго любовались кораблем.
— Закажу я такие же корабли в Англии… — И, немного подумав, громко сказал, взглянув на жену: — Нет. Будем делать у нас свои… на Студеном море. У церкви святого Архангела. Самим надо учиться… есть и у нас люди…
Мария Темрюковна сказала сердито:
— Не построим.
— Что так, государыня?
— Они не захотят!
Царь вспыхнул, глаза его заблестели гневом.
— Заставлю! — тихо, но грозно проговорил он. — И мореходцы у нас с древних времен и по сие время ведутся. Умножим их.
Мария Темрюковна недоверчиво покачала головою:
— По силам ли тебе то, батюшка государь?
Иван Васильевич, немного подумав, сказал:
— Сильны бояре, государыня, воистину сильны! Однако не теряй веры. Служилые помогут. У меня одна невзгода, у них другая… И царь, и малые служилые люди в обиде на вотчинных владык. Изобидели они нас. В приказах моих и в войске народ исхудал… ропщет… К делу охоту теряют. Добро бы невзгоды его были от скудости земельных угодий. Мало ли у нас земли? Княжата да бояре на земле распластались, служилым людям уж совсем тесно стало. В приказы ходят, приказами живут, нужду в них имут, а людей приказных ни во что ставят. Нужда охоту отбивает к работе. И малую толику не горазды вельможи уделить им. Сам Бог велит царю согреть щедротами своими малых сих. Кто же позаботится о них? Кто наложит руку на вотчины великие, опричь государя? Воинники тоже… Обороняют землю, а земли мало кто имеет.
Мария Темрюковна помолилась на иконы:
— Помоги тебе Господь! — И добавила: — Завистливым они тебя обзывают, злобою великою пышут. Берегись, батюшка Иван Васильевич!
— Не все!
— Все, государь! Кому же в ум придет, чтоб землю свою отдавать? Кабы у отца моего кто землю посмел отнять, он убил бы того… проклял бы того навеки!..
Иван Васильевич задумался.
— Да, нелегко терять землю! Нелегко расставаться с родовыми уделами. Это надо понять!
— О том я и говорю, государь, — вздохнула царица.
— Но идти вспять не благословил меня Господь… До смерти буду идти тем путем… Бог поможет мне. Не отступлюсь!
II
В Москве, у Сивцева Вражка, городовой приказчик Семен Головня согнал толпу каменщиков, стенщиков и ломцов — тех, что восстанавливали разрушенные царскою осадою стены Казанской крепости. Тут же были резчики по камню из Новгорода и холмогорские работные люди. Царь Иван с особою любовью строил новые церкви и всячески поощрял мастеров-каменщиков. Еще в 1556 году писал он новгородским дьякам:
«Мы послали в Новгород мастера печатных книг Марушу Нефедьева, велели ему посмотреть камень, который приготовлен на помост в церковь к Пречистой и к Сретенью. Когда Маруша этот камень осмотрит, скажет вам, что он годится на помост церковный и лицо на него наложить можно, то вы бы этот камень осмотрели сами и мастеров добыли, кто б на нем лицо наложил, и для образца прислали бы к нам камня два или три. Маруша же нам сказывал, что есть в Новгороде, Васюком зовут, Никифоров, умеет резать резь всякую, и вы бы этого Васюка прислали к нам в Москву».
И теперь в толпе работных людей находились оба эти мастера: Маруша Нефедьев и Васюк Никифоров, а с ними и знаменитый колокольный мастер Иван Афанасьев из Новгорода.
У костра завязалась беседа.
Петька-новгородец, мускулистый, складно сложенный детина, жаловался: хлеба мало дают.
— Ты и без того што скала и ревешь почище быка… Без хлеба полгода проживешь… — пошутил над ним его товарищ Семейка, дрожа от сырости и холодного ветра.
Посмеялись, побалагурили.
— Где работано, там и густо, а в бездельном дому пусто, — проворчал, почесав затылок, резчик по камню дядя Федор. — Чего ради нагнали сюды народищу!.. Э-эх, приказные мудрецы! О нас плохо думают.
— Верно, дедушка, ихово то дело… Нас вот из Холмогор пригнали, а мы испокон века на Студеном море плаваем… суда водим купецкие, — тяжело вздохнул расстрига-монах, широкоплечий, косматый детина, одетый в сапоги из тюленьей кожи. Имя его — Кирилл Беспрозванный.
— То-то, братцы… Какие мы стройщики! Мы — мореходцы, — поддержал своего товарища холмогорский мужик Ерофей Окунь.
— Прижали нас попусту. И мзда не помогла.
— Што уж! Слыхали, чай: дерет коза лозу, а волк — козу, мужик — волка, приказный — мужика, а приказного — черт!
Расхохотались ребята. Понравилось.
— У нас так… — сказал, притоптывая лаптями по размякшему от весеннего солнца косогорью, похожий на ежа псковитянин Ермилка — малого роста, в тулупе наизнанку. — Службу служить, так значит: перво-наперво — себе, на-вторых — приятелям удружить… Добро прилипчиво… Воевода в городе, как мышь в коробе. Ежели им быть, так уже без меда не жить… Дудки! Одним словом, спаси, Господи, народ, — смеясь, перекрестился Ермил, — накорми господ!
Семен Головня, городовой приказчик, прислушавшись к разговору работных людей, насупился:
— Полно вам!.. Чего шумите?
И пошел.
— Ладно, новгородцы! Будем, как пучина морская… Молчите! — проговорил Кирилл Беспрозванный. — Я вот побил игумена, и за то расстригли… Пьяный был я… Во хмелю несговорчив. Да и вольный я человек, морской… Простор люблю… В келье скушно стало мне…
В хмурой задумчивости еще теснее столпились вокруг костра.
— Ишь, земля-то за зиму как промерзла, — покачал головою Окунь. — Словно у нас в Холмогорах.
— Земля не промерзнет, то и соку в ней не будет!.. — оглянувшись в сторону городового приказчика, громко сказал дядя Федор и тихо добавил: — Прорва, сукин сын!
— А сколько их, Господи! — заохал скорбно Ермилка.
— И что держат народ? Не понять, не разгадать!
— В том оно и дело: гнали — мол, батюшка-царь приказал торопиться, не мешкать… А пригнали — и ни туды и ни сюды… Топчемся по вся дни на Сивцевом Вражке. А для ча — неведомо.
Подошедший к костру Нефедьев, сделав страшные глаза, сказал тихо:
— Будто боярина какого-то ждут… А вот, вишь, он и не едет. Э-эх, Москва, Москва! Вот и вспомнишь батюшку Новгород.
— Истинно! — отрезали новгородцы. — Вспомянешь.
— А мы Студеное наше морюшко все с Кириллом поминаем… Э-эх, душа истосковалась по родным местам!.. — вздохнул Окунь.
— По окияну ходили и так не робели, как тут в Москве, — произнес расстрига. — Окиян нас кормил и поил без отказа, без упреков. Што хошь делай — раздолье!
Пошел хлопьями мокрый снег; ветер, пробегая по лужам, завивал снежок, разрывая огни костров. Кустарники и деревья, почерневшие от сырости, наполнились глухим рокотом.