Страница 144 из 175
И тогда Завьялов, опередив Лизу, загораживает ей путь.
— Остановитесь же наконец, Лиза! Скажите хоть слово! Что произошло? Вы были знакомы с Виктором? Он мой родственник, и я имею право спросить…
— Ваш родственник? — прерывает его Лиза и повторяет: — Ваш родственник? Если бы я только знала, то никогда не пришла бы к вам домой. Слышите, никогда! Я бы близко не подошла к вашему дому!
Они стоят посреди аллеи бульвара, привлекают общее внимание.
— Пропустите меня! — настойчиво требует Лиза. — Вы получили свою бумагу и теперь оставьте меня в покое. Я не хочу больше вас видеть. Никого из вас. Пропустите!
Она пытается обойти Завьялова.
— Нет, — решительно говорит Завьялов, — я так вас не отпущу. Вы, должны рассказать мне, в — чем виноват перед вами Виктор. Он обидел вас? Причинил зло?
— Я его ненавижу!
— Тем более вы должны рассказать мне все откровенно.
— Рассказать вам? Зачем? Чтобы вы пожурили его? Прочли нотацию? Ему — нотацию?! Пропустите меня.
— Нет. Вы никуда не уйдете. Мы сейчас сядем на эту скамейку, и вы мне все подробно расскажете. Я не имею права вас так отпустить. Вы только что принесли известие, которое перевернуло всю мою жизнь. Вы мне счастье принесли, понимаете? А взамен получили удар, еще один удар. Это несправедливо. Так не должно быть, не должно! И вы не, можете, вы просто не имеете права уйти. Сядем!
Взяв Лизу за руку, Завьялов повел ее за собой, к скамье.
Казалось, сила, которая неудержимо гнала Лизу вперед, оставила ее. Она безвольно пошла за Завьяловым и опустилась рядом с ним на скамейку.
— Ну, вот, — сказал Завьялов, — теперь вы мне все расскажете. Когда вы познакомились с Виктором? Поймите, я спрашиваю это не из любопытства. Мне это надо знать.
— Зачем? Разве что-нибудь можно изменить?
— Вое можно изменить, — убежденно проговорил Завьялов, — сегодня я это знаю наверняка. Я тоже думал, что у меня все погибло, что человек, который был для меня дороже жизни, умер, не существует. Но я верил, что он жив, и оказался прав.
Лиза медленно покачала головой.
— Вы не видели ее могилы, — сказала она. — Пока не видишь могилы, можно верить. А я… похоронила ребенка неделю назад. Сама.
Завьялов боялся, что Лиза сейчас разрыдается. Но она не заплакала. Глаза ее остались сухими.
— Я понимаю, — сказал Завьялов, — это — страшное горе. Непоправимое. Но вы так молоды…
— Нет! — точно испугавшись его слов, воскликнула Лиза. — Мне кажется, что я прожила тысячу лёт! Тысячу лет за каких-нибудь полгода…
— Это пройдет, Лиза. Только не таите свое горе в себе. Это самое страшное. Так можно задохнуться. Расскажите мне все, и вам станет легче. Я уверен, почти уверен, что смогу вам помочь.
— Помочь? — переспросила она с недоумением. — Как? Скажите, что вы сейчас видите перед собой?
— Что я вижу?
— Да. Что вы видите перед собой, — настойчиво повторила Лиза.
— В каком… в каком смысле?
— Вы знаете в каком. И я знаю. Вы видите сейчас письмо. То, что я принесла. И за ним, за этим письмом, вы видите жизнь. Дорогу. А в конце дороги — ее, ту, которую хотите найти. А я, я ничего не вижу. Только эти кусты, эту траву, эти фонари. И больше ничего.
Я как слепая. И… я не могу больше говорить. Не ходите за мной. Не надо.
Она встала и медленно пошла по аллее.
11
…А произошло вот что. Лиза познакомилась с Виктором полтора года назад, прошлой весной. Они вместе учились, только Лиза была на три года моложе. Отец Лизы погиб на фронте, а в Ленинграде жил друг его юности. Он-то и помог Лизе поступить в институт, убедив ее, что, переехав в Ленинград, она избавит мать от хлопот, связанных с каждодневной заботой о дочери. И теперь Лиза жила в общежитии, а мать оставалась в Москве.
Они познакомились на институтском литературном вечере. На обсуждении стихов, которые читали поэты, выступил Виктор. Он говорил резко и смело: утверждал, что во всех этих стихах много фальши, что в них нет души, настоящей, человеческой, и написаны они с оглядкой на редакторов, да и тем такие стихи в общем-то не нравятся, они печатают их также с оглядкой на тех, кто стоит над ними. А люди, стоящие над редакторами, этих стихов вообще не читают, только почему-то уверены, что печатать и поощрять надо именно такие, ничего не говорящие человеческой душе стихи. Лиза слушала Виктора и говорила себе, что он прав, тысячу раз прав, что все эти стихи были сочинены в те времена, когда нарушались законы, когда сажали в тюрьму невиновных людей и нередко ложь выдавали за правду.
Это было почти за год до того многолюдного собрания коммунистов в Кремле, которое вошло в историю под именем Двадцатого съезда партии. Еще не все точки были поставлены над «i», еще не появился документ, чтение которого вызвало и радость, и веру в будущее, и слезы — все вместе.
Однако новые веяния уже носились в воздухе. Люди уже понимали, чувствовали то, что еще не было высказано до конца.
Среди подруг Лизы были и такие, чьи роди гели пострадали в 1937 году. Теперь она вместе с ними радовалась, когда торжествовала правда. Услышав Виктора, Лиза решила, что перед ней новый человек нового времени — времени, очищенного от фальши, несправедливости. Она была впечатлительной девушкой.
Когда кончилось обсуждение стихов, Лиза сама подошла к Виктору и сказала, что он прав и что ей очень понравилось его выступление. Они пошли гулять, только не на Невский и не на острова, а бродили по каким-то полутемным переулкам. Но Лизе было все равно куда идти, только бы слушать Виктора.
Вот так все и началось. Прошел только месяц, нет, меньше, неделя, и Лиза поняла, что нашла свое счастье. Все, что есть для нее дорогого, и вся ее будущая жизнь заключены только в Викторе. Она никогда не спрашивала, любит ли он ее, но была уверена в этом. Ведь если два человека проводят вместе каждую свободную минуту, если между ними нет ничего, что бы они скрывали друг от друга, если, ложась спать, ненавидишь ночь, потому что она отделяет тебя от него, и просыпаешься с радостным ощущением, что впереди целый день и снова можно быть вместе, — тогда не о чем спрашивать…
Когда она сказала Виктору, что у них будет ребенок, он испугался. Он ничем не выразил своего испуга, ни единым словом, но Лиза поняла его.
Говорят, в таких случаях женщина оскорбляется, чувствует смертельную обиду. Лиза не почувствовала обиды. Она так любила Виктора, что ей стало жалко его. Скорее она себя ругала за то, что доставила ему неприятность. Виктор был старше Лизы на три года, но ей казалось, что она гораздо взрослее его, что Виктор еще мальчик и сразу не может понять, не отдает себе отчета в том, какое это счастье — то, что случилось, — теперь они стали еще ближе друг другу…
Но уже очень скоро Лиза поняла: испуг Виктора не проходит и он начинает сторониться ее.
Нет, и тогда Лиза не почувствовала себя оскорбленной. Она просто решила, что он обдумывает положение, беспокоится о ее судьбе и о будущем ребенка. Она знала: у Виктора нет родителей, и после окончания института ему придется уехать на периферию и, по крайней мере первое время, жить трудной, неустроенной жизнью.
Лизе казалось, будто Виктора удручает сознание, что он не сможет как следует позаботиться о ребенке и о ней, и это приводит его в смятение. Оттого-то он и робеет, стесняется сказать ей о своих затруднениях и лишь поэтому избегает ее…
Тогда Лиза откровенно поговорила с ним. Пусть он ни о чем не беспокоится: у нее есть мать, которая в первое время позаботится о ребенке, а когда Виктор кончит институт и поедет на работу, она, Лиза, переведется в Москву и будет жить у мамы. А потом Виктор устроится, обоснуется, и она приедет к нему…
Говоря все это, Лиза смотрела ему в глаза, уверенная, что сейчас они посветлеют, сейчас он скажет ей то, что она так хотела от него услышать…
Но Виктор молчал. Потом произнес какие-то серые, стертые слова. Такие слова обычно говорит трус и подлец, когда женщина сообщает ему, что ждет от него ребенка.