Голубой чертополох романтизма

Потом они вновь заговорили о другом и развеселились. Он неотрывно глядел на нее, глядел, как она намазывает медом хлеб, и как натягивает чулки, и как стремительно вытекают из-под ее авторучки слова, и как она, засыпая, касается его рукой, он глядел на нее и сравнивал ее с той, которую теперь уже не мог вспомнить. И они никогда не заговаривали об огоньках. Изредка ему еще вспоминались те огоньки, но он старался думать о них как можно реже: он не любил напрасных воспоминаний. Порой, когда она была особенно хороша, огоньки гасли, и как-то раз, из глубины своего счастья, она спросила его:

— Тебе грустно?

— Нет, — сказал он, и это была правда.

Она провела с ним неделю и уехала домой — они долго махали друг другу даже тогда, когда уже не могли друг друга видеть. Она была прелестная женщина и еще долго потом занимала его мысли, и скоро они встретились снова и встречались потом все чаще. Он любил ее смех, низкий, глухой, как звон янтарных бус у нее на шее, любил розовые подушечки пальцев, узеньких пальцев ее ног, любил слушать, как бьется в руке ее сердце, — все это он любил сильнее всего на свете. И лишь порой с изумлением вспоминал некий волшебный сон, но память о нем день ото дня меркла.

Удавшийся сюрприз

Как уходят от женщины утром? Не скажешь ведь: «Большое спасибо, было очень приятно!» Еще менее пристойно положить тысячу шиллингов на тумбочку возле кровати, ведь ты у своей подруги, а не у какой-нибудь там с Грабена или с Кернтнерштрассе! Ну и как же поступить в подобном случае? Например, так: пока она за стеной варит кофе, найти лист бумаги и ее помадой вывести аршинными буквами: «Я тебя люблю», а затем сунуть этот листок между подушкой и покрывалом в еще теплую, но уже прибранную постель. Он, во всяком случае, именно так и поступил, уходя после первого своего к ней визита.

Но как раз по этой самой причине его визиту суждено было стать первым и последним. Дело в том, что у нее был любовник, с этим любовником она немного поцапалась — вот какая штука, потому она и пригласила к себе другого. А под вечер, значит, заявляется ее дружок, и не так уж она, честно говоря, ему желанна, и не так уж нежеланна, только спорить и ссориться с ней у него нет никакого желания, а желает он одного: чтобы она его любила, как прежде, в былые дни, а она, вовсе не миролюбиво настроенная, просто усталая (да и совесть, как ни говори, немножко ее мучит), — она отправляется принимать душ и велит ему пока что постелить постель, и, когда он стелет постель, без особых надежд, он вдруг замечает: лежит себе на подушке листок бумаги, а на нем аршинными буквами выведено красной помадой: «Я тебя люблю», и он поспешно хватает этот листок и, как дорогой подарок, прячет себе в карман, и всю ночь напролет он не помнит себя от счастья: значит, она все еще его любит, — и потому он дарит ее таким счастьем, как никогда прежде, и они окончательно примиряются и долго-долго счастливы вместе.

Друг дома

Вальтер Патцак был услужливым малым. Заметив, что у дамы, стоявшей перед ним на эскалаторе, застрял в ступеньке каблук-шпилька, он не только спас ей туфлю и усадил поневоле «охромевшую» в такси, но и не отказал себе в удовольствии проводить ее домой до самого подъезда — не потому, что он отличался бойкостью, просто ему было по пути. Дама, явно растроганная столь изысканной любезностью, пригласила его к себе на чашку чая. Они расположились за столиком черного дерева, на котором была рассыпана колода карт.

— Вот так сижу и раскладываю пасьянсы, — сказала она, перебирая карты. — Дама червей на короля пик, трефовый валет на червонную даму…

Хотя он не смог придумать ничего подходящего в ответ, тем не менее его пригласили на следующую субботу к восьми вечера.

— Вы обязательно расскажете мне о своей работе, и поподробнее, ведь быть репортером — это ужасно интересно!

Ну, особенно много рассказывать ему не пришлось. И сидели они не за столиком, а на кушетке. Да и не только сидели. Ведь он был очень услужливым малым.

В следующую субботу они опять встретились на кушетке, затем во вторник утром. А потом в воскресенье в полдень, и снова, и снова. Они уже взяли это в привычку.

И соответственно утратили осторожность.

Так что начальник отдела министерства Ремигиус Хлоупка в один прекрасный день, притом совсем случайно, обнаружил кое-какие следы. А потом — уже совсем не случайно, а в ходе чуть ли не криминалистического розыска — нашел в ночной тумбочке жены фотографию. С дарственной надписью.

Увы и ах, душа его раздвоилась: на одну половину эта находка почти не подействовала, зато другая пришла в ярость. Эта вторая половина сказала ему: «Бедный Ремигиус, ну что тебе еще осталось? Только беситься». И он страшно взбесился. Будь жена здесь, она бы не узнала своего прекраснодушного муженька в этом рассвирепевшем дикаре. Но она сидела в кафе и листала журналы, а посему лишь ни в чем не повинной кушетке пришлось выслушивать, какого он мнения о собственной супруге, — целых десять минут. Потом, правда, одинокому обвинителю показалось слишком глупым обращаться с речью к мебели, и в наступившей тишине он услыхал голос первой половины души: «Что вы хотите, господин начальник отдела? Развода? Судебного процесса по поводу нарушения супружеской верности? Или, может, дуэли? Короче: скандала?» Разумеется, этого он не хотел. Но все еще чувствовал себя должником второй половины души, той, разъяренной. А потому дернул себя за волосы и рванул на груди рубашку — символически, конечно, — просто-напросто расстегнул воротничок. И тут же ему пришла мысль — разорвать фотографию. На этом стандартном снимке для паспорта был изображен широколицый молодой человек: волосы начесаны на лоб, как у Марлона Брандо в роли Марка Антония, большие вопрошающие глаза, столь же вопрошающий открытый рот, все очень серьезно, чуть ли не до тупости. А вообще-то славный парень, вызывающий доверие. Даже несмотря на то, что написано на обороте: «Регине, моей тайной королеве, от Вальтера, 24 марта».

Значит, они забавляются уже месяца три, сообразил муж Ремигиус Хлоупка, начальник же отдела Хлоупка подумал, что как раз эти три месяца прошли для него особенно приятно: ни единой ссоры, удивительно мало пожеланий, ни одного упрека и она уж совсем не переутомляла его, как случалось прежде. Более того, эти три месяца она была, как никогда, предупредительной, терпеливой, чуткой и такой милой да нежной, какой он давненько ее не видел. Одним словом, в дом вошло счастье, и то обстоятельство, что счастье это, собственно, не вошло, а прокралось, ничуть не поколебало намерения Хлоупки отныне удержать его здесь навсегда.

Поэтому он спрятал фотографию обратно в тумбочку, ободряюще улыбнулся себе в зеркало и на радостях хлопнул в ладоши. А затем поехал в частное детективное агентство с поручением: во-первых, установить имя, фамилию, профессию, адрес и условия жизни молодого человека и, во-вторых, по возможности круглосуточно регистрировать дальнейшие события. Что поделаешь, если жена моложе на двадцать лет.

Вышеупомянутый молодой человек в течение пяти с половиной семестров изучал журналистику и уже около года служил в редакции газеты «Абендпост», в отделе местной хроники, в качестве самого младшего подручного. С утра до вечера он на ногах, хотя материал, за которым его посылают, всего лишь пустяковые транспортные аварии, драки, квартирные пожары и тому подобные происшествия, которым посвящаются в лучшем случае мелкие заметки, но не репортажи; короче, такие вещи недостаточно сенсационны для газетной полосы; практически он работал в корзину, а ведь мечтал когда-то о передовых статьях.

Что ж, пришлось переключиться на иные предметы, например помечтать об этом вот существе на двух ногах, которые стояли перед ним на эскалаторе. В редакции работает одна милашка, с которой у него кое-что было, недель шесть или семь, и от всех встреч почему-то запомнился запах подогретой капусты. То ли дело эти ноги… Но вот знакомство состоялось, они сидят на кушетке. И не только сидят… Что ж, выходит, он не сглупил, повел себя настоящим молодцом, иначе бы никогда не развязался с той милашкой и не очутился здесь.