Валя

11

О, новость, вот это новость, это событие! Знаете, кто ночью ушел с военным? Та большая девочка, что все ссорилась со своей матерью. Теперь понятно, почему она выходила из себя и ломала руки: ее увозили, а она хотела остаться там, где ее любимый. И оттого говорила дерзости.

- Как же она все-таки согласилась эвакуироваться?

- Она, может быть, его потеряла. Не знала, где он.

- Его, может быть, не было в Ленинграде.

- А мать ее заставила ехать.

Это девочки рассуждают, сверстницы Вали и Светланы. Собравшись стайкой, рассуждают, обсуждают, сочиняют.

- Они уехали, а он пришел к ним на квартиру.

- А ему сказали, что они уехали.

- И он пошел на вокзал. Вдруг, думает, она еще тут!

- Пришел, а она тут!

- И похитил!

- Какое же похищение, когда она сама к нему выбежала.

- Конечно похищение, потому что потихоньку.

- А мать спала. С вечера, говорит, не могла заснуть, а тут как раз заснула.

- И брат спал?

- А кто его знает.

- Не спал он. Я видела.

- Говорит - спал.

- Вон та тетенька видела, как они уходили. Она ребеночка кормила. Видела и ничего не сказала.

- Кто ж бы сказал. Ты бы сказала?

- Ни за что!

- Никто бы не сказал, - говорит Светлана. - Это надо не знаю кем быть, чтобы сказать.

Мать беглянки плачет. Женщины ее утешают:

- Может, вернется! Одумается и прибежит!

- Да, как же, прибежит она, - плачет мать.

- Заявить можно, - говорит одна женщина. - Его за такие поступки, будьте покойны, не похвалят.

- Куда я заявлю, - плачет мать беглянки, - когда я даже фамилии не знаю, только знаю, что Костя.

Другие женщины говорят - как же она без паспорта, паспорт остался у матери.

А девочки говорят:

- Она красивая.

- Что ты, красивая! Совершенно она не красивая!

- Просто самая обыкновенная.

Спорят; но ясно и спорящим и молчащим, что эта беглянка, эта грубиянка - существо особенное: ведь во всей огромной очереди только за ней, какая б она ни была наружностью, пришел ее любимый, и она выбежала к нему, протянув руки.

- У нее глаза голубые-голубые.

- Что ты, голубые! Карие у нее глаза.

- Ничего подобного. Не то серые, не то зеленые, не разберешь какие.

- Ты видел или нет? - пристает мать беглянки к своему сыну-калеке. Ты спал или нет?

Калека молчит-молчит, потом обрывает:

- Да перестань! Тошно!

И ужасно становится похож на свою сестру.

- Пусть хоть у кого-нибудь в семье будет настоящая жизнь, - говорит он.

- Хорошо как жизнь, а как смерть? - плачет мать.

- Тоже ничего, - говорит калека. - Настоящая смерть на войне - тоже неплохо.

Он трудно поднимается, собирает свои костыли, идет. Он, когда был маленький, баловался на улице и попал под трамвай. Лопатки у него торчат под рубашкой, и нестриженые волосы лежат косичками на худой шее.

Женщины говорят:

- Без паспорта, без карточек, в чем была, - с ума сойти!

А девочки говорят:

- Как она ломала руки. Какая она была несчастная.

- Какая она сегодня счастливая!

- Ты рада? - спрашивает Светлана.

- Да! - отвечает Валя.

- Хорошо, правда?

- Хорошо!

Они быстро, по секрету от всех, пожимают друг другу руки.

В военную темную ночь, и такая история. Что за праздник нечаянный у девочек возле Московского вокзала!

12

И все как ветром сдунуто враз. Ничего этого нет.

- Светла-наааа! До свида-ньяааа!

Не видно Светланы; только слабенький голосишко звенит в ответ: "До свида-ньяааа!"

Все дальше, слабей звенит голосишко: "...ньяааа!"

Вздев мешки на спину, потоком идет народ.

Как щепочку, уносит Валю в душном потоке. Идем, идем. Не остановиться, не оглянуться. Справа мешок, слева мешок; каменные, ударяют больно. Собственный рюкзак давит Вале на позвонки; гнет шею. Идем, идем. Без конца идем, не видно куда. "Сейчас задохнусь", - думает Валя; но с готовностью идет и без страха: так надо. Так в нашем путешествии полагается. Только крепче держаться за Люськину руку. С другой стороны держит Люську мать, - мы все тут, потеряться не можем...

...В вагоне. Темно от вещей и людей. Валя, Люська, еще чьи-то маленькие дети, двое, на верхней полке. Там же чьи-то узлы. Внизу толчея голов. Мать говорит:

- Сели, слава богу.

До верха полон вагон, но люди входят, входят, вносят, вносят, непонятно, как это все вмещается. Те, кто раньше вошел, говорят:

- Что они делают, дышать же нечем!

Черноглазая бабушка говорит свое:

- Так он и не пришел. Боже мой, так я его больше и не повидала!

На нижней полке напротив лежит на материнской жакетке краснощекий маленький мальчик Василек. Он заболел. Это его мать, оказывается, искала ночью градусник. У него тридцать девять и три.

- Тридцать девять и три! Тридцать девять и три! - несется по вагону. - Корь! Дифтерит! Скарлатина! Ветрянка!

Из толчеи является белый халат с красным крестом. Спрашивает громко:

- У кого тридцать девять и три?

Вслед за белым халатом - тетя Дуся.

- Ты, Нинка, всегда, - говорит она. - Вечно у тебя что-нибудь. И главное - в последнюю минуту.

Молодая мать Василька оправдывается:

- Как будто я нарочно, тетя Дуся, что я могла сделать?

- Могла раньше сказать, - сердится тетя Дуся, - могла не сажать больного ребенка со здоровыми. Надо ответственность иметь и перед ребенком и перед коллективом. Которые твои манатки? Давай помогу.

Женщина в белом халате уносит Василька. Его мать идет за ними и говорит, смеясь и плача:

- Вот мы, Василечек, и вернулись в Ленинград.

Резкий свисток, заскрежетало под вагоном железо. Сдвинулись, тихо поплыли за мутным стеклом вокзальные здания.

Валя смотрит с верхней полки.

Тетя Дуся стоит на перроне, машет рукой. Проплыла, скрылась.

Размахивая портфелем, бежит по перрону дяденька с лысиной как яйцо. Смотрит на поезд и бежит, вскидывая ноги в серых брюках.

- Ваш сын! Бабушка, ваш сын!

- Где? Где? Где? - кричит бабушка.

- Вон! Вон! - кричит Валя.

Но бабушке не видно и не пробиться к окну.

Скрылся дяденька.

...Поезд идет, как в туннеле, между другими двумя поездами, стоящими на путях. Длинный темный туннель; но вдруг голубизна, небо нараспашку, внизу - невиданная улица с домами и заборами и зеленые растрепанные деревья, а мы над улицей и над деревьями едем в голубой простор по высокой насыпи. Все бойчей идет наш поезд. И колеса запевают свои песни.