Страница 56 из 130
- Очень!
Тут я вспомнил, что мне еще нужно зайти в архив.
- Тормозни у бывшего исполкома, - сказал я, взглянув на часы, - я еще, пожалуй, успею, шести еще нет.
Да, архив еще работал. Я представился корреспондентом газеты "Жемчужина Крыма", (хотя такой газеты в Крыму нет, но со временем, надеюсь, появиться. Как печатный орган блатной гостиницы), сунул почтенной мадам архивариус коробку конфет, заблаговременно приобретенную в ближайшем ларьке, и попросил разрешения взглянуть на архив бывшего Дома ребенка в Ялте. Дама начала рассказывать мне длинную историю про "положено - не положено", но я прервал её лепет десяткой американского производства. Вскоре папка лежала на столе и я быстро пролистал её, разыскивая 1983 год.
Год этот вместил в себя не так уж много документов. То, что меня интересовало, лежало третьей по счету бумагой - актом. "Акт об усыновление, зачеркнуто, удочерение младенца женского пола в возрасте 42 дней со дня рождения, смотри копию "Свидетельства о рождение, выданного Родильным домом N 2 г.Ялты от 27.08-1983г гражданке Тузленко Нине Николаевне..."
Дальше я уже бежал по бумаге глазами, выхватывая главное:
"Передать в полную опеку гражданину ... Демьяновичу и его законной жене гражданке... Расписка. Я, Тузленко Н.Н. отказываюсь от ребенка... в пользу...".
- Простите, где бы я мог снять копию этого документа?
- Да вы что? Если я позволила вам посмотреть запрещенные к просмотру документы, так вы теперь меня под монастырь подвести хочете!
Я не дал ей продолжать монолог.
- Заткнись, - сказал я, выдирая Акт из подшивки, - заткнись и забудь. Вот тебе еще двадцать баксов и заткнись. А вякнешь - пойдешь под суд за взятки и разглашение служебных секретов.
Запихивая бумаги в карман я спустился по лестнице к машине и закурил. Сердцо колотилось, как у сумасшедшего. Ну не мог же я сказать Маше, кто я на самом деле. Зачем калечить ребенку жизнь!
С трудом взяв себя в руки я доплелся до машины и уселся спереди.
- Ты что это со мной не сел? - вредным голосом спросила Маша.
- Я курить буду, доченька, не хочу тебя дымом травить.
- Кто, кто? Какая я тебе доченька?! Тоже мне, старик нашелся! Может еще внученькой назовешь? Договорились же, ты - старший брат. На худой конец - дядя.
- Озорная у вас дочка, - встрял в разговор соскучившийся по общению Тарас Бульба, - балуете вы её.
- Кого же еще баловать, - ответил я, - не тебя же, толстяка жадного?
И сам удивился собственной резкости. Шофер то тут при чем? Ах, если бы все не умели врать? Даже в мыслях.
То есть, даже подсознательно не могли бы задумать или предположить любой обман, любую фальшь, любое расхождение между словом и делом.
Как фантастически изменилось бы общество!
Исчезают бумажные отношения. Нет смысла в дотошных договорах, банковских обязательствах, расписках и контрактах. Они, естественно, остаются, но их обьем уменьшается предельно. Так, записки для памяти. "Я, Иванов В.В. взял в банке в долг сто тысяч. Должен отдать через месяц." И никаких проблем. Может, небольшая дописка о том, что, если не удастся отдать вовремя, буду отдавать с процентами.
И никому ничего не надо доказывать. Один сказал, что Иванов должен столько-то, но, примите мои соболезнования, заболел, умер. И нет вопросов, нет бумаг. Раз один сказал, значит так оно и есть. Слово "врать" отсутствует, оно ничего не обозначает, нет таких понятий в культурном наследии этого общества, нет таких символов в сознании его членов.
И даже если рассказать им про общество врунов, они не поймут."Как это, - спросят они,- как это можно сказать одно, а сделать другое?!" Для них это абсурдно. Мы можем представить себе общество, где все ходят задом наперед. Или летают. Но представляем мы таких людей с трудом, это представление в области абстракций. Так же и вруны для наших гипотетических правдолюбцев.
И изменения в таком обществе просматриваются гораздо более глубокие, чем отсутствие волокитных бумаг, бюрократии. Кстати, бюрократии не только бумажной, но и любой иной. Не может же человек правды говорить, что он занят, если он свободен. Он вынужден открыто сказать, что он не занят, но не хочет заниматься моими делами. А сказать такое - вылететь с работы.
Исчезают любовные интрижки с обманом одного из партнеров. Интрижки остаются, но по обоюдному согласию и доверию. И тогда это уже не интрижки, а нормальные любовные отношения.
Нет многих игр, основанных на двухсмысленности, утаивании чего-либо. Например, не будут играть в разведчиков, сыщиков. Да и профессий таких больше не будет.
Скорей всего такое общество будет единым государством, так как границы между разными этническими группами, наделенными даром правды, могут быть только символическими.
Будут драки, но не будет ударов из-за угла. Будут убийства, но не будет убийств из подворотни. Будут несчастные случаи, но не будет инцинированных несчастных случаев.
Такое общество станет менее эмоциональным?-спросите вы.
Конечно же нет. Те эмоции, которые мы бесполезно, в ущерб здоровью тратим на ложь и защиту от лжи, обретут новое звучание в нормальных человеческих проявлениях зла и добра. Только без лжи...
От этих гениальных размышлений об мире без вранья меня отвлек шофер, который после моей грубости замолк до самой Ялты, но обиду выместил на акселераторе - мы домчались за 35 минут, рекорд скорости. Я рассчитался и извинился в обычной полушутливой манере.
- Не обижайся, - сказал я, - я тебя действительно балую баксами. Кто еще так щедро с тобой расплачивается? И притом - регулярно.
Бульба в долгу не остался:
- Личному шоферу и положено платить по высшей ставке. И притом, кто еще вас за 35 минут довезет из Симферополя?
- Один - один, - улыбнулся я, - давай, счастливо. Маша, не отставай. Джина там, наверное, с ума сходит от тоски.
Джина действительно почуяла наше возвращение и отчаянно скулила за дощатой дверью. Но я забыл о собачке, потому что за летним столиком на лавочке под грушей сидел человек, которого я меньше всего хотел когда-либо увидеть, - подручный Пахана по кличке Филин, мясник без совести и жалости.
- Иди, выгуляй Джинку, - сказал я безжизненно, - тут ко мне товарищ пришел, надо мне с ним поговорить.
Маша всегда тонко чувствовала интонации. Она взглянула на меня встревожено, и я колоссальным волевым усилием выдавил безмятежную улыбку:
- Иди, Маша, все в порядке. Зуб опять заболел.
Маша с собачкой ушли в парк, я подсел на лавочку, достал сигареты: