Страница 1 из 16
Генри Лайон Олди
Сильные
Книга вторая
Черное сердце
ЧАСТЬ ТРEТЬЯ
БРАТ БЕЗ БРАТА
ПРОЛОГ
Земля раскололась, но это случилось позже.
— Нет!
— Да!
— Нет!!
— Да!!
— Нет!!! Тысячу раз нет!!!
Жаворонок была девушкой благоразумной; вернее, стала благоразумной с недавних пор. Она зажала уши ладонями. Близнецы, случается, заранее предчувствуют действия и поступки друг друга. Вот и сейчас легкие девичьи ладошки вспорхнули двумя птичками, легли на розовые, изящно выгнутые ушки и прижались тесно-тесно за миг до того, как один не слишком благоразумный юноша изменился. Кюн Дьирибинэ, а для семьи просто Зайчик — прозвище, которое он ненавидел — стал выше ростом, шире в плечах, глупее лицом и стократ громче голосом.
— Ого-го! — откликнулось эхо за рекой. — Басах-тасах[1]!
Ага, шепнули ушки ладошкам. Спасибо, вы спасли нас от глухоты.
— Нет-нет-нет!!! — сыпались камни с гор.
А мы в домике, хихикнули ушки. Не слышим. Они врали, эти хитрые ушки. Звук вопля раскачивал Осьмикрайнюю, как неуклюжие мужские руки — детскую колыбель. Толкался в подошвы сапог, дрожал в животе испуганным щенком. Тихо, маленький, не бойся! Спи-засыпай, чш-ш…
— Ну ладно, — согласился Зайчик позже, когда он усох, а тишина вернулась. — Пусть будет да. Тысячу раз да! Я сначала женюсь на Айталын, а уже потом уеду совершать подвиги.
— Уедешь?
— Да!
— Нет.
— Да!!
— Нет!
— Да!!!
Все повторилось: ушки к ладошкам, эхо за рекой. Правда, теперь к эху добавился треск: река намекала на скорый ледоход. Еще вчера — заснеженная пустошь, где ветер наметал сугробы, похожие на волны, сейчас река шумно завидовала небу. В прогалинах серых облаков, радуясь весне, уже блестели голубые полыньи, и вода рвалась им навстречу. Грозила взломать хрусткую корку, ринуться по течению бешеным паводком, затапливая берега. Синяя, как сталь, вода закачает косяки льдин, обгрызет их по краям, проглотит без следа. Был воин в доспехе, стал воин голый, в чем мать родила, и неизвестно, который страшнее, сильнее, яростней.
— Уеду, — с упрямством повторил Зайчик. — Женюсь, сделаю Айталын ребеночка и сразу уеду. Она будет сына воспитывать, а я — врагов убивать. А почему ты считаешь, что я никуда не уеду?
— Я?
— Ты!
— Я?!
— Ты!!!
— Я такого не говорила, — Жаворонок рассмеялась. Смеющаяся, она была чудо как хороша. А уж если ей удавалось довести брата до белого каления, так девушка и вовсе превращалась в красавицу. — Я всего лишь спросила: «Уедешь?» А потом ты орал «Да!», а я тихо отвечала «Нет…»
Зайчик фыркнул:
— Да ну тебя, вредину! Думаешь, одна ты знаешь, что я скажу, когда я еще и рта не раскрыл? Давай, отвечай! Почему я никуда не уеду после свадьбы?
— Это сложно для твоего боотурского ума. Но я попытаюсь. Почему ты прямо сейчас не уехал за подвигами?
— Потому что хочу жениться на Айталын!
— А почему ты не уехал раньше, полгода назад? Когда ты еще не хотел жениться на Айталын? Когда Айталын…
— Что Айталын?
— Ничего.
Жаворонок пожевала губами, с которых едва не сорвалось убийственное: «Когда Айталын еще не хотела женить тебя на себе!» И вернулась на менее опасную дорогу:
— Так чего же ты не уехал раньше?
— И ты еще спрашиваешь? Меня папа не пускал!
— А после свадьбы пустит?
— А после свадьбы я сам себе хозяин! Человек-мужчина!
— Значит, не пустит, — с беспощадностью боевой колотушки, прилетевшей кому-то в лоб, подвела итог Жаворонок. — А Айталын тебя пустит? За подвигами, а?
— Конечно! Я же ей ребеночка сделаю! Будет его носить, рожать, кормить… Зачем ей я? Только обуза…
— Ты-то зачем? Носить тебя, — Жаворонок размышляла вслух, загибая пальцы. — Рожать тебя. Хорошо, рожать не надо. Зато кормить! Одевать! Мыть! Обстирывать! И все это с ребеночком в животе. Точно, обуза. Я бы отпустила. Я бы пинками выгнала! Езжай, любимый, авось шею свернешь! Но я — не Айталын. Она тебя и с дюжиной ребятни в животе на цепь посадит. Зря, что ли…
— Что зря? Что?!!
Жаворонок прикусила язык, который, гад этакий, чуть не брякнул: «Зря, что ли, она тебя на себя женила?» И похлопала брата по могучему плечу:
— Не зря. Ничего не зря, Зайчик. Всё в самую меру. Итак, раньше тебя не отпускал за подвигами только папа. Теперь тебя будут держать двое: папа и жена. Затем трое: папа, жена и твой сын. Кстати, а почему сын?
— А кто? — изумился Зайчик.
— Например, дочка. Любишь дочек?
Зайчик скривился так, что Жаворонок согнулась от хохота в три погибели. Резь под ложечкой, голова кру̀гом, дрожь в обмякших коленках — по всем признакам хохот напоминал внезапный приступ болезни. Казалось, девушка с разбегу прыгнула из весны ранней в весну позднюю, заблудилась в зарослях болотного багульника, запуталась в ржавых ветвях, похожих на скрученный войлок, надышалась ядовитым дурманом. Эй, бегом назад, на свежий ядреный воздух! И трижды подумай перед тем, как шутить с братом новые шутки! Вдруг хи-хи да ха-ха — не самое страшное, что может приключиться с тобой?
— Ладушки, — кивнула она, успокоившись. — Сын, сын, кто же еще? Схватят тебя в шесть рук — вырвешься?
— В шесть глаз, — мрачно пошутил Кюн Дьирибинэ. — Папа меня глазами держит.
— Вот-вот! Папины глаза держат. Глаза Айталын слезами заливают. Сыночек моргает, глазенки блестят. Ну как, боотур? Хватит сил освободиться?
— Гадюка ты, — буркнул Зайчик. — Подколодная.
И вдруг воспрял:
— А ты, ты сама! Кто за Юрюна замуж выходит? Кто бегом бежит, спотыкается! Сыграем две свадьбы, сделает он тебе ребеночка… И уедет за подвигами! А я вместе с ним! Вместе мы от кого хочешь вырвемся!
— Вместе?
— Вместе!
— С Юрюном?
— С Юрюном, — в голосе Зайчика поубавилось уверенности. — А вы с Айталын останетесь детей нянчить…
— С Юрюном, значит? — гнула Жаворонок свое. — И с Нюргуном, да?
— А куда его девать? Он же телок безрогий! От брата ни на шаг! Придется брать с собой. Ничего, мы его живо к делу приставим! Он хоть и тупой, а здоровенный! Мы с Юрюном врагов бьем, Нюргун добивает! Тресь-тресь, бац-бац! Кырык! Вечером Нюргун костер разводит, мясо нам варит, похлебку…
— Из врагов?
— Почему из врагов? Мы тебе что, адьяраи какие-нибудь? Отберем у врагов добычу, из нее и сварим что-нибудь…
Зайчик огляделся: в свисте ветра ему почудилась дудка. «А что? — сказал бы на месте Кюна помянутый раньше Юрюн. — Обычное дело!» Увы, для юного Кюна Дьирибинэ, сына Сарын-тойона, дудка если и была делом обычным, то уж точно делом ненавистным до колик в печенке. Дудка — значит, отец. Отец — значит, запрет на вожделенное боотурство. Усохни, пела дудка. Никаких подвигов, пела дудка. Сиди дома, мелкий-мелкий, сопи в две дырки — вот что она пела, эта пакость-дудка. Иначе хуже будет! Поймав взгляд сестры, прочитав в нем понимание — и сочувствие, будь оно проклято! — парень выпятил грудь. С вызовом подбоченился: ерунда! Вот он я, Кюн-боотур, человек-мужчина!
Зачем я над ним издеваюсь, подумала Жаворонок. Зачем? Втыкаю иголки, дергаю, щипаю. Я что, получаю удовольствие от его бешенства? Он женится на Айталын, я выйду замуж за Юрюна. Все хорошо, все расчудесно. Что же я за дрянь такая? Мучаюсь сама не пойми от чего, терзаю брата… Мы же только что вернулись от Юрюна! И папа с нами ездил. И Кюн не боотурствовал; ну, почти. Вел себя достойно: на охоту ходил, при разговоре кивал. С Нюргуном палку перетягивал[2]. Зря, конечно. Потом злой ходил, чернее ночи. Палку сломал, доску сломал. Пошел коновязь ломать — Юрюн догнал, успокоил. Сказал: я тоже Нюргуну проиграл. Ему и Мюльдюн-бёгё проиграл, когда прилетал. А я, значит, и Мюльдюну проиграл. С тобой так вообще не сяду. Посади Айталын, я и ей проиграю. Слабак я, вот беда. Кюн развеселился, плясать начал. Прибежала Айталын, дала ему подзатыльник — «Дурак! Чего топаешь?!» — он еще больше развеселился, тем дело и кончилось.
0
Здесь и далее: якутский героический эпос «Нюргун Боотур Стремительный». Воссоздал на основе народных сказаний Платон Ойунский. Перевёл на русский язык Владимир Державин.
1
Вульгарное выражение. Нервный вскрик при неожиданном испуге.
2
Мас-кырсы, или мас-тардыхы — вид борьбы. Соперники садятся друг напротив друга, упираются ногами в доску, руками берутся за общую палку и начинают тянуть.