Госпожа (ЛП)

- Ты можешь удивиться, но я много раз задавал себе тот же вопрос. Особенно, когда был ребенком, у меня были эти мысли... желания... я не понимал их. Я видел, кем был мой отец, как он вел себя с моей мачехой. Жестким, вспыльчивым, опасным, беспощадным.

- Ваш отец был жестоким?

- Да, он был монстром. Он делал ужасные вещи со своей женой и моей сестрой, с моей матерью. Мне было пять, когда меня отправили в школу в Англии. Во время учебы я выучил столько, сколько мог. Я боялся, что был испорчен своим отцом, боялся, что был похожим на него.

- Тем не менее, вы такой, верно? То есть, вам нравится причинять боль людям.

- Да, нравится. Но это другое. Моя приемная мать была не в силах остановить его, когда он хватал ее за волосы и тащил в спальню. У нее не было выхода, не было стоп-слова, не было ничего. Всякий раз, когда мы с Элеонор вместе, все, что я собираюсь сделать с ней, она может остановить одним словом. Я знаю, она рассказывала тебе про это. Почему ты хочешь услышать это от меня?

- Я хочу понять, что она видит в вас. Кроме очевидного.

Сорен тихо рассмеялся.

- Очевидного? Полагаю, это твой тактичный способ сказать, что мой вид не приводит в ужас.

- Видел и похуже, - признался Уес.

- Я расскажу тебе кое-что личное, то, что никогда не думал, буду делить с кем-то, кроме Элеонор.

Уесли скрестил руки на груди. Он не совсем был уверен, что хотел слышать что-то личное от Сорена, но понимал, что не может уйти, не сейчас, когда еще не сделал то, что должен был.

- Хорошо... рассказывайте.

- Мы с Элеонор познакомились, когда ей было пятнадцать. Ей было семнадцать, прежде чем я признался ей, кем был. Я ждал, когда мой отец умрет, чтобы рассказать ей. Это был не осознанный выбор. Оглядываясь назад, думаю, я боялся, что Элеонор попробует отомстить моему отцу за то, что он сделал с моей сестрой.

- Даже не сомневаюсь.

- После его второго барка и появления моей младшей сестры, Клэр, я удостоверился, что он не сможет прикоснуться ни к одной женщине.

Уесли вздрогнул от ледяного тона Сорена.

- Что вы сделали?

- Давай скажем так, я убедился, что он больше не станет отцом.

Внутренности Уеса рухнули на пол.

- Но... вы же иезуит. Нора говорила вы пацифист.

- Мне было восемнадцать, когда я кастрировал своего отца. Тогда еще я не был иезуитом. Я был на полпути в Европу, к тому моменту как он проснулся. Он думал, что это сделала моя сестра, Элизабет, хотя и ничего не мог доказать.

Сорен улыбнулся, и эта была самая леденящая душу улыбка, которую Уесли когда-либо видел.

- Похоже, ты в ужасе, - сказал Сорен.

- Я в ужасе.

- То же самое я рассказал Элеонор в ночь его похорон. Она не была напугана. Она гордилась мною.

- Нет... Нора не могла...

- В Элеонор есть крупица варварства. Одна из ее наиболее привлекательных черт. Одна из миллиона.

Одна из миллиона... Слова напомнили Уесли то, ради чего он пришел, но сейчас не мог произнести.

- Не хотел бы я оказаться в ее черном списке, - признался Уесли.

- Ты бы и не смог, даже если бы постарался.

- Приятно знать.

Сорен сделал глоток вина и развернулся на скамейке так, что теперь сидел лицом к Уесли.

- В ту ночь рассказ о моем отце, о том, что он делал с сестрой, что я сделал с ним в ответ, был не единственным, что я рассказал Элеонор. Сначала я спросил, уверена ли она в том, что хочет знать всю правду обо мне. Я предупредил ее, что это изменит ее мнение обо мне, о нас, даже, возможно, все ее видение мира. Я давно подозревал, что Элеонор одна из нас. При первой нашей встрече на ее руках были следы ожогов, которые она сама себе нанесла. Подростки наносят себе вред лишь по двум причинам - или им больно, или они любят боль. У Элеонор был второй вариант.

- И вы рассказали ей о себе?

- Да. В ту ночь я рассказал ей все свои секреты, все важные. Сказал, что я был садистом, который возбуждается, лишь причиняя боль другому человеку, психическую или физическую, и если мы однажды станем любовниками, я буду делать ей больно. Я должен. Я все это сказал ей и не щадил, опуская отвратительные подробности. Когда ей было пятнадцать, она четко дала понять, что хочет меня. Когда ей было шестнадцать, она еще более четко дала понять, что влюблена в меня и знала, несмотря на все мои попытки спрятать свои чувства, что я тоже влюблен в нее. Я отбросил все притворство, все увертки и выложил всю темную, суровую правду перед ней.

- Что она сделала?

- Она сказала три самых прекрасных слова, которые я когда- либо слышал.

- Я люблю тебя? - предположил Уесли.

Сорен опустошил бокал вина одним глотком и поставил тот на рояль.

- И это все? - Сорен произнес слова так обыденно, что Уесли не был уверен, что расслышал его.

- Что?

- Это и сказала Элеонор, когда я рассказал все ужасы, которые любого другого заставили бы бежать без оглядки. Она сказала: «И это все?» Сначала я даже не знал, что ответить. Не помню, что ответил. Но я помню ее смех и вздох облегчения. Сказала, что переживала, что со мной действительно что-то не так. Возможно, терминальная стадия рака, или я был серийным убийцей. Или еще хуже, сказала она, я мог быть импотентом.

Уесли рассмеялся. Он не мог сдержаться. Так похоже на Нору.

- Так похоже на нее.

- Эта семнадцатилетняя девушка была храбрее, чем я в ту ночь. Я ждал от нее шока и отвращения и молился, что со временем она поймет и примет или, по крайней мере, простит меня за то, кем я был. Рассказать ей правду казалось самым рискованным, и все же я любил ее слишком сильно, чтобы дальше держать в неведении. Я боялся, что она оттолкнет меня. Но на самом деле она сказала, что принадлежит мне, и знала, что принадлежит мне с момента нашей встречи, и ее тело было моим, и я мог делать с ним все, что пожелаю. Она любила меня. Она доверяла мне. Она знала, что я не причиню ей боль, даже если ей будет больно. Мы впервые поцеловались, и я ощутил то, о чем никогда не мечтал.

- Счастье?

- Нормальность. Я ощутил себя нормальным. В прошлом я был влюблен, и, определено, испытывал счастье. Но никогда не чувствовал себя нормальным. Она с такой готовностью приняла все во мне, я переживал, что она будет презирать или бояться, почти дураком себя ощутил. Когда мы с Кингсли были подростками, в школе, мы часто поздравляли друг друга с тем, каким прекрасными извращенцами были. Мы, как типичные подростки, думали, что отличаемся от всего мира. Мы были двумя заблудшими душами, которые нашли друг друга на пустыре. Но с Элеонор я больше не чувствовал себя потерянным. Она просто не видела ничего странного в том, кем я был. С таким же успехом я мог сказать ей, что у меня плохая привычка стучать пальцами по столу, и она отреагировала бы точно так же. Так же снисходительно «И это все?» Боже мой, до этого я думал, что люблю ее. После... ты и представить себе не можешь.

- Думаю, могу.

- Да... - ответил он, опираясь локтем о крышку рояля. – Конечно, представляешь. Прости. Я любил Элеонор столько, сколько ты живешь, но с моей стороны неправильно не принимать во внимание твои чувства к ней лишь потому, что они моложе моих.

Уесли заметно вздрогнул от этих слов. Очевидно, Сорен заметил это, потому что священник рассмеялся.

- Мне нужно знать, о чем свидетельствует это выражение? - спросил Сорен.

- Нет. Может быть... - тяжело вздохнул Уесли, - мне нужно сказать вам кое-что, что мне не хочется, но большую часть времени я изо всех сил стараюсь не быть придурком. Мой отец может быть придурком, я провел всю свою жизнь, пытаясь не превратиться в него. Но иногда я говорю и слышу это в его голосе.

- Мысль о том, что кто-то может с такой легкостью превратиться в своих родителей, ужасает.

- Хотя мой отец и не монстр. Он хороший человек. Он просто... придурок. Думаю, Нора использовала бы слово «высокомерный». Он потомственный аристократ, по крайней мере, для этой страны. Думаю, он считает себя каким-то королем. Он делает хорошие вещи для людей, потому что он... какое же слово подобрать? Нора бы знала.